Из бездны - Герман Михайлович Шендеров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Весенней слякотью зачавкала под ногами тропинка, что вела к гаражному кооперативу, – кажется, растекшись однажды, затяжной стылой весной, она так с тех пор и не засыхала. Вот узкий проход между домами, в котором мы с Мишкой Горловым, моим лучшим другом, как-то раз нашли порнографическую карточку – «даму червей». Находку мы бережно передавали друг другу, перепрятывали все в новых, более заковыристых местах как самое настоящее сокровище, пока не спрятали так хорошо, что сами не смогли найти.
Вот и отцовский гараж, самый дальний в линии. Серая краска пооблупилась – надо бы обновить, на замке обрезанная пластиковая бутылка – чтобы не заржавел. Привычно скрипит длинный, похожий на гвоздь-сотку, ключ в замке, каждый раз будто открывая хранилище детских воспоминаний.
– Фсини эрок! – поздоровался я на древнекоптском. Отец обожал притаскивать с работы такие вот лингвистические «сувениры». Некоторые – как этот – плотно входили в привычку домашних.
На мое приветствие никто не ответил.
Произошло это за пару месяцев до моего десятилетия, почти двадцать лет назад. Вот уже три с лишним месяца я не ходил в школу – отлеживался после тяжелой болезни. Заболел я глупо. Отец, кабинетный палеограф по профессии, решил провести со мной день «по-мужски» и позвал меня на зимнюю рыбалку. Ему, наверное, в силу неопытности, показалось, что к началу декабря лед будет достаточно крепким. Он ошибся. Дотопал до середины озера, помахал мне рукой: безопасно, мол. Я только и успел сделать несколько шагов, как услышал ужасающий треск, а потом провалился под лед. Не знаю, как отец успел меня достать, – очнулся я уже дома, чуть ли не через неделю, истощенный и едва способный говорить. Мать все плакала и кормила меня с ложечки, а отец трогал за плечо, будто проверяя что-то, приговаривал: «Живой! Живой!»
С тех пор родители окружили меня почти удушающей заботой – особенно отец. После смерти бабушки он вообще стал какой-то беспокойный, потерянный и относился к нам с мамой с болезненной бережностью. Сам я бабушки почти не знал, а потому запомнил только ее неестественно спокойное и кипенно-белое после трудов погребального гримера лицо, которое мне потом несколько раз снилось в кошмарах.
В общем, теперь за мое выздоровление боролись, как за мир во всем мире. Первое время я то и дело впадал в беспамятство, а в груди плотно поселилось ощущение, будто в легких ползает что-то большое и скользкое. Из-за постоянного кашля – я выхаркивал пахнущую тиной слизь еще две недели – и не пойми откуда взявшихся регулярных обмороков было решено перевести меня на домашнее обучение. Тумбочка у кровати поросла таблеточными блистерами, флаконами с сиропом и непреходящей чашкой чая – мать наказала мне пить много жидкости. Отец еще повесил мне на шею колбочку из-под «Киндера», сказал не снимать. Я как-то раз открыл, думал, там будет чеснок, но не угадал – в колбочке болтался какой-то неровный дырявый камешек.
По вечерам мать занималась со мной по школьной программе, чтобы я не отстал, а днем родители уходили на работу и я оставался один. Чтобы я не умер со скуки, отец скрепя сердце торжественно выдал мне пульт от громоздкого видеомагнитофона «Грюндиг» – семейной гордости. У нас первых во дворе появились «видики» – отцу привезли из экспедиции еще до развала Союза вместе с видеокамерой. Еще у Шибаевых, но те никогда никого не приглашали в гости. Вдобавок отец, наверное под давлением чувства вины, принес с рынка целую стопку кассет. Чего там только не было: «Том и Джерри», диснеевская «Белоснежка», мультфильмы Тэкса Эйвери, почему-то без перевода, и – совершенно неожиданно – невыносимо жуткий «Восставший из ада», который я так ни разу и не набрался смелости досмотреть до конца; всегда выключал на моменте, когда в начале фильма какого-то мужика заживо разрывают на части цепями.
Так, упакованный учебниками и видеокассетами, я по плану родителей должен был провести дома безвылазно добрые… не знаю сколько. Каждый день они приходили домой, наскоро осматривали меня, пихали мне градусник под мышку и говорили: «Ты еще слишком слаб. О школе не может быть и речи!» Какой мальчишка не обрадовался бы таким каникулам! Но никого приглашать родители тоже не разрешали – опасались, что гости меня могут чем-нибудь заразить и я не выкарабкаюсь.
Однако на то и нужны лучшие друзья, чтобы поддержать в трудную минуту. Как-то раз зазвонил телефон. Я был дома один, взял трубку. Звонил Мишка Горлов. Он страшно обрадовался, услышав мой голос и, несмотря на мои увещевания – касаемо запретов отец был очень строг, – все же напросился в гости. Первые пару раз я жутко нервничал, но с какого-то момента это стало традицией. Мишка частенько прогуливал школу, поэтому, выйдя из дома, прятался где-нибудь во дворе – в ракете или за мусорными контейнерами – и высматривал моих родителей. Дождавшись, пока те выйдут из подъезда, он пулей бежал к домофону, и я его впускал, чтобы смотреть вместе «Тома и Джерри», «Белоснежку» и пытаться сквозь пальцы выдержать хотя бы пять минут «Восставшего из ада».
Так было и в тот день. Я отпер ключом дверь, и Мишка буквально ввалился в квартиру. Влетев ко мне домой, он был необычно возбужден. Спросил с порога:
– Слушай, а ты у своих предков когда-нибудь малинку находил?
– Где, в огороде? – удивленно спросил я.
– В каком огороде? Ну, клубничку? Порево? Находил, нет?
– Да не-е-е… – неуверенно протянул я. Я сомневался в значении этого слова, знал лишь, что это что-то неприличное. – Откуда у них?
– Ага, все они не такие… Прикинь, я у Шибаевых дома был…
– Брешешь! Как они тебя пустили?
– Да у них батя преставился, на похороны уехали, а посидеть некому.
– Да ладно! Этакий бычара. А чё с
