СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 2 - Клод Фаррер

Ей было очень жарко. Мелкие капельки, точно жемчужинки, блестели на ее висках.

Французские господа осыпали ее похвалами, выражавшимися в самых любезных словах.

Чужестранка, в свою очередь, заговорила, улыбаясь, на своем непонятном языке.

— Что она говорит? — спросила Нектар-Ханум, замирая.

Ее друг, франк, перевел:

— Она говорит, что Нектар-Ханум прекрасно танцует и очень красива, что она очень нравится ей…

— Но почему… Она не говорит — почему?

Иностранец тихонько покачал головой:

— Маленькая девочка, маленькая девочка, существует высокая стена…

Когда ее друг, франк, провожал ее до выхода на улицу, он спросил, согласна ли она встретиться с ним сегодня вечером.

— Нет, — ответила она. — Завтра только, если вы хотите…

И она побежала к своей арбе и, рыдая, поспешила в объятия Перуц-Ханум, которая убаюкала ее, лаская и шепча нежные армянские слова…

КОГДА РУКИ ГРУБЕЮТ…

Перевод Г. Павлова

В парке великобританского посольства в Терапии, летней резиденции всех европейских посольств в Турции, супруга посла леди Грей, давала большой ночной праздник. Весь дипломатический корпус был там, все знатные европейцы, а также — офицерский состав всех военных миссий.

Под скалой, увенчанной кипарисами и зонтичными соснами, была устроена украшенная цветами сцена, — и дипломатические секретари, офицеры и их жены, с удовольствием задиравшие ноги, сыграли «Сон в летнюю ночь», с балетом, — сыграли прескверно. Но освещенный луной парк был такой чудесной декорацией, что, по мнению всех, игра была превосходна.

И очевидно, так было суждено, чтобы в этот вечер кресла госпожи де Ромэн и лейтенанта флота Пьера Вилье оказались рядом.

У нее были волосы цвета чистого золота и глаза креолки, глубокие, как колодцы. Пьер Вилье в лунном свете не разглядел больше ничего. Сам он был обыкновенным крепким тридцатилетним мужчиной, в хорошо сшитом платье. Когда «Сон в летнюю ночь» окончился и они пошли гулять вдвоем по парку при свете звезд, я готов был бы держать пари на сто против одного, что эта прогулка не окажет никакого влияния на их судьбу.

И я проиграл бы…

— Не правда ли, — начал Пьер Вилье, чтобы прервать молчание, — не правда ли, эта старая мадам Каймак была сейчас очень комична в своей розовой и голубой кисее?

— О, — прошептала госпожа де Ромэн, — как вы могли даже вспомнить об этой бедной женщине в такую ночь?

Он тотчас же замолчал, очарованный тем, что она освобождала его от шаблонных слов и что она умела любить молчание. Рука об руку они поднялись на самую высокую террасу. Теперь, когда на сцене погасили лампионы, ночной парк был гораздо красивее.

Она указала рукой по направлению к Босфору, слабо светившемуся, похожему на неподвижную реку.

— Сейчас ваш каик пересечет эту зеркальную гладь, чтобы отвезти вас на корабль.

Он указал на топовый огонь вдалеке.

— Вон там… И как это часто со мной бывает, я вернусь сегодня печальный.

Она боялась услышать банальность. Но, случайно, он был очень искренним человеком.

— Печальный, — повторил он, — потому что я снова буду один, после того как видел здесь столько плеч, прильнуть к которым было бы наслаждением, и слышал биение стольких сердец, разгадать которые так бы хотелось.

Она была удивлена. В первый раз мужчина говорил ей о нежности, не называя ее имени в качестве прямого дополнения к своим нежным словам. Но она была и тронута вместе с тем, потому что этот человек, не разыгрывавший влюбленного в нее с первого взгляда, быть может, не лгал, жалуясь на свое одиночество.

Она не удержалась и ответила:

— У других больше причин быть печальными. Сейчас они возвратятся домой не одни, но не найдут там ничего, кроме ледяного равнодушия, худшего, чем одиночество. Вам, по крайней мере… Вам никто не помешает, когда вам захочется плакать.

Госпожа де Ромэн была женой богатого старика. У нее были роскошные бриллианты, платья от Дусе, великолепный автомобиль, вилла на Босфоре и особняк в Париже, на авеню Анри Мартен. Все это, впрочем, было собственностью ее супруга, за которого она вышла совсем нищей.

Родители ее были знатны, с большими связями, но бедны, как Иов. И в день свадьбы, расходясь из церкви, все друзья говорили в один голос, что эта малютка устроилась как нельзя более ловко.

На самом же деле ловким оказался господин де Ромэн. В пятьдесят лет он сделался обладателем девятнадцатилетней женщины, прекрасной, как заря, мягкой, как шелк, чистой, как дитя, и нежной, как свежая булочка.

Впрочем, все эти ценности не упоминались в брачном контракте, и потому госпожа де Ромэн не чванилась ими. Задача мужа, который попытался бы внушить ей любовь к себе, оказалась бы очень легкой.

Господин де Ромэн об этом не думал.

Вначале он грубо третировал жену, восстановил ее против себя; затем, пресытившись ощущениями, в которых ему не хватало красного перца, он обратился к другим… Но другие нас не касаются.

У госпожи де Ромэн, конечно, не оказалось бы недостатка в утешителях, если бы муж не внушил ей надолго отвращения к так называемой любви. Она жила в своем особняке на авеню Анри Мартен или в своей вилле на Босфоре действительно в большем одиночестве, чем лейтенант Пьер Вилье на своем корабле.

Вначале, как водится, Пьер Вилье и госпожа де Ромэн были самыми идеальными друзьями, — и только.

Дружба их была восхитительна. В силу романтического исключения, случай свел два существа, скроенных по одной мерке. Она и он были людьми в тысячу раз более благородными, чистыми и пылкими, чем огромное большинство дам, проживающих в особняках на авеню Анри Мартен, и господ, которые обычно встречаются на борту броненосцев Республики.

Но очевидно и то, что в один прекрасный вечер Пьер Вилье и госпожа де Ромэн перестали быть идеальными друзьями.

Это случилось на Босфоре, точнее говоря, в каике. Каик — это очень длинная турецкая лодка; управляемая двумя или тремя гребцами, она скользит по воде быстрее полета чайки. Два пассажира могут поместиться в ней, если они прижмутся друг к другу. В каюте, представляющей собой нечто вроде постели, они ложатся рядом на персидские ковры и подушки; но постель эта самая безгрешная в мире, потому что на ней нельзя пошевельнуться без риска опрокинуть каик, переворачивающийся при самом слабом толчке.