На неведомых тропинках. Шаг в темноту - Аня Сокол

— Сжигать не дам! Это наследство Валентина, ему и распоряжаться, — сказала бабка.

Я даже представить не могла, какими извилистыми путями шла ее логика, чтобы прийти к такому выводу.

— Найди Веника, ладно? — попросила я свару.

— Что?

— Пожалуйста, Тина, приведи его.

— Иди, — скомандовал староста и посмотрел на меня. — Есть идеи?

— Согласна на сжигание, но, — я указала на бабку, на запястье которой все еще горел голубой знак семигранник, полноценная защита, даже от беса. — Предлагаю уладить все проще, пусть ее «Валя» даст разрешение.

Дверь за Тиной закрылась. Я повернулась к фениксу и спросила:

— Фамилия Сергея — Гранин?

Алексий неохотно кивнул.

— Какой у него был амулет?

— Монета в пять копеек, он в ней дырку просверлил и таскал на шнурке на шее, — пояснил феникс.

— Я ее уничтожил, — с нажимом сказал Семеныч.

— Ладно, чего гадать, — Константин хлопнул ладонью по столу, — я за бензином, — и направился к двери, но на пороге остановился и обернулся к ведьмаку. — Какова вероятность, что это не поможет и придется сжечь не только вещи, но и дом?

— Ну… — протянул старик, стараясь не смотреть на меня.

— Значит, большая, — целитель кивнул и вышел.

— Когда надоест играть со спичками, позовете, — прогудел бес и вылетел следом.

— Дом — это крайний вариант, — поспешил успокоить меня староста.

— Если придется… — Я сглотнула, с трудом сдерживаясь, чтобы по примеру бабки не упереть руки в бока и не встать на защиту имущества. — Что будет со знаком? С подвалом? С опорой?

— Опора — это не вещь, не знак, не подвал. Опора — это человек, и ему будет больно, — честно ответил феникс. — Знак надо будет выжигать заново, в новом подвале, в новом доме.

— Н-да, — подошел Арсений, — нельзя сразу всех проверить, если еще у кого часть периметра уцелела, — и совсем тихо пояснил, что его тревожит, — до меня заклинание так и не дошло.

Ведьмак поднял руку, губы шевельнулись, воспроизводя несколько гортанных слов, и на его ладони образовался смерч, младший брат предыдущего высотой с палец. Миниатюрное веретено повело верхушкой и, подчиняясь резкой команде, метнулось к изменяющемуся. Парень хрюкнул и согнулся, когда закручивающаяся воронка беспрепятственно прошла сквозь бедро.

— Успокойся, твой дом сжигать не понадобится, — фыркнул Семеныч.

— А можно еще раз, — попросила обрадованная испугом на лице бывшего водителя бабка.

Дверь открылась, и в гостиную вошли Веник и Тина. Падальщик и сваара. Бывшие люди, отдавшие душу в залог за желание.

— Зачем звала? — Гробокопатель был не в настроении, при старосте ограничившись злым взглядом, резонно раздраженного человека, оторванного от своих дел.

— Валя, — бабка прижала руки к груди, — сыночек, ты приехал?

Феникс сдавленно закашлялся в кулак, Тина отступила в сторону, Семеныч удивленно поднял брови, даже Сенька отвлекся от собственных ощущений.

— Мы тут хотим от старых вещей избавиться, — не обращая внимания на гримасу гробокопателя, пояснила я, — но Марья Николаевна против.

— Говорит, память о покойном Петре Сергеевиче, — сориентировался старик, — твое наследство, так сказать.

— Избавляйтесь, — падальщик скривился, — все?

— Но Валик, — запричитала старуха, — так нельзя.

Она кинулась к мужчине, по дряблым щекам потекли слезы. Плохо, когда становишься пленником собственных фантазий, приходится соблюдать правила другой выдуманной реальности, потому что для таких, как моя бабка, она единственная из существующих.

Женщина попыталась дотронуться до его лица, но падальщик отшатнулся, и она застыла в нелепой позе с вытянутыми руками, словно прося чего-то.

— Плевать, — лениво протянул он, — чем скорее все забудут о Петре «как его там», тем лучше. Избавляйтесь.

Марья Николаевна всхлипнула:

— Сынок.

Если бы он хотя бы позволил дотронуться до себя или обнял, бабка сама бы за бензином побежала, забыв о своем недавнем желании сохранить вещи. Но он не позволил ей даже приблизиться. Не смотрел. Не говорил. Для него она была чужой.

— Это все? — Гробокопатель повернулся к ведьмаку, и тот взмахом руки отпустил мужчину.

Старушка закрыла лицо руками и беззвучно расплакалась. Ее маленькая фигурка дрожала от горя. У того, кто в ее голове был сыном, не нашлось для матери ни слова, ни взгляда, ни прикосновения.

— Сволочь, — вырвалось у меня.

У остальных никаких эмоций визит Веника не вызвал, главное — можно разводить огонь.

Костер занялся быстро, чему способствовал бензин, щедрой рукой целителя выплеснутый на вещи, которые стаскивали с чердака Арсений и Ефим. Пламя взметнулось ввысь, освещая бледные лица. Хранитель добавил к горящей куче старую рассохшуюся полку для обуви, мохнобровый швырнул следом коробку, полную старых, покрытых паутиной и частично съеденных молью мотков разноцветной пряжи.

— Все, — отряхнул руки бывший водитель.

— На чердаке ничего, — выделив второе слово, подтвердил Ефим.

— Ольга? — почувствовав, как я напряглась, спросил староста.

От вранья в этой ситуации толку мало, но в тот момент я вспомнила не о столике, а о его содержимом. Я вытащила из заднего кармана страницы книжки, вытряхнула сложенный серый листок. Отрывок из зубодробительной книги по гидромеханике отправился в огонь сразу. Старик развернул листок. В свете костра, который мы развели на моем заднем дворе, черные буквы были вполне читаемы.

— Его заставили, — сказала я.

— Мы знаем, — староста передал письмо подошедшему фениксу.

Алексий пробежал глазами по строчкам, скомкал бумагу и бросил в огонь.

— Сергей получил это на следующий день после их пропажи, — ведьмак нахмурился, — и сразу пришел ко мне.

— Но… — Я даже растерялась.

— Я отправил с ним Тема и Сашку, чтобы найти жену и сына. Они нашли их, — староста посмотрел на огонь, — но было уже поздно.

— Они умерли, — добавил Алексий, — не пережили одной ночи в лесу, замерзли. Люди такие слабые.

— Через три дня мы устроили засаду, — Семеныч сложил руки на груди, — Сергей имел право на месть.

— И что? — спросил внимательно слушавший Арсений.

Ефим предпочел отойти на другую сторону костра, и замер там, пристально вглядываясь в язычки пламени, лизавшие старую мебель, пузатый комод, вычурную вешалку, ватное одеяло распадалось на глазах, ни игрушечного паровозика, ни чемоданов уже не было видно. Исчезли люди, а теперь исчезают их вещи.