Иерусалимский покер - Эдвард Уитмор

Везде беспорядок. Дыры в стенах, отверстия в полу. Там и сям в углах валялись ломти гниющего хлеба, обглоданные кости и до блеска обсосанные скелетики цыплят, вонючие шкурки салями и искореженные жестянки из-под оливкового масла, высились курганы затвердевших макарон — развалины, неизбежно остававшиеся возле самодельных очагов, которые слуги Нубара поспешно разводили, а потом бросали во время своих разрушительных рейдов по палаццо.

Буйные вестготы, думал Нубар. Остготы-грабители. Идиоты. Неужели они не понимают, что, грабя его, они подрывают самые основы западной цивилизации? Идиоты. И когда они только поймут?

Нубар осторожно пробирался через тлеющие бивачные костры к некогда пышному, а ныне лежащему в руинах помещению под названием «салон», через опустошенную саванну, в которой некогда располагалась библиотека.

Безумные дикари, бормотал он и шаркал дальше. Он направлялся в маленькую комнату за кухней, где несколько месяцев назад, перед тем как приступать к своим обязанностям, переодевались повара. Нубар думал, что там еще можно найти брошенную одежду, но, дойдя наконец до маленькой комнаты, превратившейся в мрачную пещеру, у входа в которую были живописно набросаны разномастнейшие косточки и черепки, он обнаружил на крючке только женское белье невероятных габаритов, даже по стандартам итальянского рабочего класса меркам.

Женское белье. Чудовищно. Нубар изучил отсыревшие предметы туалета и увидел, что они сплошь покрыты плесенью. Наверное, провисели здесь много месяцев, уж по крайней мере с весенних дождей. Не важно, должен же он во что-то одеться.

Огромные коричневые чулки, слишком большие, чтобы надеть их куда полагается. Шарф? Нубар обматывал чулки вокруг шеи до тех пор, пока не соорудил себе плотное кашне.

Огромные коричневые панталоны. Когда Нубар попытался их натянуть, оказалось, что они доходят ему до подмышек. Он завязал панталоны на груди несколькими узлами, пока они не перестали падать. Он пососал палец и осмотрел следующий предмет.

Огромный коричневый холстинный корсет на косточках. В корсет могло бы поместиться три, а то и четыре Нубара. Нубар продел руки в завязки корсета и закрепил их под мышками. Корсет доходил ему до колен и приятно грел. Он сковывал движения, и в нем Нубар мог только семенить мелкими шажками, но это было не важно, потому что в коричневых галошах Нубар все равно не смог бы оторвать ноги от пола.

Коричневый холстинный бюстгальтер, в каждую чашечку которого могла бы поместиться мужская голова.

Нубар хихикнул.

А что? У него болят уши от холодного сырого тумана, который преследовал его на всем пути по главной лестнице из спальни. Непроницаемый туман. Скоро он так сгустится, что скроет своей пеленой и второй этаж.

Нубар надел одну из чашечек на голову, уютно пригладил ее на ушах и завязал лямки под подбородком. Одна из чашечек превратилась в ермолку, а вторая свободно болталась на спине, как просторный рюкзак.

А что? подумал Нубар. Он пропустил одну из лямок бюстгальтера в петельку корсета, чтобы из рюкзака впоследствии ничего не вываливалось.

Спокойно. Нубар вошел в буфетную и достал из-под сломанного тележного колеса деревянную флягу. Он наполнил ее из большой оплетенной бутыли, спрятанной под разлагающейся овечьей тушей. У овцы был такой вид, будто ее убили в ритуальных целях.

Варвары. Осторожность здесь не лишняя. Все ценное придется прятать от этих мародерствующих орд.

Спокойно. Приближаются голоса. Патруль?

Нубар прижался к стене буфетной и задержал дыхание, пока варварская орда слуг-разрушителей не продефилировала через кухню, громко переругиваясь. Они, очевидно, шли из главной столовой, волоча мимо него что-то длинное и тяжелое, может быть несущую балку, и направлялись к задней двери. Шумная банда прошла всего в нескольких ярдах, но Нубар, темно-коричневый и неподвижный, почти сливался с клубами густого тумана.

Он забросил флягу в рюкзак и вошел в комнату для мытья посуды, где и обнаружилась самая замечательная находка этого утра — длинный засаленный халат, повешенный на шест, как звериная шкура, посреди мертвых углей бивачных костров. Очевидно, его оставила здесь какая-нибудь женщина, которая сейчас бесчинствует в другом крыле палаццо. Нубар снял халат с шеста и увидел, что это прекрасное одеяние блекло-сиреневого цвета, с большим мягким воротом, который изжевали и изгрызли годы. На бедрах красовалось по глубокому карману, а еще один карман, поменьше, был вшит на груди.

Длинный, теплый и засаленный халат, что может быть лучше в холодный зимний день? Нубар обшарил карманы.

Большая коричневатая тряпка, на которой, кажется, засохла кровь. Нубар закрыл глаза и втянул ноздрями воздух.

Сырая конина, ошибиться невозможно. В эту тряпку была завернута конина. Может быть, мясо из-под седла татарского наездника, который мчался галопом из степей Центральной Азии; едкий лошадиный пот и вес всадника вялили мясо, и в конце дневного перехода всадник мог оторвать кусок конины. Варвары. Отвратительно.

Почти полная пачка македонских сигарет «Экстра» и коробок спичек.

Губная помада и баночка румян.

Одна сережка с подвеской — круглым камешком поддельного лазурита.

Три монетки по одной лире.

Медальон, на одной стороне которого было изображено лицо Муссолини, а на другой Дева Мария.

Варвары. Дикарская рухлядь. Нубар сложил обратно в карман халата все, кроме окровавленной тряпки, которую снова понюхал. Он вытер тряпкой нос и сунул ее в рюкзак, чтобы она была под рукой. Потом он надел халат и понял, что тот действительно великолепен, — пышное одеяние шлейфом волочилось за ним по полу, вроде свадебного платья или даже коронационной мантии королевы.

Нубар хихикнул. Он несколько раз торжественно обошел кухню, надменно улыбаясь своим воображаемым восхищенным подданным. В дверях он остановился, откупорил флягу, сделал большой глоток огненной ракии и немедленно ощутил прилив сил. Он заглянул в туманную тьму коридора и хитро прищурился.

Сойти в подземный мир? А что, если пришло время познать истину?

Да, пришло, и Нубар был готов к бою. Цивилизация должна выжить, несмотря на все зверства варваров.

Пока он надевал огромный коричневый бюстгальтер, именно в тот момент, когда он натянул одну из чашечек на голову, как ермолку философа, его осенило. В самом деле блестящий план — выбросить из головы неудачи последних месяцев, эти жалкие усилия, эти ночные шатания с «Мальчиком» в одиночестве, в дождях и туманах, среди ухмыляюшихся незнакомцев на площади перед собором Святого Марка.