Черное. Белое - Ирина Завалишина

– О чем ты думаешь? – Злость в его голосе усиливалась.

– О тебе.

– Тогда лучше подумай о тех, кого я могу лишить жизни.

Я вскинула голову.

– Ты не посмеешь!

Злорадная ухмылка тронула любимые губы.

– Хочешь проверить? В Ад ты все равно не попадешь, а вот Кристине жизнь искалечишь. Я посмею, Вика! Цель оправдывает средства.

Голос звучал убедительно, весь его вид подтверждал то, что он действительно приведет свою угрозу в исполнение, если я посмею ослушаться его.

Если я посмею ослушаться его…

Но как же иначе? Что же мне делать в противном случае?

Вернуться и продолжить свою жизнь?!

Марк запретил мне все: быть рядом с ним, оказаться в Аду и даже просто умереть.

Но другого варианта я не вижу.

Другой вариант представляет собой боль. Очень много боли. Но я не хочу. Я больше не выдержу!

– Это – последняя наша встреча. – Его слова резали слух. – Ты не станешь рисковать жизнью Артура, а потому не будешь создавать мне проблемы. Пройдет время, и все у тебя будет хорошо. Забудь меня.

Последнее, что я видела, были любимые черные глаза. Мне показалось, что Марк точно снял линзы: взгляд снова был полон нежности и боли. Взгляд, принадлежащий мне и любящий меня.

А потом вдруг стало темно. Темнота всегда приносила с собой избавление, но сейчас эта была другая темнота. Она была полна боли – это и есть мой новый вечный мир.

Глава 46

Земля черная и мокрая – она еще не успела высохнуть после только растаявшего снега. Наверно, снег выпадет еще не раз перед тем, как растает окончательно.

А земля, едва появившаяся из-под снега, жадно старалась уловить солнечные лучи, чтобы снега и воды стало меньше.

Впрочем, это не важно.

Ни снег, ни земля не имеет значения. И солнце, и луна, и смена времен года – все это такое глупое, такое бесцельное.

Для чего рождаются люди?

Чтобы умереть.

Для чего встает солнце?

Чтобы вечером снова зайти.

Для чего наступает весна?

Чтобы потом ее сменила осень.

Боже, сколько же всего на свете происходит зря!

Нет, неправильно. Нет ничего, что бы ни происходило зря.

Весь мир – он такой глупый, такой пустой. Сколько же пустых эмоций люди испытывают, полагая, что они могут что-то значить!

Фу, даже противно.

Я совершенно не помню, как в моих руках оказался клочок земли. Мне просто понравилось вонзать пальцы в сырую холодную землю. Мне нравилось, как она комками приклеивается к ладони. Мне нравилось, что мои ногти полны грязи. Они так необычно смотрелись.

И неважно, как я оказалась здесь. Лучше не вспоминать о том, как отчаяние гнало меня сюда. Как я пыталась убежать от боли. От нее не убежишь. От нее не спрячешься.

Можно тупо смотреть в землю, наблюдая, как она забивается все дальше под ногти.

Или можно лежать дома.

Боль – она везде.

Боль стала моей Вселенной, всепоглощающим пространством. Она проникла во все – даже в неодушевленные предметы. И еще – она темно-красного цвета. А также обладает массой характеристик: колющая, режущая, терзающая, отравляющая, ноющая. Иногда боль меняет свои характеристики, иногда – сочетает их.

И во всем виновато сердце.

Из-за того, что оно внутри, я не могу просто вырвать и выкинуть его. Особенно ночами. Чаще всего я хочу вырвать сердце именно ночами.

Иногда становится так больно, что терпеть невозможно. И тогда я кричу. Если рядом со мной кто-то есть – я ухожу подальше и кричу. Потому что мне очень больно.

А сейчас мое тело находится где-то в парке. Душа болит, и потому в парке не находится.

Здесь уже растаял снег. Частично растаял.

Я перепачкала всю свою одежду, потому что в очередном приступе отчаяния села на эту землю и начала перебирать ее руками, копать небольшие ямки и обратно забрасывать их землей.

Марк отобрал у меня все возможности.

Он даже не позволил мне умереть.

Он кинул меня обратно в жизнь, принимать которую я не хочу и даже не знаю, примет ли она меня.

Я каждый день отсчитываю дни.

Но мне больно.

Мне очень тяжело.

Хуже всего – что я иногда виду перед собой его лицо. Оно всплывает само собой, без всяких на то причин. Я вижу его глаза, полные нежности и заботы. Я помню, каким было выражение его лица до того момента, как я потеряла сознание у него дома. Как я могла так глупо потерять последние секунды, что могла бы любоваться им?

Его последний взгляд излучал любовь. И когда в голову приходила мысль, что Марк любит меня, я загибалась от боли.

Я не должна думать, что он любит меня. Что он где-то есть и любит меня. Это дает мне напрасную надежду, которой у меня нет.

Если я начинала думать о будущем, то некто внутри меня царапал сердце, проводя по нему чем-то острым. Потому что будущее было темно-красного цвета боли и являло собой бесконечность, в которой никогда и ничего не будет.

Никогда и ничего не будет!

Я больше не почувствую аромата Марка, вкуса его губ, не услышу заветный шелковый голос. Я больше никогда не увижу его.

Задыхаясь от безысходности и никчемности будущего, я резко вскочила, поднимаясь с земли. Боль продолжала терзать меня и почему-то гнала вперед.

Вернувшись домой, я снова разрыдалась. Я уже так устала плакать. Слезы не успевают даже высыхать. Красные, превратившиеся в щелки, глаза постоянно болят и пылают. Холодные компрессы не помогают – они тут же становятся горячими и намокают от слез.

Мне нужен Марк. Мне очень нужен Марк.

У меня постоянно такое ощущение, будто я умираю, но никак не умру. Я так измучилась.

Неужели моим мукам никогда не будет конца?

Я бы с радостью приняла на себя все физические мучения, чтобы они заглушили душевную боль. Самые страшные муки – это ничто по сравнению с там, что я испытываю сейчас.

Мамы дома не было – к счастью, она уехала в командировку. Я могла страдать так, чтобы этого никто не видел. К вечеру слезы высохли. И даже переживая всю боль с прежней силой, я не могла заставить себя заплакать. Все, что я видела вокруг, казалось мне картинкой, которую я долго воспроизводила в своем сознании.

Слезы высохли, и больше я не плакала. Я старалась терпеть боль. Постоянно ее терпеть. Сердце кричало и разрывалось на части, но я молчала. Сердце рыдало навзрыд, и я молила Бога, чтобы оно остановилось. Я мечтала найти что-то, что могло быть хоть ненадолго заглушить крики души, чтобы я могла отдохнуть.

Зайдя на кухню, я равнодушно оглядела, что там было. Почему-то больше всего мне понравился нож. Взяв его в руки, я осторожно осмотрела его. Черная рукоятка и блестящий острый металл.

Жаль, что я не могу воспользоваться этим ножом так, как мне хочется. Тысячи, миллионы таких ножей режут меня изнутри, причиняя немыслимую боль. Они тычут и колют сердце, и оно, истерзанное, замученное, принимает на себя все больше и больше боли.

– Сердце, не плачь, я же не плачу, – умоляла я.

– Как больно… – шептало оно мне в ответ.

– Мне тоже. Вот, смотри! – Я крепче сжала черную рукоятку, и нож прошелся по руке, разрезая ладонь. – Мне тоже больно.

Ровная диагональная полоса проступила на ладони, а сразу после того, как я извлекла из раны нож, оттуда полилась кровь. Красная, как цвет моей боли.

Я наивно хотела доказать сердцу, будто бы телу тоже больно. Но я лишь доказала, что тело совсем ничего не чувствует.

Может, мне нужно расковырять эту рану, чтобы я ощутила хоть что-то, кроме душевной боли?

Сжимая ладонь, я выжимала из нее кровь и убеждала себя, что в ладони я чувствую боль. Но это была неправда – никакие раны на теле не перекроют собой раны в душе.

Я как-то медленно реагировала на происходящее – даже не сразу спохватилась, что испачкала кровью половину кухни. Лучше бы я занялась самоистязанием где-нибудь над раковиной.

Сполоснув руку под холодной водой, я быстро замотала ее бинтом, чтобы стекающей кровью не испачкать и другие комнаты.

Уборкой я занималась особенно тщательно, сосредоточивая все свое внимание, будто бы занималась чем-то бесконечно важным.

Ночью я не спала. Отчаяние и боль не давали мне забыться.

С постели я встала с такими же красными и опухшими глазами, с какими и легла.

Я ненавидела утро – оно предвещало мне целый день впереди. Я ненавидела вечер – он обещал мне бессонную ночь.

Кислота разъедала мое сердце. Понемножку, по клеточкам.

Я люблю Марка.

Но в его жизни для меня места нет.

Глухо застонав, я поняла, что так жить нельзя. Что я гублю не только себя, но и тревожу родных и близких.

Получится ли у меня надеть на лицо маску, как это сделал Марк? Хотя бы превратиться в равнодушную неэмоциональную статую, раз уж мне не суждено больше радоваться?

Еще через несколько дней вернулась мама, и мне пришлось прекратить плакать. Сжимая зубы, и постоянно отворачивая лицо, я прятала от нее свой взгляд.

Я не живу, я существую. Существую, потому что не могу не существовать.

Я возненавидела свое сердце, потому что оно причиняло слишком много боли. Основная масса удушающих чувств исходила именно от сердца. И я никак не могла найти способ заставить его замолчать.