Великая Российская трагедия. В 2-х т. - Руслан Хасбулатов

Кроме того, Хасбулатов Р.И. призывал митингующих не подчиняться законным органам власти, а 3 октября 1993 г. принял участие в организации массовых беспорядков около здания мэрии и телерадиокомпании “Останкино” г.Москвы, сопровождавшихся погромами, разрушениями, сопряженные с вооруженным нападением на представителей власти, повлекшие гибель людей.

Таким образом, в действиях Хасбулатова Р.И. содержится состав преступления, предусмотренного ст.79 УК РСФСР.

Руководствуясь ст.ст. 143 и 144 УПК РСФСР,

ПОСТАНОВИЛ:

привлечь Хасбулатова Руслана Имрановича, 1942 года рождения, в качестве обвиняемого по настоящему делу, предъявив ему обвинение в преступлении, предусмотренном ст.79 УК РСФСР, о чем ему объявить.

Начальник следственного управления

Генеральной прокуратуры

Российской Федерации,

государственный советник юстиции 3 класса

В.Х. Феткуллин

Предъявленное мне обвинение, конечно, свидетельствовало о полной растерянности “победителей”: готовилось оно не только подписавшим его Феткуллиным, но и в Кремле — бросить в тюрьму они смогли, а вот найти статьи Уголовного кодекса, которые предусматривали бы ответственность за “защиту Конституции и демократии” не смогли. Само предложение, в котором говорится, что я тогда-то и тогда-то находился в здании Дома Советов” — очень многозначительно. Это даже не обвинение в отношении меня: можно подумать, что какой-то Хасбулатов — не Председатель Верховного Совета — находился в здании Дома Советов и с кем-то (в постановлении не указано, с кем) сделал что-то нехорошее, но что конкретно сделано, не говорится. Этот “какой-то” Хасбулатов совершенно непонятным образом “организовал незаконные вооруженные формирования и выдачу им стрелкового оружия, принадлежащего департаменту по охране объектов Верховного Совета”. Вот, наконец, произнесены слова “Верховный Совет”. Но из постановления не понятно, какое Хасбулатов имеет отношение к этому самому Верховному Совету? Может быть, какой-то Хасбулатов, безработный, или наоборот, работающий, скажем, слесарем в этом самом Верховном Совете или лифтером? Да и с кем конкретно и когда именно он, этот неизвестный Хасбулатов, организовал эти самые “незаконные вооруженные формирования”? Когда это было, как это он организовал? Как он, этот Хасбулатов выдавал оружие: прятал в котельной, где работал, или в лифте, которым “командовал”? Кому выдавал он, этот несчастный Хасбулатов, это оружие? И где он его брал? Крал в указанном департаменте? Взламывал металлические ящики, подкупал? Или — приказывал? Если приказывал — кому? Когда?.. Все это осталось без внимания “асов” от следствия, предъявивших мне тогда обвинение. Обвинение абстрактное, неряшливое. Римские юристы поиздевались бы вволю над таким обвинением. Цицерону приходилось иметь дела с более обоснованными обвинениями...

Конечно, я все это сказал тут же Валееву. Сказать, что он был жалок — это ничего не сказать. Он был просто уничтожен. Его темное лицо стало каким-то багровым. Чувствовалось, что он отнюдь не в восторге от своей миссии, но он не ожидал, что будет растоптан на своем профессиональном поле. Единственное, что он смог сказать: “Но штурм-то был!” Кстати, эту же фразу повторил после аналогичной моей “проработки” еще один начальник управления Генеральной прокуратуры (по надзору за следствием).

По поводу предъявленного обвинения я пояснил следующее: “Обвинение — совершенно неграмотное, непрофессиональное. К тому, что я говорил выше, добавил такие моменты.

Во-первых, в части постановления — “организовал незаконные вооруженные формирования” — ничего я не организовывал, в этом не было никакой необходимости, и никто не доказал обратное этому утверждению.

Во-вторых, в части постановления — “выдавал стрелковое оружие” — ничего никому я не выдавал, утверждение попросту клеветническое: не было в этом необходимости, если она была — выдавал бы не Председатель Верховного Совета.

В-третьих, в части постановления — “призывал митингующих не подчиняться законным органам власти”. Совершенно нелепое обвинение с точки зрения закона: “законные органы власти” — это Х Съезд, Верховный Совет, Моссовет, и.о. президента Руцкой, причем, в полном соответствии с Конституцией, как Основным законом государства. Как видите, обвинение само попало в ловушку.

В-четвертых, в части постановения — “принял участие в организации массовых беспорядков около здания мэрии и “Останкино”. Совершенно нелепое обвинение. Массовые беспорядки организованы лично Ельциным, подписавшим Указ № 1400 и приказами Ерина. Уже через полчаса после появления этого Указа и выступления Ельцина по телевидению, тысячи москвичей появились перед окнами Парламентского дворца, протестуя против незаконных действий Ельцина и требуя отрешения его от должности. Органы охраны порядка, вопреки Закону о милиции и Конституции, приняли сторону мятежного Президента — и тем самым практически и организовали “массовые беспорядки”, а сами превратились в мятежников, в “незаконыне вооруженные формирования”, и их руководителям — рано или поздно — придется ответить за все свои злодеяния.

В-пятых, если говорить в “узком смысле” о моей “причастности” к событиям “мэрия” и “Останкино”, то мое выступление на балконе парламентского здания 3 октября произошло спустя более одного часа, уже после захвата демонстрантами здания московской мэрии и начала расстрела демонстрантов у “Останкино”. Этот расстрел был осуществлен под предлогом того, что якобы его хотели захватить демонстранты. Это — хорошо спланированная и подготовленная провокация. И вам, прокуратуре, надлежит выяснить все обстоятельства этой крупнейшей провокации. Оба эти начальные события — “мэрия” и “Останкино” — в целом логическое следствие принятого Ельциным антиконституционного Указа № 1400. Прошу следствие начать расследование государственных преступлений, совершенных лицами, подготовившими заговор против Государства и, соответственно, Указа № 1400 и вооруженным путем обеспечившими изменение государственного строя...”

...Собственно, ничего нового я сказать не мог по сравнению с тем, что уже говорил и писал на первом допросе поздно вечером 4 октября 1993 года помощнику Генерального прокурора. Все эти допросы, ведущиеся, по их же выражению, “маленькими людьми”, разве могли изменить истину? Разве могли они преступника сделать благородным рыцарем, а жертву преступления — сделать преступником? Они могли “объявить” таковыми, но “сделать” таковыми они не могли.

Что бы они ни писали, ни говорили, какими бы подтасовками и подбором “свидетелей” не занимались, я твердо знал: Правда на моей стороне. И то, что я говорил 4 октября 1993 года, спустя менее одного часа после того, как из Парламентского дворца меня незаконно бросили в “Лефортово”, — я продолжал неизменно говорить до последнего часа пребывания в этой тюрьме. Потому что у меня не было “версии защиты”, как говорил Казанник. У меня было только одно — Правда. Из-за нее я оказался здесь. Из-за нее расстреляли руководимый мной российский Парламент — проиграв, повторяю, политически, обнаружив свое банкротство, продажный режим Ельцина совершил тягчайшее государственное преступление.

— Поэтому у меня нет никаких версий и всю вашу чепуху, которую вы здесь мне приписываете, — отвергаю, — говорил я...

...Конечно, следствие поставило себя в преимущественное положение перед Защитой: заключив меня в тюрьму без всяких к тому законных оснований, обвинение взяло на вооружение и соответствующую тоталитарному режиму полное игнорирование принципа презумпции невиновности. Явочным порядком следствие добилось того, что доказать свою невиновность пришлось мне и другим заключенным, вина предполагалась уже фактом заключения под стражу. А ведь смысл принципа презумпции невиновности заключается в том, что подозреваемый не обязан доказывать свою невиновность. Следствие должно доказать его вину. А здесь — все наоборот. Приводят глупейшие, демагогические доводы общего характера и утверждают: вы виновны. Как будто это Российский Парламент блокировал Кремль, отключил там связь, послал туда вооруженных людей, первым объявил “незаконным” Президента, колючую проволоку еще подвезли и т.д.

Поэтому приходилось быть настороже, и немедленно жестко опротестовывать (доказательно при этом) малейшие признаки сомнительных посылок и косвенных обвинений. При этом, конечно, я не боялся, что свидетели могут сказать что-то не так. Не боялся, что сотрудники секретариата, к примеру, могут раскрыть какие-то тайны — их у меня не было, я уже говорил ранее. Я, конечно, считал, что кое-кого из них могут просто припугнуть или подкупить и они на первых порах могут что-то наговорить. Эта мысль, кстати, получила для меня свое подтверждение в таком факте.