Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир - Фрэнсис Дик

— Я знаю, что вы будете думать... как я смею просить вас, когда Ивор так обошелся с вами... как я могу ожидать малейшего одолжения... или милости... или доброты... — В голосе ее мешались стыд, гнев, отчаяние и вкрадчивость. Они накатывали волнами, сменяя друг друга. Просит милости для своего отца?.. мужа?.. любовника? Избить до полусмерти — не такое уж легкое дело, но она весьма успешно пользовалась этим в разговоре. — Пожалуйста, умоляю вас, отдайте!

— Он вам отец? — спросил я.

— Нет. — Вздох, шепот, вздох.

— Тогда кто?

— Мы... у нас была связь.

“Недоговариваешь”, — холодно подумал я.

— Пожалуйста, отдайте мне те сигареты, — сказала она.

Что? Я не понимал, о чем она говорит.

Стараясь не мямлить, стараясь, чтобы моя медленная речь звучала ясно, я проговорил:

— Расскажите мне... о ваших отношениях... с ден Релганом... и... с лордом Уайтом.

— Если я вам расскажу, вы отдадите? Пожалуйста, пожалуйста, отдайте!

Мое молчание она растолковала по крайней мере как возможную надежду. И поспешила объяснить. Речь ее то и дело сбивалась, затем наступало неверное молчание. И во всей ее речи, покаянной и оправдательной, звучало одно — бедная я, маленькая, мной воспользовались, я ни в чем не виновата.

Я открыл распухший глаз и посмотрел на нее.

— Я жила с ним два года... мы не были женаты, все было не так... не как семья... “Просто секс”, — подумал я.

— Вы говорите как он, — сказал я.

— Я актриса. — Она слегка вызывающе помолчала, ожидая, что я буду спорить, но я не собирался. — Очень хорошая актриса, смею вам заметить.

“Он что, ее по каталогу “Эквити” (“Эквити” — профсоюз актеров Великобритании.)искал?” — язвительно подумал я, но спросить не удосужился.

— Прошлым летом, — сказала она, — Ивор пришел прямо-таки сияя, его осенила блестящая идея. Он был так собой доволен... сказал, если бы я помогла ему, то он меня не обидел бы... в смысле, он хотел сказать... — Она осеклась, но было понятно, что он имел в виду. Не обидел бы в финансовом смысле. Эвфемизм для жирной взятки.

— Он сказал, что на скачках есть человек, с которым надо пофлиртовать. До тех пор он обычно не брал меня на скачки. Но он сказал, чтобы я пошла с ним и назвалась его дочерью, чтобы посмотреть, может ли этот человек клюнуть на меня. Понимаете ли, это было как бы в шутку. Он сказал, что у него репутация холодного, как снег, человека, и что он хочет подшутить над ним... Вот так он сказал. Он сказал, что этот человек всем видом показывает, что готов на сексуальные приключения... по-особому поглядывает на хорошеньких девушек, похлопывает их по руке... вы понимаете.

Я подумал, как это, должно быть, странно быть хорошенькой девушкой, если считаешь, что для человека в годах вполне нормально искать себе сексуального партнера, и ждешь, что тебя похлопают по ручке.

— И вы пошли, — сказал я.

Она кивнула.

— Он такой лапочке... этот Джон Уайт. Это оказалось просто. В смысле... он нравился мне. Я просто улыбнулась... и он мне тут же понравился... и я ему... словом, Ивор сказал правду, он действительно подыскивал девушку. И вот я подвернулась.

“Вот она и подвернулась, — подумал я, — красивая и не слишком глупая, и попыталась поймать его”. Бедняга лорд Уайт заглотил крючок потому, что сам этого хотел. Его годы и ностальгия по юности обманули его.

— Конечно же, Ивор намеревался использовать Джона. Я видала это... это было так ясно, но я в этом не видела никакого вреда. В смысле... почему бы и нет? Все было прекрасно, пока мы с Ивором не отправились на неделю в Сен-Тропез. — Прелестное личико затуманилось гневом воспоминаний. — И этот чертов фотограф написал Ивору... сказал оставить в покое лорда Уайта, или иначе он покажет ему те наши снимки… меня с Ивором... Ивор просто побагровел, я никогда не видела его в такой ярости... только на этой неделе.

Как я понял, нам одновременно пришла в голову мысль, что на этой неделе мы оба стали свидетелями того, как взбеленился ден Релган.

— Он знает, что вы здесь? — спросил я.

— Господи, нет! — Вид у нее был перепуганный. — Он не знает... он ненавидит наркотики... мы только об этом и скандалили... Джордж Миллес заставил меня написать этот список... сказал, что покажет снимки Джону, если я откажусь... я ненавидела Джорджа Миллеса... Но вы... вы же отдадите их мне, правда? Пожалуйста... пожалуйста... вы же должны понять... это же уничтожит и меня, и всех, кто замешан... Я заплачу вам... если вы отдадите его мне.

“Решающий момент”, — подумал я.

— Что я должен... отдать вам? — спросил я.

— Да ту обертку от сигарет, конечно же. С записями.

— Да... почему же вы писали на сигаретной обертке?

— Я написала на обертке красным фломастером... Джордж Миллес велел мне написать список, и я сказала — ни за что, а он велел написать список красным фломастером на целлофановой сигаретной обертке, и что я могу после этого говорить, что это не я сделала, — кто воспримет всерьез какие-то каракули на обертке... — Внезапно она замолчала и с проснувшимся подозрением спросила: — Ведь она у вас, да? Джордж Миллес отдал ее вам... вместе со снимками... разве не так?

— Что вы написали... в этом списке?

— Господи? — сказала она. — У вас его нет! А я-то пришла... все вам рассказала... и все зря! У вас его нет... — Она резко встала. Бешенство стерло красоту с ее лица. — Ты, дерьмо! Жаль, что Ивор не пристрелил тебя. Надо было добить наверняка. Надеюсь, что тебе больно!

“Ну и надейся себе, — спокойно подумал я. Меня на удивление мало заботила релганова расплата. Я поломал ему жизнь, он переломал мне кости. — В целом переживу, — подумал я. — Мои-то беды пройдут”.

— Скажите спасибо, — сказал я.

Однако она была слишком взбешена тем, что ей пришлось все выдать. Она пролетела через холл в своих шелках и облаке духов и хлопнула дверью. Воздух после нее весь дрожал от ее бабской злости. “Хорошо хоть, — подумал я, — что весь мир не забит Данами ден Релган”.

Клэр и Джереми высунулись из кухни.

— Чего ей было надо? — спросила Клэр.

— Того... чего у меня нет.

Они начали расспрашивать меня, что тут вообще произошло, но я ответил:

— Завтра... завтра расскажу.

И они отстали от меня. Клэр села возле меня на лестнице и провела пальцем по моему лбу.

— Худо тебе? — спросила она.

Я не хотел отвечать “да”. Я просто спросил:

— Который час?

— Половина четвертого... четвертый час. — Она посмотрела на часы. — Двадцать минут четвертого.

— Перекусите, — сказал я, — вместе с Джереми.

— Тебе чего-нибудь принести?

— Нет.

Они разогрели суп и хлеб и подкрепились. “Единственный день, — проползла в голове глупая мысль, — который я провалялся на лестнице”. Я чуял запах пыли в ковре. У меня болело все, болело без конца, все затекло, боль была мучительной, жгучей, но все же это было лучше тех приступов. “Скоро, — подумал я, — я просто не смогу не двигаться. Это знак, что все приходит в порядок...” Мне страшно необходимо было пойти в туалет.

Я сел, привалившись к стене.

Не так плохо. Не так плохо. Судорог нет.

Значительное улучшение в работе всех мышц. Память о былой силе уже не была такой отдаленной. Я подумал, что, если попытаюсь, то встану.

Клэр и Джереми вынырнули из кухни и вопросительно воззрились на меня. Я безо всякой гордости принял их протянутые руки, чтобы опереться на них и выпрямиться.

Меня шатало, но я стоял.

И никаких судорог.

— И что теперь? — спросила Клэр.

— Пи-пи.

Они рассмеялись. Клэр пошла на кухню, Джереми взял меня под руку и повел через холл, пробормотав что-то насчет того, что надо бы смыть с пола подсохшую кровь.

— Не беспокойся, — сказал я.

— Не проблема, — ответил он.

В ванной я уцепился за вешалку для полотенца и заглянул в зеркало, чтобы посмотреть, что у меня с лицом. Распухшая, уродливая морда. Не узнаешь. Местами ободранная. Местами темно-красная. Вся в запекшейся крови — волосы из-за этого торчат во все стороны. Один глаз заплыл, от другого осталась щелочка. Разбитый багровый рот. Два выбитых передних зуба.