Бабель - Ребекка Ф. Куанг

им выходить из дома. Вам будет лучше, если они будут считать вас молодыми мужчинами. Вы узнаете, что китайское общество остается довольно отсталым и несправедливым».

«Интересно, каково это», — сказала Виктория, принимая кепку.

На следующее утро они провели рассветный час на палубе, толкаясь у носа, время от времени перегибаясь через перила, словно эти дюймы разницы могли помочь им заметить то, к чему, как утверждала навигационная наука, они стремительно приближались. Густой предрассветный туман только что уступил место голубому небу, когда на горизонте показалась тонкая полоска зеленого и серого. Медленно она обретала детали, как материализующийся сон; размытые цвета превратились в побережье, в силуэт зданий за массой кораблей, причаливающих к крошечной точке, где Срединное Королевство сталкивается с миром.

Впервые за десять лет Робин обнаружил, что смотрит на берега своей родины.

«О чем ты думаешь?» тихо спросил его Рами.

Впервые за несколько недель они говорили друг с другом напрямую. Это не было перемирием — Рами по-прежнему отказывался смотреть ему в глаза. Но это было открытие, нехотя признание того, что, несмотря ни на что, Рами по-прежнему небезразличен, и за это Робин был ему благодарен.

Я думаю о китайском иероглифе, обозначающем рассвет», — честно сказал он. Он не мог позволить себе зациклиться на огромном значении всего этого. Его мысли грозили закрутиться в такие дали, которые, как он боялся, он не сможет контролировать, если не сведет их к привычному отвлеченному языку. «Dàn. Это выглядит вот так». Он нарисовал в воздухе иероглиф: 旦. Вверху радикал для солнца — rì. Он нарисовал 日. «А под ним — линия. И я просто думаю о том, как это красиво, потому что это так просто. Это самое прямое использование пиктографии, видишь. Потому что рассвет — это просто солнце, поднимающееся над горизонтом».

Глава семнадцатая

Quae caret ora cruore nostro?

Какой берег не знает нашей крови?

Гораций, Оды

Год назад, подслушав, как Колин и братья Шарп громко обсуждали это в общей комнате, Робин отправился один в Лондон на выходные, чтобы увидеть знаменитую Афонг Мой. Рекламируемая как «китайская леди», Афонг Мой была приглашена из Китая парой американских торговцев, которые сначала надеялись использовать восточную леди для демонстрации товаров, приобретенных за границей, но быстро поняли, что могут сделать состояние, выставляя ее персону по всему восточному побережью. Это было ее первое турне в Англию.

Робин где-то прочитал, что она также была родом из Кантона. Он не знал, на что надеялся, кроме как на возможность увидеть кого-то, кто разделяет его родину, возможно, на момент общения с ней. Билет позволял ему пройти в аляповатый зал, рекламируемый как «китайский салун», украшенный беспорядочно расставленной керамикой, неумелыми имитациями китайских картин и удушающим количеством золотого и красного дамаста, освещенного дешевыми бумажными фонариками. Сама китайская леди сидела на стуле в передней части комнаты. Она была одета в голубую шелковую рубашку на пуговицах, а ее ноги, затянутые в льняную ткань, лежали на маленькой подушечке перед ней. Она выглядела очень маленькой. В брошюре, которую ему вручили в билетной кассе, говорилось, что ей где-то около двадцати лет, но она вполне могла быть и двенадцатилетней.

В зале было шумно и собралась публика, в основном мужчины. Они затихли, когда она медленно потянулась вниз, чтобы развязать свои ноги.

История ее ног также была описана в брошюре. Как и у многих молодых китаянок, ноги Афонг Мой были сломаны и связаны в детстве, чтобы ограничить их рост и оставить их изогнутыми неестественной дугой, что придавало ей неустойчивую походку. Когда она проходила по сцене, мужчины вокруг Робина подались вперед, пытаясь рассмотреть ее поближе. Но Робин не мог понять, что их так привлекает. Вид ее ног не казался ему ни эротичным, ни завораживающим, скорее, это было вторжение в интимную жизнь. Стоя там и глядя на нее, он чувствовал себя так же неловко, как если бы она только что спустила перед ним брюки.

Афонг Мэй вернулась в свое кресло. Ее глаза внезапно остановились на Робине; казалось, она окинула взглядом комнату и нашла родство в его лице. Щеки покраснели, он отвел глаза. Когда она начала петь — тягучую, призрачную мелодию, которую он не узнал и не смог понять, — он протиснулся сквозь толпу и вышел из комнаты.

Кроме Гриффина, он больше не видел китайцев.

Пока они плыли в глубь острова, он заметил, что Летти все время смотрит то на его лицо, то на лица докеров, как бы сравнивая их. Возможно, она пыталась определить, насколько он похож на китайца, или понять, испытывает ли он какой-то сильный эмоциональный катарсис. Но в его груди ничего не шевельнулось. Стоя на палубе, в нескольких минутах от того, чтобы ступить на свою родину после целой жизни, Робин ощущал лишь пустоту.

Они бросили якорь и сошли на берег в Уампоа, где пересели на лодки поменьше, чтобы продолжить путь по набережной Кантона. Здесь город превратился в сплошной шум, непрекращающийся грохот и гул гонгов, петард и крики лодочников, двигающих свои суда вверх и вниз по реке. Было невыносимо шумно. Робин не помнил такого шума со времен своего детства; либо Кантон стал намного оживленнее, либо его уши отвыкли от его звуков.

Они сошли на берег в Jackass Point, где их встретил мистер Бейлис, их связной из Jardine, Matheson & Co. Мистер Бейлис был невысоким, хорошо одетым человеком с темными, умными глазами, который говорил с удивительным оживлением. «Вы прибыли в самое подходящее время», — сказал он, пожав руку профессору Ловеллу, затем Робину, а потом Рами. Девушек он проигнорировал. Здесь катастрофа — китайцы с каждым днем становятся все смелее и смелее. Они разогнали торговые сети — на днях они разбомбили один из быстроходных судов в порту, слава Богу, на борту никого не было — и репрессии сделают торговлю невозможной, если так пойдет и дальше».

«А как насчет европейских контрабандистских судов?» — спросил профессор Ловелл, пока они шли.

«Это был обходной путь, но только на некоторое время. Потом вице-король начал рассылать своих людей по домам с обыском. Весь город в ужасе. Вы отпугнете человека, просто упомянув название наркотика. Во всем виноват новый комиссар, которого прислал император. Линь Цзэсюй. Вы скоро с ним познакомитесь; это с ним нам придется иметь дело». Мистер Бейлис говорил так быстро, пока они шли, что Робин удивилась, как он не выдохся. Итак, он пришел и потребовал