Елизавета Петровна - Евгений Анисимов

Но вернемся во дворец. Когда за окнами окончательно темнело, из окон дворца становилась видна иллюминация - праздничное световое украшение улиц и домов города. Иллюминация не требовала особой изощренности от специалистов огненной потехи. Это были попросту зажженные глиняные плошки, наполненные говяжьм салом, - на вечер отпускалось со складов не меньше 150 пудов. Сколько шло масла у обывателей, никто не интересовался - они были обязаны украшать плошками свои дома за свой же счет. Несколько тысяч плошек, расставленных на земле, вдоль оград домов и на бастионах обеих петербургских крепостей подчеркивали архитектуру города, преображали его пространство. Зимой из плошек под разноцветными стеклянными колпаками на льду Невы составлялись аллегорические фигуры, выписывались вензеля. Летом для подобных целей использовали широкие, стоящие вдоль берегов Невы плоты. Для десятков дворцовых служителей и солдат время фейерверков становилось временем таскания на крыши сотен ведер воды - угроза пожаров от иллюминаций и особенно фейерверков была вполне реальна. Особенно красивы были иллюминации в Петергофе («кругом фонтана была иллюминация, також по прешпекту и кашкаду были зажжены плошки»), да еще под «итальянскую голосную и инструментальную музыку» (Журнал, с.208).

Но все же не было зрелища прекраснее, чем фейерверки. Их устраивали на открытых городских пространствах, подальше от жилья. Зимой чаще всего для этого использовали огромную ледовую площадь, ограниченную Зимним дворцом, Петропавловской крепостью и Стрелкой Васильевского острова. Эта подаренная природой естественная водная площадь - настоящее украшение Петербурга - организует все его городское пространство. Без этой площади город потерял бы половину своей величавой прелести. Создатели фейерверков умели использовать эту площадь не только зимой, но и летом, когда волшебные огненные потехи переносились на плоты и стоящие на Неве суда.

Вообще, фейерверк был настоящим искусством и требовал от тех, кто его устраивал, огромных знаний в химии, пиротехнике, механике, геометрии, перспективе и других науках. Самое главное состояло в том, чтобы на замкнутом, погруженном во тьму пространстве - «большом театре фейерверков», - используя реактивную силу пороховых ракет и других снарядов, а также с помощью разноцветных пиротехнических огней создать иллюзию перспективы и разнообразного движения. Как только начинало смеркаться, зрители - их в то время называли «смотрителями» - располагались на трибуне или толпились в приличном (не дай Бог прожечь искрой дорогой камзол или спалить парик!) удалении. Некоторые из них держали в руках отпечатанные гравюры фейерверков с подробными пояснениями того, что произойдет перед ними, ведь фигуры фейерверка были символичны и отличить Астрею от Паллады без программы оказывалось непросто.

Любимым и очень эффектным приемом, с которого пиротехники начинали представление, было изображение сада, с уходящими вдаль, «до глубочайшего горизонта» и поэтому уменьшающимися в перспективе огненными кедрами или соснами, «цветниками огненных цветов и прочими натуральному саду весьма подобными вещьми». Потом восхищенные зрители видят (читаем по программке) «великий бассейн, огненному озеру подобный, посреди которого стоит статуя, представляющая Радость и испускающая великий огненный фонтан». В какое-то мгновение темное пространство вокруг фонтана вдруг оживало, что-то начинало шипеть, сверкать, шевелиться, словом, жить. Зритель видел «великое множество по земле бегающих швермеров, ракет и других прыгающих по всему сему пространству сада огней, которые своим журчанием, треском, лопаньем и стуком немалую смотрителям подают утеху». Часто центром фейерверочной фигуры становился огромный щит с изображением целой символической картины.

Вряд ли стоит подробно говорить о том, что символика фейерверков была утомительно идеологизирована. Читатель понимает, что описанная выше статуя - не просто фонтанирующая огнем абстрактная Радость, а Радость верноподданного, живущего под благословенным скипетром императрицы Елизаветы Петровны. В «увеселительном фейерверке», сожженном перед Зимним дворцом на льду Невы на Новый 1756 год, было огромное множество таких огненных статуй-аллегорий, толпившихся вокруг «Храма Российской империи», который сиял огненным транспарантом «Буди щастлива и благополучна!». Среди фигур смотрители видели «Любовь к Отечеству» в виде девы с венцом на голове и мечом в деснице, на груди которой пылал государственный герб. С мечом была и «Сила» со своими атрибутами, и «Постоянство», и другие достоинства (Васильев, с.22; Ровинский, с.249).

Читатель ошибется, если будет думать, что фейерверк - только горящие фигуры богинь, крутящиеся мельницы, светящиеся ложные перспективы и упрыгивающие вдаль ракеты. Нет, пиротехники тех времен были настоящими кудесниками. Они придумывали сложные композиции, двигающиеся фигуры экипажей, животных, сказочных существ. Сложная система невидимых в темноте блоков приводила в движение «летящего» в темном небе двуглавого орла, который держал, как писали тогда, в «ноге» пучок сверкающих «молний» и обрушивал их на рыкающего льва под тремя коронами, сиречь Свейское королевство.

Фейерверк заканчивался красочным салютом. Казалось, что десятки гигантских мортир или жерла вулкана со страшным грохотом извергают в небо миллионы разноцветных огней, которые пышными букетами медленно расцветают над городом, заменяя ему частые тогда, но беззвучные северные сияния, хорошо видные людям того века. После фейерверка гостям императрицы, которая, вполне возможно, уходила переодеваться в новый наряд, можно было вновь окунуться в золотой жар праздника, казалось, никогда не кончавшегося…

Но все же праздник кончался, и во дворце начиналась обычная жизнь. Многочисленные уборщики из дворцовой прислуги начинали мыть и натирать паркеты, вычищать загаженные гостями углы, убирать раздавленные конфекты и экзотические фрукты, собирать и уносить ставшие такими жалкими и ненужными бумажные убранства праздника. Все чувствовали себя свободно, когда государыня, по своему обыкновению, куда-нибудь внезапно уезжала. Но, значит, в каком-то другом дворце, где Елизавету не ждали, начиналась паника среди расслабившихся придворных и служителей. Государыня влетала в апартаменты, и ее острый, придирчивый взгляд сразу замечал все непорядки. В указе 9 октября 1750 года мы читаем, что, войдя в один из апартаментов дворца, Ее величество «изволила усмотреть, что в оной комнате пажи сидели на лавках, обитых штофом, на которых никто не должен садиться». Последовавший затем указ категорически запрещал подобные «резвости» пажей и предупреждал, чтобы служители пажам «непристойные проступки… воспрещали, а в случае за таковое непорядочество и за уши их драли». Из другого распоряжения видно, что государыня предписала «указать, чтоб на ступенях у трона никто не садился, о чем подтвердить стоящим в зале сержантам, також приказать часовым смотреть, чтоб едущие в каналах (мимо дворца. - Е.А.) шапки скидывали» (Журнал, с.210).