Ядро ореха - Гариф Ахунов

Народ шумел озлобленно, из разных углов амбара летели к помосту заковыристые, сердитые выкрики.

Крутанов, успокаивая людей звоном медного колокольца, думал обрывочно и тяжело: «Томит собрание, дурак. Дразнит рабочих... Народ не за красным словом, за конкретными мерами пришагал. Эх, неладно, поставить бы Мицкалевича председателем комиссии. Обидно, что уехал он в Москву, раньше двух месяцев и не жди его...»

— Ну, ладно, не затягивайте, — сказал вслух Сагайкину и глянул недобро.

Товарищ Сагайкин, оборотившись к Никифору Степановичу, наклонил голову, выпрямился, заговорил снова, поведя плавно рукой:

— Товарищи строители, успокойтесь. Борьба с несознательными элементами будет поставлена остро. Наша задача — прежде всего организовать строителям лучшие условия труда и культурный отдых. Второе — ударить топором наказанья в корень мешающих строительству социализма.

Мирсаит Ардуанов нахмурился. Последние слова Сагайкина были ему знакомы, точно так утешал он Ардуанова и в прошлый раз, но не ударил палец о палец, чтобы установить порядок среди артелей. Болтун, стало быть!

Словно подтверждая и одобряя его мысли, народ вокруг вновь зашумел, выражая откровенное недовольство.

— Чего-то топор у тебя шибко вострый... как сибирский валенок.

— Пока ты его точишь, вона сколько народу поизуродовали!

— Да он не топор, а лясы точит, брехун, одно слово!

— Довольно словесного помету!

— Не желаем!

— Долой брехунов!!

Кто-то от двери свистнул так пронзительно и разъяренно, что у всех позакладывало в ушах, многие вскочили. Милиционеры бросились в ту сторону, но пока продирались они сквозь плотно сбитую массу взбудораженного народа, свистуна уже и след простыл...

После собрания что-то вроде небольшого совета устроили и сами руководители стройки. Секретарь парткома Хангильдян сидел на собрании молча, слушал лишь, оглядывая народ живо черными глазами, теперь же, уставясь прямо на товарища Сагайкина, сказал без обиняков:

— Ты, Ксенофонт Иванович, крутую кашу заварил. Взбаламутил народ пустыми фразами!

— Но почему, разве я говорил неверные слова?

— Каждому слову есть свое время и место. А ты, не знаю, запамятовал, что ли: здесь ведь не сознательные рабочие, а всего лишь пока сезонники. Твоим словам место через год, через два, скорее. Сегодня же надо было отвечать на конкретно поставленный вопрос: вопрос, кстати, не терпящий отлагательств. Если и впредь будешь такое вытворять, придется тебе уйти из постройкома.

— Признаю свою вину, товарищ секретарь парткома.

— Мало признать, мало, ты давай показывай конкретные действия. На твоей совести усилить милицейские посты, подготовить новые кадры для охраны порядка — из сознательных рабочих, особенно из партийцев, прошедших гражданскую, с выучкой Красной Армии, вот они, твои люди! Виноват, так давай, исправляй свою ошибку, время не терпит. — Затем он повернулся к Крутанову, сказал негромко: — Плохо, что не подготовились к собранию, товарищ начальник, первый блин получился комом. Да, сказывается отсутствие Мицкалевича.

8

В последних числах октября выпавшим вдруг и обильно снегом бело оделись приуральские леса. Дышать стало привольнее, чище, мир вокруг будто сразу приукрасили, был он светел. Но не прошло и недели, снег стаял. На черной земле, средь черных лиственниц и сосен, остались белеть лишь стволы берез. Небо висело низко, серо, там, кажется, гулял сумрачно ветер — тучи пробегали торопливо и подстегнуто.

Пришло время скучное, полили осенние надоедные дождички. Все в округе беспрестанно и скользко мокрело, дождь сетчато крапал, артельщики на болоте утопали по пояс, на лапти висло по пуду отвратно жирной грязи; отчаявшись, рабочие кидались в разные выдумки, подшивали лапти кожей, оплетали куделью — ничего не помогало, ничего не могло спасти от вездесущей сырости; теперь ждали одного: когда на Родовой горе станут готовы первые бараки.

Родовая гора имела тут свое предание. Влюбились будто бы когда-то друг в друга брат и сестра. Родители выгнали их прочь из дому, и они ушли будто как раз на эту гору, вырыли на склоне ее нору себе и жили там в отдалении от людей долго, а может, и нет, потом в одночасье померли вместе. Отсюда, как говорят, и назвали гору Родовой.

Наконец, как-то в дождливый же день, ардуановскую артель самой первой перевели в барак на Родовой горе. В бараке, как в солдатских казармах, сделаны были в два этажа дощатые нары, лежали набитые соломой подушки и тюфяки. Артельщики, увидев высокие и светлые окна, приметив большую печь для обогрева, возрадовались. После сырости и хлюпающего пола землянок здесь было сухо, светло, в общем, показался им барак сущим раем.

Конечно, в сравнении с гигантской стройкой, пришедшей в уральскую вековую тайгу, те дощатые нары да соломенные тюфяки лезли в глаза укором вопиющей бедности. Но артельщики, чуявшие не только слухом, но скорее душами своими невероятный напор могучих звуков, летающих над лесами днем и ночью, звуков, что рождались грандиозным трудом, предвещающим приход новой счастливой жизни, — артельщики наши на большее и не притязали. Не пугали их и осенние нудные слякоти, ни наступающие холода, они вели начатое дело упорно и жестко, не теряя попусту ни единой минуты.

Паровые копры, мощные лебедки, ухая и лязгая, били в мерзлую землю Прикамья железобетонными сваями; протянув, куда хватило, электрические провода, куда не достало, запалив жар костров, тысячи людей, вооруженные кайлами, лопатами, ломами и кувалдами, разворачивали Родовую гору, вынося к строительной площадке химкомбината тонны земли, пропитанной острым многолетним раствором со строгановских солеварен, превратившейся оттого в стылую массу, — тверже камня и железа...

На том месте, где стоять скоро индустриальному гиганту социалистической державы, взметая в воздух остатки древних соляных амбаров, оказавшихся случайно на пути, лопается неистовыми взрывами динамит, взлетает битый кирпич, рассыпается по кругу, и тучами грязно-багровой пыли застилается горизонт; когда воздух на время очищается от пыльной взвеси, между Родовой горой и Ждановским полем становятся ясно видны обозы курганских мужиков, подрядившихся возить на стройку гальку и песок. Караванным строем тянутся они иногда на километр с лишним. Мирсаит-абзый, наблюдая все это каждый день, ощутил вдруг в своей душе неизведанное дотоле чувство: знатный род Строгановых три долгих столетия правил Уралом по своей прихоти, и злоба их и темные дела измучили народ, проняли, как говорится, до печенок, а новое время будто и самое память о них стирает твердо с лица земли, сметает начисто, готовя светлое будущее.

Артель Мирсаита Ардуанова все еще трудится на строительстве дамбы. Завершающие работы по дамбе уже на носу. На дворе тридцатипятиградусный декабрьский мороз...

Артели было поручено копать туннель. Дойдя до строительной площадки, дамба, оказалось, должна превратиться в хитрую штуку: сверху по ней придумали провести еще чугунку, чтобы поезда могли доставлять оборудование до самого котлована химкомбината. Мирсаит-абзый прикинул так и сяк, после чего стал сильно озабочен: выходило, что прежними темпами за месяц с туннелем не управиться; земля была ужасно твердой, как железо: когда били ее ломом, искры сыпались...

В конторе обещали дать Ардуанову еще тридцать человек рабочих. Но с этим не согласились сами артельщики. Причина была простой, как всегда: деньги, которые причитались им за выработку туннеля, они уже — в прикидке — разделили между собой со вкусом и по совести.

Опыт Ардуанова, накопленный за годы солдатчины, гражданской войны, в бытность его грузчиком на берегах Волги и Камы, говорил ему точно: строительству нужны не сезонники, понаехавшие сюда с надеждой подзаработать хорошую деньгу, но сознательные рабочие. Когда не так, быстро надоест людям ковырять день и ночь мерзлую землю, способную сопротивляться не только лопате, но кайлу и кувалде, надоест носилками, тачками перебрасывать груды каменной глины надоест, ко всему прочему, жить одиноко вдали от родных семей. Поначалу, конечно, крепко донимали выходки хулиганов, злобные нарушения порядка, люди жаловались и ругались, теперь, кажется, те неурядицы уже прошли, но радости у людей не прибавилось. И придет однажды день, когда, устав ото всего, сытые по горло всем этим, разъедутся артельщики кто куда. Надо что-то придумывать, найти способ, поговорить по этому поводу хотелось бы с секретарем парткома Хангильдяном или еще... да, с Нариманом Нурисламовым, тем самым «кожаным», который и надоумил их поехать сюда, на стройку. Пока же единственный способ удержать людей в твердых руках — не давать им оглядываться да вздыхать, не оставлять места на трудные раздумья, строить и достроить ударно долгую эту дамбу...