Собрание сочинений в десяти томах. Том пятый. Драмы в стихах. Эпические поэмы - Иоганн Гете

ПЕСНЬ ДЕСЯТАЯ

«О мой король благородный! — сказал краснобай хитроумный.—Дайте мне, мой государь, пред моими друзьями поведатьО драгоценностях редких, что вам предназначены были.Пусть не дошли они к вам, но бывает похвально желанье».«Ну, говори, — согласился король, — да смотри покороче!»

«Все миновало — и счастье и честь! — так начал печальноРейнеке. — Первым среди драгоценных изделий был перстень.Я его Бэллину дал, поручив передать государю.Из благородного золота отлит был перстень старинныйИ удивительным образом собран. Ах! Как он блистал быВ личной сокровищнице моего короля-государя!Тыльную сторону перстня, что самого пальца касалась,Всю испещрил письменами гравер и залил их эмалью:Те письмена составляли три слова еврейских с особым,Тайным значеньем. У нас их никто б не прочел и не понял.В них только Абрион, мастер из Трира, сумел разобраться.Это — ученый еврей, что все языки и наречьяОт Пуату до степей Люнебургских постиг в совершенстве.В травах же и в драгоценных камнях он знаток несравненный.

Перстень мой он осмотрел и сказал мне: «Волшебные свойстваЗаключены в нем. Слова гравировки — три имени древних,Нам принесенные благочестивейшим Сифом из рая,Где он елей милосердья разыскивал. Кто этот перстеньНосит на пальце — от всяких опасностей в жизни избавлен:Громы, и молнии, и колдовство перед перстнем бессильны».Далее мастер открыл мне, что в книгах он вычитал, будтоПерстень носящий на пальце и в самую лютую стужуНе замерзает и мирно преклоннейших лет достигает.Вправлен был камень в тот перстень — яркий, редчайший карбункул,Вспыхивал он в темноте и все озарял вокруженье.Много скрывал он таинственных сил: исцелял от болезней,Кто прикасался к нему, избавлялся от всяких недуговИ от скорбей, и не властен он был над одной только смертью.Мастер открыл мне и прочие силы чудесного камня:Странствовать может повсюду счастливый его обладатель —И ни воды, ни огня не бояться, ни плена, ни кознейИ не потерпит вреда от любых покушений от вражьих.Стоит ему на карбункул взглянуть натощак перед битвой,Справится с сотней противников он. Благородный тот каменьСилы лишает все яды и все вредоносные соки.Он укрощает и ненависть: кто обладателя камняВдруг невзлюбил бы, тот вскоре изменит к нему отношенье.

Кто перечислит все свойства того чудотворного перстня,Что, меж сокровищ отцовских найдя, предназначил я сразуИ отослал королю! Я-то сам понимал ведь отлично,Что недостоин такой драгоценности, что, как я думал,Ею владеть лишь единственный вправе: кто всех благородней,Тот, на ком зиждется всякое благополучие наше.Да, я мечтал охранить его жизнь от печалей и бедствий!

Должен был также Бэллин-баран поднести королевеГребень и зеркало, чтобы она обо мне вспоминала.Я для забавы их как-то извлек из отцовского клада,—Произведений искусства изящнее не было в мире.Ах, как жена любовалась на них, как иметь их мечтала!Так никогда б не прельстили ее все земные богатства,Мы из-за этого ссорились даже, но я не сдавался.С самыми лучшими чувствами презентовал я недавноЗеркало это и гребень своей госпоже-королеве,Что оказала так много мне благодеяний, так частоСловом своим благосклонным меня из беды выручала.Блеск благородства и знатность ее — добродетель венчает,Род ее древний себя проявляет в словах и в поступках.Вот кто достоин был гребня и зеркала! Но, к сожаленью,Ей не пришлось их увидеть, — они ведь погибли навеки!

Гребень я вам опишу. Художник избрал для издельяКости пантеры — останки того благородного зверя,Что обитает меж кущами рая и чащей индийской.Шкура ее многоцветна, пестра, и приятнейший запахРаспространяет она, а поэтому звери обычноЛюбят бродить по тропам, по которым проходят пантеры,Ибо тот запах целебен для каждого зверя, что каждыйЧувствует, что общепризнанно. Значит, из кости пантерьейВыточен был с удивительным тщаньем тот гребень изящный.Невыразимой его белизне серебро уступало,Благоуханием превосходил он корицу, гвоздику!Знайте, что запах пантеры по смерти ее проникаетВ кости — и, не выдыхаясь, он им сообщает нетленность.Всякую хворь изгоняет он, лечит от всякой отравы.

Спинку высокую гребня украсил прекрасный орнамент:Очень изящные переплетения лоз виноградных —Золото с алой и синей эмалью. На среднем же полеИзображен был искусно рассказ о Парисе троянском:Как он увидел трех женщин божественных возле колодца,Трех знаменитых соперниц: Палладу, Юнону, Венеру;Как у них спор из-за яблока шел золотого: считалосьЯблоко общим, но каждая лично владеть им хотела.Спорили — и сговорились: Парис это яблоко долженТой присудить из богинь, кто окажется самой прекрасной.

Юноша вдумчиво спорщиц осматривать стал, а ЮнонаТак говорит: «Если яблоко мне ты отдашь и признаешьСамой красивой меня — всех смертных ты будешь богаче».«Нет, — возразила Паллада, — подумай: коль яблоко этоМне ты присудишь — ты, станешь могущественнейшим из смертных,Имя твое упомянут — и всех оно в трепет повергнет».Слово теперь за Венерою было: «Что — власть? Что — богатства?Разве отец твой Приам не владыка троянский? А братья —Гектор и прочие, мало ль богаты и мало ль им власти?Не охраняет ли Трою могучее войско? И мало льВы покорили и близких и дальних земель и народов?Если бы самой прекрасной меня ты признал, если б отдалЯблоко мне, наслаждался б ты лучшим сокровищем в мире.Это сокровище — женщина! Всех она краше, мудрее,Вся — добродетель и вся — благородство. Похвал ей не хватит!Яблоко мне присуди — и супругой царя Менелая,Кладом из кладов, Еленой Прекрасною ты овладеешь».

Отдал он яблоко это Венере как самой красивой,И помогла ему вскоре Венера похитить гречанку,—Стала жена Менелая женою троянца Париса.Изображен был резьбой барельефной весь миф посрединеИ окружен был щитками, в которые с редким искусствомВписано было и все изложенье бессмертной легенды…

Слушайте дальше о зеркале. Было оно не стеклянным —Место стекла занимал в нем берилл чистоты небывалой!Что бы и где бы ни происходило, днем или ночью,—Зеркало все отражало! А если какой недостатокЕсть на лице у кого-нибудь, хоть бы в глазу небольшоеПятнышко, что ли, — взглянуть в это зеркало стоит —Всякое пятнышко иль бородавка бесследно исчезнет.Что ж удивляться, коль так я горюю об этой пропаже?Зеркало вправлено в раму редчайшей древесной породы:Дерево это — сетим, и прочно, и видом роскошно.Черви не точат его, и недаром же золота вышеЦенится дерево это. С ним черный эбен лишь поспорит —Вот почему: из него (при Кромпарте-царе это было)Мастер-искусник коня смастерил исключительных качеств:Ровно за час уносил седока этот конь деревянныйНа сто и более миль! Я подробностей, правда, не знаю,Знаю одно, что подобных коней на земле не бывало…

К зеркалу я возвращаюсь. Была его рама овальной,—Фут — ширина, полтора — высота, вся покрыта резьбою.Дивной работы картинки! Как водится, было под каждойЗолотом к ней объясненье написано. Эти сюжетыВкратце я вам расскажу. О завистливой лошади — первый:В беге однажды решила она состязаться с оленем,Но, от него очень скоро отстав, огорчилась ужасно.Тут же она к пастуху поспешила с таким предложеньем:«Счастье свое ты найдешь, но меня ты послушаться должен.Живо садись на меня — и в тот лес мы с тобою помчимся:Скрылся там крупный олень, — подумай, какая добыча!Мясо, и мех, и рога ты продашь за большущие деньги!Живо! Поскачем!» — «Попробовать можно», — пастух отвечает,Сразу садится верхом — и в лес они оба несутся.Вскоре они замечают оленя — и следом вдогонкуМчатся за ним во весь дух, но олень оставляет их сзади.Выбилась лошадь из сил и так говорит человеку:«Слезь. Я устала. Нужна мне какая-нибудь передышка».«Нет, — возразил человек, — ты обязана мне подчиняться.Шпоры мои ты узнаешь! Сама навязала мне скачку,—Значит, скачи!» Так всадник себе подчинил эту лошадь.Видите, так и всегда наказуются те, кто готовыМучиться сами, чтоб только другой пострадал еще больше.

Слушайте дальше об изображеньях на раме зеркальной:У одного богача служили осел и собака.Эта собака, конечно, хозяйской любимицей стала:С ним за его же столом сидела она и питаласьРыбой и мясом и даже спала у него на коленях.Лучшим куском благодетель ее баловал, а собакаМило виляла хвостом перед ним и усердно лизалась.

Болдевин видел удачу собаки — и в сердце ослиномГоречь все больше кипела: «Подумал бы только хозяин:Что он так возится с этой ленивой, никчемною тварью!Та перед ним только скачет и руки и бороду лижет,Мне же приходится вечно работать, таскаться с мешками.Пусть он с пятью или с десятком собак попытается сделатьДаже и за год все то, что я успеваю за месяц!Чем только эту подлизу не кормят! А мне — лишь солома.Сплю я на голой земле, а когда меня гонят с поклажейИли верхом на мне едут, еще надо мной же смеются.Хватит! Я понял, чем надо заслуживать милость хозяев!»

Только подумал он это, хозяин ему повстречался.Хвост осел тут задрал, вскочил на дыбы — и запрыгалПеред хозяином он с неистовым визгом и ревом,Бороду начал лизать ему, мордой к щеке прижиматьсяСтал на собачий манер, — набил ему несколько шишек.В страхе пустился хозяин бежать и кричит: «Он взбесился!Люди! Убейте осла!» Хватил тут хороших побоев,Слугами в стойло был загнан осел — и ослом он остался.

Есть и поныне такие в ослиной породе: их мучитЗависть к чужому успеху, а сами — ничем остаются.Стоит, однако, им выскочить в крезы, получится то же,Что со свиньею, хлебающей ложкой бульон из тарелки.Именно так, и не лучше. Раз ты осел, то таскатьсяДолжен с мешками, питаться репейником, спать на соломе.Станешь иначе с ослом обращаться — его не исправишь.Ну, а дорвется до власти осел — тут пишите пропало:Было б ослам хорошо, — плевать им на общее благо!

Знайте еще, государь мой (но только бы не был вам в тягостьМой разговор), что на раме зеркальной прекрасноИзображалось резьбой и описано было подробно,Как мой отец и кот Гинце союз меж собой заключили —Вместе искать приключений и свято поклялись друг другаХрабро в беде выручать и делиться любою добычей.Только отправились в путь, навстречу — вблизи от дорогиЕдут с борзыми охотники. Гинце заметил ехидно:«Добрый совет — нам и в пост мясоед!» Мой старик отвечает:«Может быть, вас удивит, но я сам этих добрых советовПолную сумку припас. Не лучше ль нам помнить о клятве:Стойко держаться друг друга в опасности! Это важнее».Гинце ему отвечает: «Что бы сейчас ни случилось,Средство одно мне известно, — к нему я прибегнуть намерен».Так он сказал и на дерево тут же и прыгнул проворно,Чтобы спастись от собак самому, а товарища бросил.В страхе застыл мой отец, охотники — ближе, а ГинцеСверху мурлычит: «Ну, дядюшка, как там дела? Не пора лиСумку открыть и в запасе советов найти наилучший?»Тут затрубили охотники в рог, изготовясь к облаве,—Бросился в бегство отец мой, с лаем борзые помчались,—По́том от страха отец исходил, и несло его часто:Этим свой вес облегчил он — и спасся от вражьей погони.

Подло, как видите, предал его этот родственник близкий,Коему так он доверился. Дело ведь жизни касалось:Очень уж резвыми были собаки, и, если б не вспомнилВовремя он о норе незаметной, все кончено было б.В эту нору он юркнул — и врагам потому не достался.В деле с отцом моим Гинце себя показал! Но немалоФруктов, подобных коту. Я таких уважать не способен.Наполовину простил я кота, но ведь что-то осталось!Запечатлел это резчик на раме в картинке и в тексте…

Там же картинка была с характерной проделкою волка.Видно по ней, как умеет он быть за добро благодарным:Как-то нашел на лугу он обглоданный труп лошадиный,С голоду даже на кости набросился жадно, и сразуОстрая крупная кость поперек его горла застряла.Был он в испуге большом и действительно мучился очень.Он рассылает гонцов — созывает на помощь хирургов,Но ни один не помог ему лекарь, хоть очень большоеВознаграждение он предлагал. Наконец длинноногий,В красном берете, явился журавль. Больной умоляет:«Доктор, спасите меня! Извлеките из горла скорееЭту проклятую кость, — торговаться я с вами не стану!»

Вот и поверил журавль обещанью, — свой клюв с головоюВ пасть пациента засунул и вытащил кость очень ловко.«Ой, как мне больно! — завыл пациент. — Повредил ты мне горло!Так уж на сей раз и быть, но впредь осторожней работай.Будь кто другой, а не ты, поплатился бы он за небрежность».«Что вы? — журавль возразил. — Успокойтесь, теперь вы здоровы.Честно я свой гонорар заслужил, — оказал я вам помощь».Волк возмутился: «Видали нахала? Он требует платыЗа причиненный мне вред! Ты забыл, что огромную милостьЯ же тебе оказал: ведь клюв твой с пустою башкоюВ пасти моей находился, я мог бы тебя обезглавить,Но пощадил! А не ты ль причинил мне страданье, бездельник!Вознаграждение, собственно, мне бы скорей причиталось».Часто мошенники именно так за услуги и платят.

Эти истории вместе с другими, а также виньеткиТонкой скульптурной резьбы, как и надписи к ним золотые,Сплошь украшали зеркальную раму. Я слишком ничтожен,Столь драгоценною вещью владеть недостоин, и думал:Препроводив эту редкость моей госпоже-королеве,Благоговенье свое докажу пред четой августейшей.Как огорчил своих деток я, мальчиков милых, отправивЗеркало из дому! Любо им было пред ним порезвиться,Понаблюдать, как болтаются хвостики сзади, смеятьсяМордочкам славным своим и забавные рожицы корчить.Ах, не предвидел я смерти честного Лямпе, вручаяТолько на веру ему, как и Бэллину, эти богатства!Лицами очень надежными я ведь считал их обоих,—Лучших друзей, мне казалось, иметь никогда я не буду.Горе убийце! Я выясню, кто драгоценности спрятал:Раньше иль позже — преступник бывает всегда обнаружен.Может быть, даже кой-кто, в кругу тут стоящий, укажет,Где драгоценности скрыты, как Лямпе убит был несчастный.

Видите ль, государь, ежедневно пред вами проходитСтолько серьезнейших дел, — обо всем вы не можете помнить.Но не хранится ли в памяти вашей большая услуга,Что оказал вот на этом же месте отец мой покойныйВашему некогда? Ваш тяжело заболел в это время,Мой сохранил ему жизнь! А вы, государь, говорите,Будто ни я, ни отец мой заслуг не имели пред вами!С вашего соизволенья осмелюсь напомнить: отец мойБыл при вашем отце-государе в чести и в почетеКак многоопытный медик: умел по урине больногоОпределить и болезнь и лечение он, помогая природе.Глаз ли болит иль другой деликатнейший орган — отличноВсе исцелял он. Все рвотные средства он знал, а к тому жеБыл и дантистом: шутя он выдергивал зубы больные.Не удивительно, если забыли вы это: в ту зимуТри только года вам было. Слег ваш отец от какой-тоВнутренней боли, да так, что его уж носить приходилось.Распорядился врачей он созвать отовсюду — и дажеРимских светил медицинских, но все от него отказались,Тут, наконец, он позвал моего старика, и отец мойОпределил, осмотрев государя, недуг тот опасный.

Очень расстроился он и сказал: «Государь мой!Как бы охотно расстался я с собственной жизнью, когда быМог этим вашу спасти! Но вашу урину в стаканеМне посмотреть разрешите». Король указанье исполнил,Жалуясь тут же отцу, что ему с каждым часом все хуже.Изображалось на зеркале, как ваш отец, словно чудом,Тут же и был исцелен. Старик мой решительно оченьВашему так заявил: «Если быть вы хотите здоровым,Съесть вам придется немедленно волчью печенку, но толькоОт роду волку должно быть не меньше семи. Не забудьте:Жизнь драгоценная ваша в опасности — и не скупитесь!В вашу мочу выделяется кровь, — поскорее решайтесь!»

Волк, находившийся тут же, от этого не был в восторге,Но соизволил отец ваш к нему обратиться: «Надеюсь.В печени вашей вы мне не откажете, сударь, посколькуДело касается жизни моей». А волк отвечает:«Мне и пяти не исполнилось, — печень моя бесполезна!»«Вздор, болтовня! — возразил мой отец. — Это нам не помеха:Сам я по печени все и увижу!» С места на кухнюВолк был отправлен, а печень вполне оказалась пригодной.Тут же и съел ваш отец эту волчью печенку — и тотчасКончились все его боли, тяжелый недуг прекратился.Щедро отец ваш отца моего наградил, и отнынеДолжен был двор величать его доктором — и не иначе.

С правой руки королевской отец мой с тех пор находился,И королем отличен был (я это доподлинно знаю)Пряжкою он золотой и бархатным алым беретом,С правом носить их пред всеми баронами, чтоб воздавалиВсе ему высшие почести. С сыном его, к сожаленью,Вовсе не так обращаются и об отцовских заслугахТоже не очень-то помнят. А самые жадные плуты,Что о своей лишь наживе пекутся, — возвышены ныне!Но отдувается кто же за них? Беднота, как обычно!Мудрость, законность — в отставке! Вельможами стали лакеи.Стоит же выскочке власть получить и могущество — лупитВсех без разбора и думать не хочет, кем был он недавно.Он об одном только помнит: на каждой игре наживаться!Много вкруг подлинно знатных найдется подобного сброда.Просьб и не слушают, если прошенье свое подношеньемНе подкрепишь. А прикажут наведаться — значит: «Во-первых,Нужно добавить, додать — во-вторых, а уж в третьих — дополнить».

Все эти жадные волки себя обеспечивать любятЛучшим кусочком, а чуть для спасения жизни монархаИм пустяком поступиться предложат, — они в колебанье.Ведь отказался же волк послужить королю и печенкой!Что там печенка! Скажу откровенно: умри хоть бы двадцатьЭтих волков, чтобы только подольше и в добром здоровьеЖил наш король обожаемый вместе с дражайшей супругой,—Плакать не стану: червивое семя — паршивое племя!..То, что в младенчестве вашем случилось, то вами забыто,Я же так ясно все помню, как будто вчера это было.Изображен этот случай на раме зеркальной, согласноВоле отца. Сколько было там золота и самоцветов!Где мое зеркало? Если б узнать — мне и жизни не жалко!»

«Рейнеке, — молвил король наконец, — ты достаточно многоЗдесь разглагольствовал — слушал я, слушал, и в общем — понятно,Если и был твой отец столь заметной фигурой и столькоПользы принес он двору, то ведь этому — давность большая.Этого сам я не помню, да ни от кого и не слышал,Но ведь о ваших проделках, напротив, я слышу так часто.Вечно вы в чем-то замешаны, вечно о вас разговоры.Может быть, тут и поклепы, и старые сплетни, однакоРад бы хоть раз я услышать о вас и хорошее тоже…»

«Мои повелитель, — воскликнул тут Рейнеке, — так соизвольтеМне разрешить объясниться, — я этим задет за живое!Я ль вам не делал добра? Говорю не в укор вам, конечно,—Боже меня упаси! Я же сам сознаю, что обязанДелать для вас, разумеется, все, что я в силах. Надеюсь,Вы не забыли того эпизода, как с волком однаждыМы затравили свинью и, как она там ни визжала,Все же загрызли ее. Тут вы подошли и печальноНам сообщили, что следует ваша супруга за вами,—Оба, мол, голодны вы и что, если б из нашей добычиВыделить хоть бы толику и вам, это б вас поддержало.Изегрим что-то там вроде «пожалуйста» в бороду буркнул,Но до чего же невнятно! Я же сказал не колеблясь:«Мой государь! И на сотни свиней вы имеете право.Кто из нас должен делить?» И вы указали на волка.Изегрим, очень довольный, делил, как обычно он делит,То есть бессовестно: вам оторвал четвертиночку точно,Вашей супруге — другую, сам ухватил половину,Стал пожирать ее жадно, а мне уделить соизволилУши и рыло, а также пол-легкого. Все остальноеОн приберег для себя. Вы были тому очевидцем.Мало он тут проявил благородства — вам это известно.Долю свою вы изволили съесть, но я видел отлично —Вы не насытились. Изегрим, видеть того не желая,Сам продолжал себе чавкать, а вам не поднес ни кусочка.Тут уж вы собственной лапой огрели его по затылку,—Шкуру содрали с башки, и он с окровавленной плешью,С шишками бросился прочь, завывая от боли жестокой.Вы ему крикнули вслед: «Возвратись! Научись хоть приличью!Впредь ты со мной по-иному делись, а не то — пожалеешь!Ну, а теперь убирайся, — еды раздобудь нам. Живее!»«Мой государь, — я сказал, — если так, то я сбегаю с волком,—Кое-чего раздобуду!» Одобрили вы предложенье.Изегрим плохо держался: кровоточил он все время,Стонами мне надоел, я его подгонял, и мы вместеВскоре поймали теленка — ваше любимое блюдо.Жирненьким был он — и вы, рассмеявшись, сказали мне многоЛестных, приветливых слов: со мною, по вашему мненью,Двор не пропал бы. Теленка вы мне разделить поручили,—Я же сказал: «Причитается вам, государь, половина,А королеве — другая. Все то, что внутри этой тушки:Легкие, сердце и печень, — принадлежит вашим детям.Ножки возьму я себе, — любитель я ножек телячьих.Самое вкусное — голову — я оставляю для волка».

Тут вы спросить соизволили: «Где, у кого ты училсяЧисто придворной манере добычу делить? Интересно!»Я вам ответил: «Учитель мой — рядом: этот вот самый,С плешью кровавой. Признаться, открыл он глаза мне сегодня.В точности я подмечал, как он утром делил поросенка,—И в совершенстве постиг всю премудрость подобной дележки.Мне — что бычок, что свинья — поделю безошибочно точно».Волку досталось и сраму тогда и страданий за жадность!Много таких наберется! Сожрут и плоды урожаяВ самых цветущих поместьях, и всех поселян без остатка,—Всякое благополучье они беспощадно разрушат.Горе несчастной стране, что вскормила подобных уродов!..

Так, государь мой, не раз я оказывал вам уваженье.Все, что имею теперь, что наживу я в дальнейшем,Все это вам с королевой охотно я предназначаю:Мало иль много, но вам, разумеется, — львиная доля.Вспомните только свинью и теленка, и станет вам ясно,В ком настоящая преданность, может ли в этом сравнитьсяИзегрим с Рейнеке. Но, к сожаленью, в чести и в почетеВолк остается как главный лесничий и всех притесняет.Мало заботясь о ваших доходах, он очень усердноПриумножает свои. Ну, конечно же, с Брауном вместеИ верховодит он всем. А Рейнеке слушают мало.

Да, государь! Это так! Очернили меня, и податьсяНекуда. Надо пройти через это, но вот мое слово:Кто обвинить меня может, пускай он предъявит улики,Выставит верных свидетелей и пред судом поручитсяВсем достоянием, ухом и жизнью, коль он проиграет;Тем же и я, со своей стороны, поручусь. По законуТак установлено — так и должно быть. И самое дело,Как бы оно ни решилось, должно быть разобрано честно,В строго законном порядке. Я этого требовать вправе!»

«Так иль иначе, — заметил король, — на пути правосудьяСтавить рогатки я не собираюсь, — мне это противно!Все ж велико подозренье, что ты соучастник убийстваЧестного Лямпе! Я нежно к нему был привязан, и больноДумать, что нет его. Что пережил я, когда из котомкиВынули вместо посланий кровавую голову зайца!Бэллин, коварный попутчик его, был на месте покаран,—Ты же теперь по закону в суде оправдаться попробуй.Должен сказать, что я лично все Рейнеке снова прощаю,Ибо во многих критических случаях был он мне предан.Если еще обвинитель найдется, мы слушать готовы:Пусть при свидетелях неопороченных нам он представитИск в надлежащем порядке. Рейнеке здесь, он ответит!»

«О государь, — встрепенулся тут Рейнеке, — благодарю вас!Каждому внемлете вы и над каждым равно распростерлиБлагодеянье закона! Позвольте вас свято заверить,Сколь я скорбел, отпуская Бэллина с Лямпе, как будтоЧто-то предчувствовал. Ах, ведь и сам я любил их сердечно!..»

Так, слово за словом ловко придумывал Рейнеке басни.Все и развесили уши: сокровища так расписал он,Так он солидно держался, — казалось, все чистая правда.Даже утешить пытались его, — и король был обманут:Очень король размечтался об этих вещах драгоценных.К Рейнеке он обратился: «Ну, ну, успокойтесь и с богомВ путь отправляйтесь. Ищите, сделайте все, что возможно;Если нужна будет помощь моя, то я к вашим услугам».

«Милости вашей, — сказал ему Рейнеке, — я не забуду;Ваши слова поднимают мой дух, подают мне надежду.Кара воров и убийц — верховное ваше призванье.Дело покуда темно для меня, но должно проясниться:Я с величайшим усердьем займусь им и денно и нощноБуду везде разъезжать и толково опрашивать встречных.Если сокровища я обнаружу, но буду не в силахСамостоятельно их отобрать, мне придется, конечно,Помощи вашей просить, — и тогда я с помехами справлюсь.Если я ценности благополучно доставлю вам, значит —Будет мой труд наконец награжден и доказана верность».

Слушал все это охотно король и во всем соглашалсяС Рейнеке-лисом, который сплел эту ложь так искусно.Лжи его, впрочем, поверили все — и он снова свободноМог отправляться без всякого спроса, куда бы ни вздумал.Изегрим лишь не сдержался и проскрежетал с раздраженьем:«Так, государь?! Вы опять, значит, верите вору, что дважды,Трижды уже обманул вас? Ну, как же нам диву не даться?Что ж, вы не видите: плут обошел вас, всех нас опорочив!Правды он в жизни не скажет и все только врет беспардонно!Нет, от меня так легко не уйдет он! Вы убедитесь,Что он за лживый прохвост! Известны мне три преступленья,Им совершенные, — он не уйдет, хоть бы дракой запахло!Тут о свидетелях был разговор, но какая в них польза?Пусть и найдутся и до ночи самой дают показанья,Проку от них нам не будет: он все повернет, как захочет.Часто свидетелей выставить трудно, — так что же, преступникМожет и дальше свершать преступленья? Да кто же решитсяСлово сказать? Он каждому может пришить что угодно!Сами вы, близкие ваши и все мы на этом нагрелись.Нет, уж теперь я схвачу его — не улизнет, не спасется.Я его буду по-свойски судить. Берегись ты, мерзавец!»

ПЕСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ