Обитель подводных мореходов - Юрий Баранов

Лодка снова резко изменила глубину и курс. Турбинный гул отдалился. Корабли разворачивались, на пределе вписываясь в глиссаду, чтобы лечь на новый галс.

Дышать становилось всё труднее. Донимала жара. От сгустившейся духоты не спасала даже регенерация отсечного воздуха. Казалось, люди работали на пределе сил, и не было теперь ни у кого желания иного, чем разом выжать из подвластной техники весь её спасительный ресурс и уйти от погони.

Егор ни у кого не видел в глазах ни растерянности, ни страха. Экипаж сомкнулся в едином напряжении ума, нервов и мускулов. И теперь уже невозможно было разъять или поколебать его, прежде не уничтожив...

В центральном все взгляды невольно обращались к командиру. Леонид Мартынович не нервничал и не суетился, лишь бледность на его спокойном, интеллигентном лице давала знать, как он всё же встревожен. Конечно же, командиру приходилось труднее всех: ему верили, оттого что не могли не верить. Никому и в голову не могло прийти, что Крапивин, как все смертные, может ошибиться, сделать что-то не так, как должно. Что бы там ни случилось, командир всё предвосхитит и всё превозможет. Но кому какое дело, сколько у него на лице появится потом морщин или седины в волосах - лишь бы выстоять, да всем домой вернуться живыми и невредимыми.

Аккумуляторы уже изнемогали. Механик всё чаще с тревогой напоминал командиру, насколько им хватит времени маневрировать ходами. Пока что не было иного выбора, как выключить плафоны освещения. И центральный тотчас потонул в густом полумраке, напоминавшем поздние сумерки в лесу. Лишь слабыми светлячками фонарей добрых гномов мерцали шкалы приборов, без которых на вахте никак не обойтись. В этих колдовских сумерках Непрядов едва различал мокрые спины и лоснящиеся от пота лица, с трудом угадывая своих ребят.

Не скоро фрегаты отвязались от лодки. Они гоняли её со знанием дела, с мастерством настоящих профессионалов, стараясь оттеснить на мелководье, где ей некуда стало бы деваться. А субмарина хитрила, как только могла. Поминутно меняла глубину и курс. То шла полным ходом, стараясь оставить преследователей за кормой, то вдруг сбавляла обороты винтов и даже зависала в немой бездне без движения, чтобы корабли очередной раз проскочили мимо.

В какой-то момент настал перелом, Крапивин начал нащупывать стереотипы очередных уловок и ходов своих преследователей. Те с каждым разом всё чаще оставались за кормой и всё дальше проскакивали, невольно давая преследуемым большую степень свободы.

- Товарищ командир, - взмолился механик, - батареи на последнем издохе, полными ходами никак нельзя!

- Андрей Иванович, - командир скорее попросил, чем приказал, показывая растопыренные пальцы. - Десять... всего десять минут.

- Как хотите... но я тогда ни за что не могу отвечать!

- Добро, под мою ответственность, - и глянул на Непрядова. - Старпом, сделайте запись в ходовом журнале.

- Зачем же так, товарищ командир? - с обидой, тихо выговорил Червоненко и врубил машинные телеграфы на полный.

Крапивин ничего не ответил, впиваясь глазами в планшет. Он что-то вымерял и высчитывал, то и дело поглядывая на часы.

Непрядов, наконец, уразумел, зачем так позарез необходимы эти десять минут. Нащупав слой скачка, лодка с ходу пробила его и снова оказалась для преследователей недосягаемой. Поняв это, фрегаты занервничали. Они кидались то в одном направлении, то в другом, лишь попусту сжигая топливо. Выходило, что контакт с целью у них потерян, в то время как цель отчётливо их слышала, по-прежнему представляя у себя на планшете все их ошалелые метания.

Теперь можно было лишь предполагать, что предпримут взбешённые неудачей командиры фрегатов. Озлясь, возможно бросят для очистки совести несколько глубинных бомб. Впрочем, этому не хотелось верить. Скорее всего, надводные корабли задались целью погонять лодку до полной разрядки аккумуляторных батарей, чтобы таким способом попытаться заставить её всплыть.

Только ни сам Крапивин и никто другой из его команды даже в мыслях не держали самой возможности такого исхода.

Поединок всё-таки близился к завершению. Скоро ночь, а там... ищи сколько хочешь осетра в пруду, в котором тот никогда не водился.

Лодка зависла, стараясь ничем себя не выдать. Она словно растворилась в немой бездне, став не более чем её неодушевлённой частицей. Говорить и двигаться было строжайше запрещено, зато размышлять - сколько угодно. Только какие мысли пойдут на ум, когда мозг скован давлением глубины, когда каждый нерв натянут до последнего предела.

Непрядов сидел на паёлах, прижавшись взмокшей сорочкой к переборке. Прикрыв пилоткой глаза, пробовал дремать, но ничего не получалось.

- Подал бы кто шампанского, - мечтательно прошипел Чижевский, - прямо со льда.

Егор ничего не ответил, он и глотку простой воды был бы рад. Бездействие угнетало, мучило как непреходящая зубная боль. Казалось немыслимым, что где-то ещё может существовать земля, хотя бы клочок суши. Да и есть ли вообще где-либо там, наверху, небо и обыкновенный воздух, остатками которого здесь всё ещё можно дышать? Вода и только вода... Она будто просачивалась через поры в плоть и кровь.

Непрядов тряхнул головой. Почувствовал, как отрезвляюще и непослушно застучало сердце. Подумалось, есть всё же земля - его родное Укромово селище...

Лодка всплыла ночью, когда темень плотно укутала океан. Частили мелкие дождинки. Под их ударами лёгкий корпус что-то невнятно шептал, как бы никому неведомыми заклинаниями снимая с себя проклятое напряжение глубины.

Застучали дизеля, работая на винт-зарядку. Чудилось, будто ослабевшая субмарина тяжело дышит, раздувая натруженные бока.

Необходимость слишком долго увёртываться от преследователей вызвала в её организме аритмию, и вот теперь требовалось время, чтобы успокоиться, чтобы аккумуляторам набраться живительных сил, и уж затем снова уйти на глубину.

Пользуясь передышкой, Крапивин обошёл отсеки. Он не говорил никаких слов благодарности, не расточал похвал. Просто глядел молча каждому в глаза и от всей души крепко жал руку. Смертельно уставшие, изнурённые люди лишь скупо улыбались, понимая состояние своего командира. Он, как никто другой, знал подлинную цену их бескровной победы в поединке с фрегатами.

Поход продолжался, и казалось, что ему нет конца. Однако силы придавало обретённое ощущение истинно морского братства, когда каждый в экипаже горой стоял "за други своя".

36

Настал день, которого Непрядов так долго ждал, мучаясь неопределённостью и тоской. Во время очередного подвсплытия, когда лодка зацепила антеннами нужную радиоволну, на его имя пришла короткая радиограмма. Катя сообщала, что у них родился сын, что дома всё в порядке и что теперь они оба ждут его возвращения с моря.

Будто водопад счастья разом обрушился на Егора, как только до него в полной мере дошёл смысл адресованных ему строк. Сердце подсказывало, что всё обошлось благополучно. Ведь ребёнок уже существовал реальным продолжением их любви. Наверняка сынишка уже кричал, требуя материнского молока и сухих пелёнок, глазел на пока ещё непонятный ему мир и потихоньку всё-таки рос, чтобы затем учиться величайшему искусству быть человеком.

С рождением первенца у Непрядова будто прибыло сил. Он ощущал, что становится совершенно иным человеком, на порядок выше того Непрядова, каким его прежде знали в экипаже. Думая о сыне, он утверждался в своём отцовстве, как происходило когда-то с его отцом, с дедом, с прадедом и, страшно подумать... с самим Непрядом, от которого пошёл весь их род.

Ещё задолго до рождения ребёнка они условились, что сына непременно назовут Степаном, - пускай всегда помнит своего деда, черноморского моряка. Разумеется, невозможно предсказать, кем станет их Стёпка, когда вырастет. Катя и Тимофей Фёдорович уж наверное захотят видеть его новой восходящей звездой на арене цирка. Ну а сам Егор в мыслях примерял своему сыну флотскую бескозырку, ничуть не сомневаясь, что того бы непременно хотел и его отец, останься он только в живых...

Какая-то до нескромности горделивая мысль долго преследовала Непрядова, где бы он ни находился и что бы ни делал в пределах прочного корпуса лодки. "Нас теперь трое" - эта неотвязная фраза постоянно кружилась в голове, мешая сосредоточиться. Требовалось больших усилий, чтобы сдержать легкомысленную улыбку, то и дело угрожавшую беспричинно появиться на губах. В борьбе с самим собой Непрядов даже на мгновенье не позволял себе расслабиться. Он как-никак старпом, и этим всё сказано.

По календарю пришло лето, но в отсеках его будто не заметили. Донимала та же нестерпимая духота и влажность южных широт. А всем нестерпимо хотелось домой, в спасительную прохладу студёных морей.

После вечернего чая офицеры старались теперь подольше задержаться в кают-компании. О чём только не переговорили, что не вспомнили и чего не навыдумывали, стараясь хоть чем-то скрасить до одури приевшуюся подводную жизнь.