Вернуть мужа. Стратегия и Тактика (СИ) - Володина Жанна

Тараканы от страха закрывают глаза и прячутся друг за друга.

Максим бросает телефон на стол.

- Если ты не догадался, то это мой телефон, - до трясучки злюсь я. - И Константин Витальевич позвонил не тебе, а мне. У тебя и твоей Насти дурацкая привычка брать чужие телефоны.

- Константин Витальевич переживет. А Настя - просто молодая дурочка, с телефоном по-дурацки получилось, - бросает странную фразу взбешенный Максим.

И я некстати вдруг внутренне горжусь и собой, умеющей понимать его состояние, даже если лицо его не отражает истинных чувств, и им, умеющим - нет, не просто держать лицо, а по-мужски держать себя в руках. Хотя Лерка как-то давно говорила, что это одна из причин ранних мужских инфарктов.

- Как у тебя все просто! - поражаюсь я, сжав кулаки и сдерживая примитивное по своей сути желание наброситься с ними на мужа. - То жена - дурочка, то любовница!

Тараканы одобрительно кивают, поддерживая мое негодование, но близко подойти по-прежнему боятся. Букмекер осторожно начинает брать ставки. Пока пятьдесят на пятьдесят: любовница против жены.

- Настя не любовница, - сквозь зубы говорит Максим.

- Не-кли-ент-ка-не-лю-бов-ни-ца? - переспрашиваю я Максима, распаляясь. - Ты обнимал ее! Вытирал ей слезы! Даже целовал!

Тараканы азартно мечутся и меняют прежние ставки. Плюгавенький выкрикивает: "Сто к одному на Настю!"

- Это было до... - с отчетливым ощущением досады в голосе, говорит Максим.

- До того, как ты решил мне изменить? - находчиво и горько подсказываю я.

- Я никогда не изменял тебе. Ни в мыслях. Ни физически. В том смысле, который ты вкладываешь в эти слова, - Максим снова устало проводит тыльной стороной ладони по небритым щекам.

- У этих слов есть какой-то дополнительный смысл? - совершенно дурею я.

Два таракана-мушкетера, растолкав беснующуюся возле букмекера толпу, ставят на Варвару Дымову, вернее, Варвару Быстрову.

- Не у слов. У твоих ощущений. Ты для меня человек, пропитанный этими двойными, тройными смыслами. В этом ты очень напоминаешь мне Елизавету Васильевну.

- Я видела то, что видела. Слышала то, что слышала, - сопротивляюсь я, цепляясь за остатки женской логики и не понимая, его слова - комплимент или упрек.

Мои мысли не укладываются в формулу "не любовница - не клиентка", да еще с дополнительными вводными: "теперь не клиентка", "говорю не о Насте", "Константин Витальевич переживет". Я, честное слово, гуманитарий.

- Я тоже видел и слышал то, чего когда-то боялся больше всего на свете, - говорит Максим. - Но я готов выслушать твои объяснения, хотя ничего двусмысленного в твоих словах Владимиру я не вижу. А я умею искать и находить двойной смысл в сказанном, можешь мне поверить. Все было предельно ясно: ты его любишь. Сильно. Давно. И боишься с этим чувством не справиться.

На тараканьей бирже начинается настоящий ажиотаж: все ставят на Варю. Только плюгавенький не суетится, а потирает передние лапки и напоминает присутствующим, что Максим Константинович "хотят и могут" не только объясниться, но и выслушать.

"Кровь ударила ей в голову и побежала по тонким жилам, разнося по телу отчаяние, обиду, злобу и решимость одновременно," - вспоминаю я один из перлов Милы.

- Мы возвращаемся к тому, с чего начали? - почти не удивляюсь я, с опаской глядя на еще оставшуюся в живых вторую белую кофейную чашку.

- Без этого мы не сдвинемся с места, - твердо говорит Максим.

- Что ты хочешь? - прямо спрашиваю я.

И Максим бьет по мне своими следующими словами:

- Я хочу того, чего не вернуть. Чтобы все было так, как до того проклятого дня. Чтобы ты не поехала в этот дурацкий торговый центр...

- Чтобы я не увидела... вас? - подхватываю я, до боли сжимая кулаки и впиваясь ногтями в ладони.

- Да, - подтверждает Максим с сумасшедшим блеском в потемневших глазах. - Это был бы лучший вариант для всех. Для меня, для тебя, для нее, для моих родителей.

Догадки, одна глупее и невероятнее другой, начинают меня терзать:

- Я должна поверить во что-то, связанное с твоей семьей?

Тараканы, окончательно запутавшись в наших показаниях, берут тайм-аут и устало обмахиваются полотенцами.

- Мы смотрим индийский сериал о внезапно найденной сестре, потерянной в глубоком детстве или выкраденной с целью выкупа? - нервно смеюсь я. - Ты хочешь составить конкуренцию Миле и Анне? Брутальный мужчина - автор любовных романов с невероятным сюжетом? Неплохо.

Максим странно смотрит на меня и тоном человека, глубоко разочарованного в самом себе, говорит:

- Она мне не сестра.

- Даже у Цезарины имя короче! - меня совершенно сносит его ответ, странно, но я в глубине души так на него надеялась, ведь тогда все встало бы на свои места. Ну почти все. - Не-лю-бов-ни-ца-не-кли-ент-ка-не-сест-ра?

Максим отвечает вопросом, но о другом:

- Я все понял неправильно и ты говорила ЕМУ о чем-то другом, а не о своей любви?

Плюгавенький берет руководство хаосом в свои руки и предлагает сыграть в русскую рулетку, достав наган, вращая барабан и проводя инструктаж: "Название этого оружия происходит от латинского слова revolve (вращать) и отражает главную особенность револьвера: наличие вращающегося барабана".

- Я говорила ему о любви, любви всей своей жизни, - злобно вредничаю я, ничего не собираясь объяснять, но и не собираясь лгать.

- Тогда зачем тебе мои объяснения про меня и Настю? - так же зло говорит почти чужой Максим. - Ты уже вынесла вердикт, назначив ее моей любовницей. Какая разница, что между нами?

Внушаемые тараканы бросают револьвер и собираются играть в суд присяжных.

- Ты хочешь сказать, что меня ждут объяснения только тогда, когда я что-то объясню тебе? - ничего больше не слышу, кроме этих слов, "про меня и Настю".

- Теперь - да. Совершенно верно, - Максим снова садится на стул, всем своим видом показывая, что он здесь надолго.

Плюгавенький, вырядившись в мантию, стучит деревянным молоточком по подставке, изображая из себя строгого судью. Надо же! У моих тараканов и барристер есть!

- Пошел к черту! - третий раз за вечер я грублю мужу. - Ты похоже сам еще не придумал, как ЕЕ назвать. Придумаешь - дай знать!

Максим закрывает глаза и, помолчав минуту, абсолютно спокойно отвечает:

- Я жду твоей вменяемости. По-другому разговор не получится. И вовсе не потому, что не смогу оправдаться. Я должен знать, что между тобой и Владимиром происходит. Максим второй раз официально называет лучшего (бывшего лучшего!) друга полным именем.

- Ты с Анастасией-Цезариной летаешь в Париж, а я невменяемая?! - как говаривал классик, "в зобу дыханье спёрло". Правда, у героини Крылова от радости, у меня - от злости. Если ты сейчас не уйдешь... Клянусь...

- Ты вызовешь полицию? - невесело смеется Максим и объясняет свой неуместный смех. - Я твой муж, человек дееспособный, с документами, трезвый. Они даже не поедут. Или ты сочинишь историю о насилии? Уверена?

- Более чем! Уходи и билеты не забудь, - отвечаю я, поймав себя на мысли о том, что в течение всего нашего разговора испытываю вполне объяснимое чувство, которое долгие годы было мне почти незнакомо. Досада, раздражение, обида - да. Но злость в таких количествах - явный перебор. Помню, как объясняла Анне, что в одной из ее книг по отношению к одному из героев слишком часто употреблялось это слово, что надо стараться употреблять синонимы. А сама? Да что со мной?

Максим безотрывно смотрит на меня пару минут, потом говорит:

- Смысл моей работы - суметь договориться. Со всеми: с клиентом, со следствием, с прокурором - хотя это не наш юридический принцип. Я имею в виду не сговор, не тайное  соглашательство, запрещенное законом, а понимание противоположной позиции.

Тараканы, избрав группу присяжных, рассаживаются в зале суда, приготовившись слушать речь адвоката.