На неведомых тропинках. Шаг в темноту - Аня Сокол

Реальность, как всегда, превзошла ожидания. Пашка лежала на неприбранной постели, которая требовала замены белья. Не девушка, змея, хвост, которой несколько раз обвивался вокруг большого, сантиметров в шестьдесят в диаметре, перламутрового яйца, скорлупа которого зеленоватыми разводами напоминала малахит. На полу рядом с кроватью стоял магнитофон, к которому тянулся извивающийся провод наушников, надетых на чешуйчатую голову. Рычаг громкости был повернут на максимум. Но стоило мне сделать шаг в комнату, как явидь открыла свои медные глаза с двойными зрачками и зашипела.

— Пашка, — я отступила.

— Сссс, — пальцы с острыми треугольными когтями сняли и бросили на кровать наушники. Я с порога слышала, как в них надрываются певцы, или это свиней режут под тяжелый гитарный перебор и зубодробительную дробь барабанов.

— Ну, здравствуй, подружка. — Пашка прищурилась, раздвоенный язык скользнул меж острых зубов.

— Привет.

— Поблагодарить зашла?

— Конечно, — согласилась я, — не напомнишь за что?

— Низшие, ты даже не поняла. — Она засмеялась.

— Прости, но… — Я развела руками.

— Думаешь, ты бы справилась со мной без маленького камешка сна?

— Нет. — Я не видела смысла отрицать.

— Думаешь, я не могла увернуться от твоего прикосновения? — кончик хвоста раздраженно стукнул по грязной простыне, — ты неловкий, медлительный человек. Ты и в самом деле решила, что опередила нелюдя? — На этот раз смех прозвучал очень обидно, потому что я действительно так думала.

— Ты поддалась, — я покачала головой, — почему?

— Я должна была доложить о том безумии, что ты затеяла. Без вариантов.

— И?

— Скажем так, теперь я понимаю тебя чуть лучше, чем раньше. — Хвост сжался вокруг яйца. — Я решила дать тебе шанс. Ты получила возможность побороться, и меня обвинить не в чем. Вот так, — она зевнула, показав клыки.

— Что ж, тогда спасибо. — Я все-таки вошла в комнату.

— Хм, — она наклонила голову, — не врешь, ты на самом деле благодарна, — она несколько смешалась и уже более привычным голосом, без ехидства, добавила: — принимается. Подай тарелку.

Она указала на низкий столик у стены, на котором громоздилась гора грязной посуды с остатками еды разной степени подпорченности, на верхней еще оставались неаппетитные кусочки мяса, явно не сегодняшнего. Я демонстративно зажала нос и подала явиди угощение. Змея подцепила когтем буроватый кусок и с удовольствием сунула в рот.

— Теперь я вижу, почему он так обеспокоен. — Я обвела взглядом комнату. — Не обижайся, но я вижу перед собой не змею, а свинью.

Пашка хихикнула. Было с чего встревожиться.

— Костя меня любит. — Она прожевала кусок и потянулась.

— Да уж, — я подошла к окну и открыла форточку, — не понимаю за что. Тут воняет. От тебя воняет. Живешь, как на помойке. Двери нараспашку!

— Не могу отойти от змееныша. Уже скоро, — она погладила перламутровый бок, — а от незваных гостей у меня чары. Костик ставил. Они все видят.

Так вот что это было такое в коридоре.

— Ясно. Меня, похоже, ваши чары проспали.

— Брось. Ты не опасна, — отмахнулась змея.

Раньше спальня была светлой с белоснежным спальным гарнитуром, купленным совсем недавно. Теперь комод радовал глаз желтыми подтеками, на полу пятна, спинка кровати в царапинах, об нее точили когти, щепки валялись тут же. Дверь в ванную распахнута, пожалев собственные нервы, заглядывать я не стала. Тарелки с остатками пищи стояли не только на столике, но и на подоконнике, там, где у нормальных людей горшки с цветами. И главное запах! Если уж мне с моим куцым обонянием невмоготу, боюсь представить, что чувствует явидь.

— Что нового? — спросила Пашка. — Я никуда не выхожу. Скучно.

Я пожала плечами, не рассказывать же о неудачной установке периметра, об опорах. А вот о гигантском костре на моем заднем дворе, пожалуй, можно.

— Вчера кучу хлама прежних хозяев моего дома сожгли, чердак освобождали.

— Для чего освобождали? — Она перекатилась на другую сторону кровати, по-прежнему крепко обвивая яйцо хвостом.

Я задумалась, так как ответ на этот вопрос был и мне самой неизвестен.

— Я их помню. — Пашка запустила лапу в темные жесткие, как проволока, волосы и почесала макушку. Более неприятный шуршащий звук трудно представить, так скребется крыса в темноте, — ну, не совсем их, скорее, жену.

— Кого их? Чью жену?

— Тех, кто жил в твоем доме раньше.

— Ты знала Граниных? — удивилась я.

— Конечно. Тут все их знали. Единственные люди, достаточно ненормальные, чтобы поселиться у нас. Вроде тебя. Сергей, кстати, плохо кончил.

— А жена?

— А что она? — Явидь сморщила лоб. — Светка говорила, что однажды она уехала и больше не вернулась.

— Светка? Целительница? — Я вспомнила слова феникса.

— Да. Мы общались. Тянет меня на них, — змея усмехнулась, — Светка помогала Лене.

— В чем помогала?

Очередной перекат в обнимку с зеленоватым яйцом.

— Ленка была вроде твоей бабки, — характерное движение пальцами у виска, — с приветом. Ей тоже охранный знак поставили. Светка ей зелья варила, когда совсем невмоготу становилось.

— Гранина была больна?

— Ну, точно не скажу, как это человеческие доктора называют. Леса она боялась. До истерики, до дрожи, даже смотреть на него не могла, трясти начинало. Причем боялась не тех, кто живет в чаще, не тех, кто там охотится, не нас, не своих соседей, а леса как такового — земли, кустов, деревьев.

— И с таким недугом они переселяются на стежку? — Я фыркнула. — Или она уже здесь такая стала?

— Не. — Пашка приподнялась и села. — Светка говорила, Ленка с детства на голову слабая была, вроде у нее сестра в лесу заблудилась или она сама, я не уточняла.

— Или и то, и другое вместе, — пробормотала я, вспоминая газетную вырезку о сестрах Игнатьевых, — а сын чем болел?

— Сын? — Явидь подтянула яйцо ближе и стала водить пальцем по скорлупе. — Да, вроде бы был у них мальчишка, мелкий такой, востроносенький. Он недолго тут пробыл, его отослали.

— Он болел?

— Вроде бы.

Пашка снова стала закручиваться вокруг яйца, издавая странные звуки, больше всего походившие на тихое порыкивание или кошачье урчание, не думала, что его могут издавать змеи.

— Что происходит? — спросила вдруг она. — Костя дергается, ты в тоске и печали, о Граниных этих дурных расспрашиваешь. У вас там точно все нормально?

— Более или менее.

— Ясно. Помощь нужна?

— Справимся, — я вздохнула, — ты о ребенке… змееныше думай.

— Ага.