Тридцатилетняя война - Сесили Вероника Веджвуд

На другой стороне сражения имперская кавалерия отбила атаку шведов, а пехота активно наседала на шведский центр. Но конница Торстенссона, рассеяв противника на правом фланге, примчалась на помощь центру и принудила имперскую пехоту к отступлению. Теперь Торстенссон все силы бросил на то, чтобы окружить и уничтожить отсеченный правый фланг имперской кавалерии. Многие сдались сразу, другие — бежали, и шведы преследовали их, добивая или беря в плен. Имперцы сдавались и бросали оружие целыми ротами и охотно переходили на службу к шведам. По самым скромным оценкам, эрцгерцог потерял четверть армии на поле битвы и еще четверть армии сдал врагу. Шведы насчитали у него почти пять тысяч человек убитых и четыре с половиной тысячи пленных. Они, кроме того, захватили сорок шесть пушек, пятьдесят повозок с боеприпасами, а также все документы и деньги эрцгерцога[1301]. Сам он, чуть не лишившись жизни или свободы, ушел в Богемию. Здесь эрцгерцог предал военному трибуналу командира и офицеров полка, дрогнувшего, по его мнению, первым и потянувшего за собой весь левый фланг. Поражение настолько его разозлило, что он обезглавил всех старших офицеров, повесил младших офицеров, расстрелял каждого десятого солдата, а всех остальных раскидал подругам полкам. Закончив расправу, Леопольд отправился в Пильзен за причащением и помощью[1302].

Минуло несколько недель, и плохие новости теперь пришли в Вену с другого конца империи. Видерхольд, тот самый независимый протестант, отказавшийся восемь лет назад сдать императору замок Хохентвиль, вдруг обрушился на город Юберлинген на северном берегу озера Констанц и занял его для французов[1303].

Фортуна явно отвернулась от Габсбургов, и курфюрст Майнца решил созвать во Франкфурте-на-Майне имперскую депутацию для обсуждения назревших проблем и путей выхода из войны[1304]. Фердинанд рассчитывал на то, что ассамблея возьмется за урегулирование германских неурядиц и ему, таким образом, удастся лишить Францию и Швецию возможности вмешиваться в дела империи и мирные переговоры. Но реализации его замыслов помешали шведы. Полномочные представители Швеции в Гамбурге выпустили манифест, приглашая все сословия Германии представить свои претензии и предложения для международной мирной конференции[1305].

Определились и города, где должны проходить встречи: Оснабрюк — для Швеции, Мюнстер — для Франции ассамблею назначили на 25 марта 1642 года. Фердинанд всячески уклонялся от проведения конференции, затянул ратификацию условий ее организации до того момента, когда прошли все сроки, так и не выдав верительные грамоты своим полномочным представителям.

Увертки Австрии осудили даже католические союзники Фердинанда. Максимилиан Баварский, чья шаткая лояльность наконец стабилизировалась женитьбой на эрцгерцогине, снова потянулся к Франции, увлекая за собой курфюрстов Майнца и Кёльна. Все трое были заинтересованы в том, чтобы ублажить державу, господствовавшую на Рейне. Курфюрсты Майнца и Кёльна нуждались в защите, Максимилиан — в утверждении своих прав на курфюршество и рейнские приобретения.

Разлад в семействе еще больше усугубил положение Фердинанда. После смерти кузена, кардинала-инфанта, Оливарес вначале хотел сделать его преемником эрцгерцога Леопольда[1306]. Принц ничем не прославился в Германии, но был человеком неглупым и обладавшим некоторой долей обаяния кардинала-инфанта, и его могли бы благожелательно принять высокомерная брюссельская знать и фламандское чиновничество. Филипп Испанский, поначалу согласившийся с его предложением, вдруг переменил свое мнение и, желая якобы учесть традиционные симпатии фламандцев к лицам королевской крови, заявил о намерении назначить наместником собственного сына дона Хуана[1307]. Этот юнец действительно был сыном короля, но родила его актриса Мария Кальдерой. По всем отзывам, он был умен и добродетелен[1308], но ему было всего двенадцать лет. Народ — и чиновников и чернь — возмутило то, что ими будет править бастард. В правительственных кругах заподозрили, что, назначая сына, король хочет лишь покрепче привязать к Мадриду их строптивое государство. Поднявшаяся волна протестов вынудила Филиппа отложить на неопределенный срок отправку дона Хуана в Нидерланды и назначить пока регентом дона Франсиско де Мело[1309].

Но рана была нанесена. Австрийская семья оскорбилась тем, что после стольких лет союзничества король предпочел своего внебрачного сына эрцгерцогу Леопольду, признанному лидеру испанской партии в Вене. Глупая высокомерная выходка Филиппа надорвала моральные узы, связывавшие Вену и Мадрид; оставалось лишь бездарному Мело ввергнуть Испанские Нидерланды в еще одну беду и дать императору дополнительный стимул для того, чтобы оставить тонущий корабль испанской монархии и спасать самого себя.

4

Война между Францией и Испанией то вспыхивала, то затихала, но чаша весов склонялась в пользу Парижа. Головную боль для Ришелье создавала армия. Лучшие офицеры ему были нужны в Германии, где он видел главную для себя угрозу, и кардинал не доверял дворянам, командовавшим на Пиренеях, во Фландрии и Бургундии. Пока он возлагал надежды на герцога Энгиенского, старшего сына принца де Конде[1310]. По настоянию Ришелье этого молодого человека, которому было двадцать с небольшим лет, назначили зимой 1642 года главнокомандующим на фламандской границе.

Герцог Энгиенский воспринимался другими людьми совершенно иначе, чем кардиналом Ришелье. В детстве он был необычайно вспыльчив и неуравновешен, и многие сомневались в том, что из него вырастет психически здравый человек. К двадцати двум годам он стал поспокойнее, но сохранил импульсивность, добавив к ней шокирующую манеру поведения и неприятие каких-либо возражений.

За последние годы французская армия претерпела существенные изменения. Ришелье из экономии и стремления ограничить власть командующих, особенно дворян, сосредоточил свое внимание на технической оснащенности войск, а не на их численности[1311]. При поддержке короля он ввел в армии жесточайшую дисциплину, применяя драконовские меры против любых нарушений, в том числе и сквернословия[1312], пытался сократить число людей, идущих с войсками, особенно женщин; правда, это ему не всегда удавалось[1313]. Поощряя продвижение по службе талантов, а не бездарей со связями, Ришелье открыл дорогу для способных и честолюбивых детей крестьян, ремесленников, лавочников и обедневших аристократов. За одно десятилетие он создал высокоэффективные вооруженные силы, всецело подготовленные в том числе и для ведения осадных военных действий. Кардинал не разбавлял их дезертирами и военнопленными, и его армия была такой же национально однородной, как и когда-то шведская. Военнопленные незамедлительно обменивались или отправлялись на корабли военно-морского флота гребцами[1314].

Ришелье не дожил до того дня, когда смог бы увидеть плоды своих многолетних усилий, увенчавшихся блестящей победой его протеже. В 1642 году взорвалась последняя и самая страшная мина на его жизненном пути, усеянном опасностями. Поднял бунт Сен-Map, красавец фаворит короля, втянув в мятеж несколько аристократов, — слишком мало для достижения успеха, но достаточно для того, чтобы возмутить кардинала[1315]. Ришелье отправил его на эшафот, но и сам пережил Сен-Мара менее чем на три недели. 28 ноября 1642 года он тяжело заболел и по прошествии четырех дней попросился в отставку. Кардинал уже давно чувствовал недомогание, и наконец его ослабленный организм уступил недугу. Король не принял отставку, пришел навестить министра, сидел у его постели и угощал яичными желтками, в своей обычной сдержанной манере выказывая всю нежность, на какую был способен[1316]. Их отношения всегда были чисто духовными и свободными от каких-либо эмоций. Для короля Ришелье был становой жилой государства, для Ришелье король служил опорой в наращивании и поддержании собственного могущества. Правда, их союз иногда посещали те страстные чувства, которые испытывает больная вялость к чему-то более молодому, здоровому и пылкому. Ришелье, не находя эмоционального счастья в браке и во власти, получал его от общения с Людовиком. Так или иначе, несмотря на неуравновешенность страстей, разум в поступках Ришелье обычно побеждал чувства, и его доминирование в отношениях с королем было очевидным.

Король приходил к Ришелье 2 декабря, а вечером следующего дня после помазания кардинал впал в кому. Около полудня 4 декабря он скончался, и парижане больше из любопытства, а не от горя толпами шли попрощаться с человеком, которого в народе не очень любили, но уважали, боялись и во времена кризисов призывали на помощь.