Поиск - 92. Приключения. Фантастика - Александр Крашенинников

«Куда я лезу? — подумал он. — Что я о себе возомнил, серое ничтожество?! Тут такие силы действуют… Любому из них достаточно пальцем шевельнуть, чтобы превратить меня в пыль, в газ, во что угодно! Какого лешего я возвращаюсь на Землю? Уверяют, будто без меня некому справиться! Я буду пахать, а другие чем будут заниматься? Смотреть, как я разгребаю дерьмо, одобрительно кивать головами и тут же гадить? Нашли ассенизатора! Хватит, помыкался.

…Пусть другие пашут?..

Почему другие не шевелятся?! Я должен шевелиться, а они имеют право смирнехонько лежать? И, как всегда бывает в таких случаях, я же и буду крайний! Нетушки, к чертям собачьим! Я подожду следующего витка эволюции. Пересижу или перележу до лучшей поры.

…В некоторых случаях необходим образец для подражания…

Пример показывать другим — это мы уже проходили; это уже было: примерным трудом, примерным поведением и прочими примерными вещами убеждать окружающих. А людям наплевать. Ты какого-нибудь дядьку убеждаешь, убеждаешь, а ему наплевать — по фиг все… В лучшем случае скажут: „Не надо нас учить жить!“ — и пошлют подальше.

…Так есть ли смысл возвращаться?.. Нервы себе жечь лишний раз? Хватит! Полежим на Трансплутоне.

…Полежим на Трансплутоне?..

Благо, от такого лежания пролежней не появится. Вон сколько народа там лежит. И что, все дураки, что ли? Ведь лежат, не возвращаются. А тут умный один нашелся, на подвиг за правое дело поднялся… Вообще-то, что мне другие? Там ведь и от темных лежат. Так мне и за них ответ держать?

…Каждый отвечает за свои поступки сам…

Интересно, что думают они? Вот будь я за темных, как бы я рассуждал?

…Интересно…

Да очень даже просто, я рассуждал бы примерно так. Сейчас вернемся, осмотримся-обживемся и за дело. Перво-наперво я бы всех дядек, всех-всех-всех, запугал до неприличия. Они боятся, когда до шкуры доходит дело. Запугал бы я их и заставил делать то, что мне необходимо.

…Но для этого надо не просто запугать…

Страх — дело такое: сегодня страшно, а назавтра уже привыкли. Сегодня соседа в подъезде зарезали — страшно. А назавтра — „Да у нас через полчаса на каждой площадке кого-нибудь режут — обычное дело!“ — дядьке уже не страшно. Надо еще унизить. Но не прямо в лицо бросить оскорбление — это потом, не сразу, — а довести до такой степени унижения, чтобы дядька, поедая дерьмо, был доволен и считал, что лучшего дерьма на свете никто не ест. Чтобы он утирался от плевков и думал: „Ты смотри, какие плевки хорошие! Да как часто!“.

И непременно запугать всех. Дядьки любят, чтобы „все тоже“. Им так спокойнее. А если кто завозникает, так дядьки сами разберутся: „Все дерьмо едят, а ты лучше, что ли, сукин сын?!“.

А мне говорили, что я за светлых. Вот это да! Из меня отличный темный! Я почему-то прекрасно знаю, как надо рассуждать и что делать с темной стороны, и абсолютно не представляю, как со светлой. Даже не знаю, за что зацепиться.

…Типа такого что-нибудь — отдай свой кусок ближнему?..

Нет, не то. Практика показывает, что когда я отдаю одному, видя это, тут же пристает другой, за ним трети! В результате я остаюсь ни с чем и сам начинаю просить. И не дай бог, кто-то сжалится надо мной и подаст — этот человек пропал так же, как и я.

Честность? Хорошо быть честным, когда любой старается обмануть и обманывает.

…Доброта?..

Никакой доброты не хватит на тотальное зло. Сам озвереешь, и тогда появится доброта с зубами. А это уже не совсем доброта. Мир давно свихнул мозги на этой почве! Куда уж мне с моим умишком, если человечество на протяжении веков не могло справиться с задачей.

…Но коли светлые держатся за Землю, за человечество, значит что-то было? Значит что-то находили! В противном случае на планете давно бы хозяйничали темные…

Это должна быть штука неисчерпаемая, не зависящая от сиюминутности. Любовь? „Ол ю нид из лов!“ — как пел гений?

…А что, если действительно любовь, только не на уровне секса и платонического воздыхания по предмету безмерного обожания…

Любовь другого порядка?

…Да, так. Моральный урод не способен на любовь, поскольку любовь не является моральным уродством. Единственная вещь, которая выдерживает всю мерзость и возрождается. За что женщины любят цветы?..

Э-э-э… за то, что цветы есть выражение на практике категории прекрасного. Прекрасное не замажешь никаким дерьмом, в этом плане оно абсолют, оно вечно, в силу своего совершенства.

…То есть, любовь именно нужного нам порядка — стремление отождествить это прекрасное с собой, слиться с ним…

Это уже другая любовь, не похоть членистоногих и членисторуких.

…Это любовь не „за что-то“ (за доброту, ласку, богатство), это любовь „потому что“ (потому что это прекрасно)…

Может, по этому признаку и идет разделение? Здесь проходит терминатор человечества? А я? Я могу так любить?

…Не знаю…

Но я хотел бы!

…Хотеть не вредно, говорят дядьки. Надо стремиться к этому…

Интересно получается: неумение любить — маркер серых!

Наличие стремления — светлая ориентация? Неумение и отсутствие стремления — темная?

А в чем моя задача? Как же я других научу любить, если сам не умею?

…Никого и не надо учить, никому ничего не надо доказывать, убеждать! Каждый созревает сам…

И делает выбор… И сам отвечает за свой выбор?

…Потому-то многие и лежат на Трансплутоне, что надо самому выбирать…

…В мире две силы — созидающая и разрушающая. Созидающая — это любовь. Разрушающая — это?..

Это антилюбовь!».

Совсем рядом пролетел мертвый спутник. Равин проводил его глазами и вдруг понял: мысли, несколько мгновений назад прозвучавшие, не совсем его мысли. «Кто со мной разговаривал?» — подумал он и посмотрел вниз, в темный глаз тайфуна. Неизвестное существо все еще находилось там.

— Кто ты? — спросил Равин.

— Я жду, когда ты сделаешь выбор, — пришел ответ.

— Но кто же ты?!

Ответа не последовало, и в облаках уже никого не было. Зато Владислав Львович увидел знакомую с детства белую бабочку земной космической станции. Сердце радостно забилось. Владислав Львович, стараясь не попасть в поле зрения иллюминаторов, подлетел к станции со стороны стыковочного узла, и то, что открылось глазам, заставило его вцепиться в поисковый щуп.

Люк станции был открыт, в нем возился, выбираясь наружу, космонавт, а метрах в двух в стороне пульсировало серебристое облачко, подобно амебе выпрастывающее многочисленные ложноножки, постоянно изменяющее внешние очертания. Космонавт не видел облачка, да и не мог увидеть — слишком узка у человека воспринимаемая полоса спектра излучения.