Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

Менахем улыбнулся.

– Послушай на этот счет притчу, – сказал он. – Быть может, она не столь научна, как труды упомянутых тобой мудрецов, но зато поучительна. Тебе, наверное, известна история о двух братьях Авеле и Каине и о том, что Каин убил Авеля за то, что Господь призрел на его дар, а на дар Каина не призрел? Глупая история, ибо не убил бы брат брата из-за такой малости. Ты скажешь: но ведь Каин убил Авеля! Убил. Но совсем по другой причине. Ты готов выслушать историю о том, почему случился этот тяжкий грех? [303]

– Готов.

– Ну так слушай. – Напевным голосом, будто читал молитву, Менахем стал рассказывать: – И сказала Каин Авелю, брату своему: «Поделим мир между собою». «Поделим», – согласился Авель. Взял Каин землю, а Авель стада. И условились не затрагивать один владения другого. Погнал Авель свои стада в поле, а Каин кричит ему: «Земля, по которой ты ходишь, моя!» – «А одежда, которая на тебе, не из шерсти ли моиховец сделана?» – отвечает ему Авель. «Прочь с моейземли!» – потребовал Каин. «Долой одежду из моейшерсти!» – ответил брату Авель. Погнался Каин за Авелем по холмам и долинам, пока не настиг его. Завязалась борьба. Не выдержал Каин, упал и, прижатый к земле, стал молить о пощаде: «Авель, брат мой! Нас двое на земле. Умертвив меня, что ты скажешь отцу нашему?» Сжалился Авель над Каином, освободил его. Встал Каин и убил Авеля. Медленно, долго убивал его Каин: схватив камень, но не зная, как нанести смертельный удар, он наносил ему побои по всему телу, пока не перешиб ему горло, – и Авель умер.

Менахем закончил, и все так же улыбаясь смотрел на Николая Дамасского, ожидая, что тот скажет.

– Любопытная сказка, – произнес наконец Николай.

– Притча, – поправил его Менахем. – И Платон, которого ты ругаешь за то, что в его государстве счастливыми окажутся лишь неимущие люди был вовсе не так глуп, как тебе это кажется. Во всяком случае, мы, ессеи, не чувствуем себя ущемленными оттого, что ничего своего не имеем, в сравнении с теми, кто имеет много и готов из-за этого многоперешибить горло брату своему.

Тем же вечером Ирод спросил Николая Дамасского:

– Останешься ли ты еще на некоторое время в Иудее или вернешься в Рим?

– Пожалуй, останусь, – ответил Николай. – Хочу послушать другие сказки, которыми, похоже, заполнена голова твоего ессея.

– Притчи, – рассмеявшись, поправил его Ирод.

Ирод медленно выходил из состояния безумия, в которое впал после казни Мариамны. Однажды Николай Дамасский застал царя в работе над чертежами. Всмотревшись в них и обнаружив контуры дворцовых сооружений и целых городов, он поинтересовался:

– Зачем тебе заниматься тем, чем надлежит заниматься рабам? [304]

– Людям надлежит заниматься конкретными делами, – ответил Ирод. – Сказал Предвечный: «Я воздам им по их поступкам и по делам рук их» [305].

Николай Дамасский пожал плечами.

– Ну-ну… – Сам же погрузился в чтение дневника Ирода, который тот передал ему в один из первых дней его приезда в Иерусалим.

Ирод с головой ушел в строительство, чем давно собирался заняться.

В Иерусалиме, в его западной части, он в короткое время возвел роскошный дворец, украшенный двумя башнями, названными в память о покойном старшем брате и казненной им жене башнями Фасаила и Мариамны [306], и соединил дворец подземным тоннелем с Антониевой башней. Старый переход, соединявший Антония с дворцом Гиркана, он приказал засыпать. Переселив в новый дворец семью с многочисленной челядью и рабами, он отправился в Самарию, где на месте одноименного города заложил новый город, которому дал название Себаста. Город еще строился, когда он окружил его красивой стеной с зубцами и башенками протяженностью двадцать стадий [307]. Здесь он поселил шесть тысяч человек из числа своих бывших солдат и рабочих с семьями, представлявших собой жителей не только Иудеи, но и соседних стран. Им он предоставил в бессрочное пользование плодородные земли в окрестностях города, посреди города выстроил храм, посвященный Октавию, храм окружил живописной оливковой рощей, а самой Себасте и ее жителям предоставил статус самоуправляемой общины.

За две с лишним тысячи лет, прошедших со времени смерти Ирода, имя его и дела обросли множеством нелепиц. Свой вклад в это неблагодарное дело внес и Иосиф Флавий в своем обширном историческом труде «Иудейские древности», где каждая новая постройка Ирода трактуется как стремление царя задобрить ненавидевших его евреев, как очередную его попытку «обезопасить свое положение» и намерение «держать в своих руках весь народ, чтобы он менее думал о возмущении». (В чем в чем, а в заискивании перед своими подданными Ирода нельзя было упрекнуть: он был с ним одновременно и крут, когда того требовали обстоятельства, и милостив, когда народ нуждался в его защите и поддержке.)

Поскольку ни одна из построек Ирода не сохранилась, имеет смысл предоставить слово тому же Иосифу Флавию, которому были известны все постройки и города, возведенные Иродом. Для этого мы, однако, обратимся не к «Иудейским древностям», а более скромной по объему «Иудейской войне», в которой деяния великого царя описаны без предвзятости. Более того, описания Иосифа Флавия, сделанные в «Иудейской войне», представляются особенно ценными потому, что содержат в себе характеристику самого Ирода в период его глубокого духовного кризиса после казни горячо любимой им Мариамны, из которого он не без влияния Николая Дамасского только-только стал выходить, рисуют глубину его чувств к покойным отцу и матери, любви к покончившему жизнь самоубийством брату Фасаилу, а также описание его внешности. Итак, слово человеку, который воочию видел итоги преобразований, произведенных Иродом как в самой Иудее, так и в соседних странах, а также пользовался описанием внешности царя, почерпнутой из биографии Ирода, написанной Николаем Дамасским:

«Когда Август подарил ему новые области, Ирод и там выстроил ему храм из белого мрамора у истоков Иордана, в местности, называемой Панионом. Здесь находится гора с чрезвычайно высокой вершиной; под этой горой, в ложбине, открывается густо оттененная пещера, ниспадающая в глубокую пропасть и наполненная стоячей водой неизмеримой глубины; на краю пещеры бьют ключи.

И в Иерихоне, между крепостью Кипрон и старым дворцом, царь приказал воздвигнуть новое, лучшее и более удобное здание, назвав его именем своего друга [Октавия]. Словом, не было во всем государстве ни одного подходящего места, которое бы он оставил без памятника в честь императора. Наполнив храмами свою собственную страну, он украсил зданиями также и вверенную ему провинцию и во многих городах воздвигал Кесарии.

Заметив, что Стратонова башня – город в прибрежной полосе – клонится к упадку, он ввиду плодородной местности, в которой она была расположена, уделил ей особое свое внимание. Он заново построил этот город из белого камня и украсил его пышными дворцами; здесь в особенности он проявил свою врожденную склонность к великим предприятиям. Между Дорой и Иоппией, на одинаковом расстоянии от которых лежал посередине названный город, на всем протяжении этого берега не было гавани. Плавание по Финикийскому берегу в Египет совершалось, по необходимости, в открытом море ввиду опасности, грозившей со стороны африканского побережья: самый легкий ветер подымал в прибрежных скалах сильнейшее волнение, которое распространялось на далекое расстояние от берега. Но честолюбие царя не знало препятствий: он победил природу – создал гавань бóльшую, чем Пирей, и превосходившую его многочисленностью и обширностью якорных мест.

Местность ни в каком отношении не благоприятствовала ему; но именно препятствия возбуждали рвение царя. Он хотел воздвигнуть сооружение, которое по силе своей могло противостоять морю и которое своей красотой не давало бы возможности даже подозревать перенесенные трудности. Прежде всего он приказал измерить пространство, назначенное для гавани; затем он велел погружать в море на глубину двадцати сажен камни, бóльшая часть которых имела пятьдесят футов длины, девять футов высоты и десять – ширины, а другие достигали еще бóльших размеров. После того как глубина была выполнена, построена была надводная часть плотины шириной в двести футов: на сто футов ширины плотина была выдвинута в море для сопротивления волнам – эта часть называлась волноломом; другая же часть шириной в сто футов служила основанием для каменной стены, окружавшей самую гавань. Эта стена местами была снабжена чрезвычайно высокими башнями, самая красивая из которых была названа Друзионом, по имени пасынка императора Друза.