Мечи свою молнию даже в смерть - Игорь Резун

Спартанский стиль воспитания поначалу изумлял отца, но потом он быстро привык. Весь день его дети с двумя женщинами возились в прибрежных камнях; шастали босиком по горячим валунам за Бердском, по ржавым кораблям у бывшей базы флота СО РАН, с визгом и восторгом открывая для себя потаенные трюмы и высокие капитанские мостики; ели какую-то нехитрую еду, купленную по настоянию Мириклы на обыкновенном рынке: вареные яйца, помидоры, хрустящий горячий хлеб, сочный шашлык…

За неделю дети загорели до черноты. У маленького Данилки даже обозначились на ручках какие-то маленькие мускулы. Ведь дети утром обязательно делали зарядку на берегу моря или реки, стоя босиком в обжигающих холодных волнах, улыбаясь солнцу, лениво вываливающемуся из-за зеленой кромки, приветствуя его. Есть они стали все, что готовила Мирикла. А ведь в первый день Данилка с презрением отверг невиданную в доме перловку, а Яна потребовала на завтрак привычные авокадо! Они забыли обо всех этих дорогих причиндалах, что окружали их несколько лет, во времена разнокалиберных нянь, и хотя новое, простое, обходилось Алехану не дешевле, но приносило пользу.

Об обуви в роскошной квартире и за ее пределами забыли, казалось, навсегда. Ступни одиннадцатилетней девочки стали гибкими и артистичными, натренированными беготней по камешкам, горячему песку и росистой траве. Лапки маленького загорели и налились мускулистой крепостью. Как-то Алехан поехал с ними на открытие городского развлекательного центра «Страна Crazy» и в какой-то момент понял, отчего мамаши, прижимая к себе раскормленных хомячков в белых носочках, шарахаются от его гвардии. Она оказалась единственно вызывающе босоногой среди рафинированного гламура этого развлекательного рая. И при этом ни Яна, ни Данила, ни сами цыганки, которые также не признавали ни тапочек, ни туфель, не ощутили ни малейшего смущения.

Но иногда вечером, в одном из снятых на сутки помещений, все они: и Яна, и Патрина, и сама Мирикла – преображались. Где она заказала костюмы – Алехан не знал, только покорно оплатил по счету. Роскошные платья с плещущимися, словно волна, силуэтами, пышными рюшами и лентами, туфли на каблуках, а для Данилки – настоящие сапожки со шпорами и вышитая золотом одежда елизаветинского гусара.

В залах загородных особняков жарко горели настоящие свечи – был бал. Мирикла и Патрина учили всех танцевать вальс, контраданс, менуэт. Даже Данила старательно повторял движения, а рядом, сопя, потели и топтались два свободных охранника, усиленно стараясь не наступить на кажущиеся хрупкими точеные девичьи ноги Патрины и Яны в серебряном кружеве изысканных босоножек.

Звучала музыка. Мирикла раздобыла старинный, оправленный в серебро клавесин и учила детей на нем играть. А потом его сменила гитра, и тонкие пальчики Яны уже уверенно выбирали на ней аккорды…

А если за окном портилась погода и заряжал ливень, то разжигали камин, обнаруженный на «обкомовских» дачах, и Мирикла глубоким, грудным голосом читала детям книги. Какие-то цветные, богато иллюстрированные и в то же время волнующие приключения и древние сказки. Чаще всего это были сказки Шахерезады: «Синдбад-мореход», «Али-Баба и сорок разбойников», «Гарун-аль-Рашид»… Мирикла читала артистично, седой локон, выбившийся из прически, дрожал у ее виска, и дети слушали, затаив дыхание.

Алехан влюблялся в них понемногу, видя, как азартно они делают свое дело, как не позволяют себе ни минуты отдыха все время, будучи с детьми, живя только для них и отдыхая только тогда, когда, спев колыбельную, погружали их в тихий и глубокий сон. Но он и боялся их. Как любой мужчина, остававшийся в первую очередь мужчиной, он с первой минуты ощутил совершенно нереальный заряд сексуальности, бьющий мощным лучом от обеих. Он бы никогда не представил себе, что будет так жадно смотреть на почти пятидесятилетнюю женщину, на ее литое, плотное и совсем не распущенное тело под складками платьев, и что в этот же момент безумно красивые, искуссно вылепленные ноги еще девочки, Патрины, будут мелькать тут же, в этой картинке его воображения. Он не мог разобраться, кто нравится ему больше, кто волнует его. Однажды, обезумев от этого жгучего томления, он поехал в одну из элитных саун, снял трех проституток. Но ни их совместные ласки, ни их бесстыдное и оттого еще больше возбуждающее совокупление на краю бассейна не вдохновило его. Более того, после той ночи, вымытый и распаренный, он дал себе зарок более никогда не валяться в такой грязи… Он сам не понимал, что с ним происходит.

С цыганками он бывал большей частью только в обед. Или за ужином. Тяжело дыша, сдергивал с себя пропотевший костюм, сорочку, кутался в дорогой халат и садился за круглый стол в гостиной. Легонько шуршала босыми ногами по паркету Патрина, разливая в бокалы молодое вино и сок. Мирикла серебряной поварешкой разливала суп по фарфоровым тарелкам… Алехан сопел, стараясь не нарушить правила этикета, и молчал. Каждый день у них оборачивался сюрпризами.

– Сегодня, – говорила Мирикла звучным голосом, в котором не было ни капли менторства, – у нас с вами действует Закон Дарения. В своей готовности отдавать то, что мы ищем, мы поддерживаем изобилие Вселенной, которое распространяется на нашу жизнь. То есть… Яна, тебе нравится эта груша?

Она никогда не покупала так, как делал это Алехан, – парой. Число фруктов или сладостей всегда было неравным для деления. Яна закусывала губу: простые фрукты давно уже стали ее излюбленным лакомством.

– Да-а…

– А ты любишь Данилку?

– Ну, да-а…

– Ты готова отдать ему эту грушку, сейчас?

На личике девочке происходила мучительная борьба. Несколько раз она отказалась… пока в один прекрасный вечер не протянула дрожащей рукой грушу своему брату. Закон Дарения был отработан. Яна подарила и должна была получить изобилие. И получила. Сорвавшись с места после нескольких слов улыбнувшейся цыганки, она обнаружила у себя в комнате маленькое грушевое деревце, которое через год должно было дать первые плоды. Ее деревце!

Горели свечи. Мирикла вообще перевела ужины на свечной режим, да и были они какими-то хитрыми, ароматизированными, не воняли воском. Пахло лавандой, вкусной поджаристой мясной корочкой, какими-то специями.

А в другой раз они изучали Закон Непривязанности. В своей готовности вступить в неведомое, в поле всех возможностей, мы отдаемся творческому разуму, который создает хореографию танца Вселенной, не так ли?

Но это было уже не дома. Их окутывал сумрак леса, между пальцами босых ног пролезала холодноватая трава, а в середине мерцала огромным пнем-гнилушкой поляна углей. Через них, пританцовывая, уже прошла Патрина, в красном легком платье – сама, как язычок огня. И Яна с ужасом глядела на свои бледнеющие в темноте голые ступни… вот сейчас и она…

– Ты станешь очень сильной, доча…

И Яна пошла. Она пролетела босиком по углям, как мотылек, а потом они стали беситься, бегая по краю остывающего круга и все глубже забираясь в его центр. Алехан, жуя травинку, стоял рядом с онемевшими охранниками, стоял с кроссовками в руках, так и не решившись вступить в огненный круг, и вспоминал, как эта девочка вынимала занозу из пятки Даньки. А сейчас он с визгом молотит ею по углям…

Старая цыганка учила их, как однажды сказала Алехану, по законам Дипака Чопры, индийского философа и волшебника, к роду которого имела отношение и сама. Девятнадцать книг, переведенных на тридцать с небольшим языков… Мирикла читала эти книги. Все.

Но Алехан все равно не понимал. Как-то раз, когда они ехали с первой в его жизни встречи, на которую он взял советником не своего льстивого юриста и не быка Валеру из ЧОПа, а эту элегантную женщину в кофейного цвета брючном костюме, он спросил ее:

– Зачем… зачем ты делаешь моих детей такими?

– Какими?

– Ну… черт! Они же ведь уже… они сильнее, там, не знаю, как-то… они круче уже других! Янка та же…

– Ты сам и ответил, – улыбнулась она.

– Как?!

– Тем, что сказал «сильнее». Возможно, нам много придется пережить вместе, Алексей. И детям – тоже. Они должны быть неуязвимы.

Алехан не ответил. Бессмысленно смотрел в стриженый затылок водителя. Да, это она умеет.

– Слушай… а как ты заставила этого коз… ну, короче, этого типа из мэрии подписать наши бумаги?

Женщина грациозно потянулась – в просторном салоне «мерседеса» она могла это сделать! – и вдруг, вспомнив, с улыбкой сбросила с ног туфли, вытянув ступни на малиновом коврике.

– Такой же коврик был в моей машине, – тихо сказала она. – Да… я просто позволила ему поставить себе ногу на грудь.

– ?!

– Ну… этот человек привык попирать. Он ждал сопротивления. Я мысленно позволила ему так и сделать. Знаешь, говорят: «наступить песне на горло»… Он наступил. И увлекся. А когда он понял, что это была всего лишь картинка, было поздно. Он все подписал.

– Ни фига себе!