Жажда жизни - Ирвинг Стоун

Тео и Винсент тоже собрались уходить. Руссо стоял у стола, уставившись на кучку монет.

– Может быть, ты пойдешь домой один, Тео? – тихо сказал Винсент. – Я хочу еще побыть здесь и познакомиться с ним покороче.

Тео вышел. Руссо и не заметил, как Винсент затворил дверь и прислонился к стене. Он все еще пересчитывал лежавшие на столе монеты.

– Восемьдесят франков, девяносто франков, сто, сто пять.

Он поднял голову и увидел Винсента. В глазах его снова появилось выражение детской наивности. Он отодвинул деньги в сторону и глупо улыбнулся.

– Снимите маску, Руссо, – проговорил Винсент. – Поймите, я тоже крестьянин и художник.

Руссо выбежал из—за стола и горячо стиснул ему руку.

– Тео показывал мне ваши полотна из жизни голландских крестьян. Они очень хороши. Они лучше картин Милле. Я смотрел их много—много раз. Я восхищен вами, господин Ван Гог!

– А я смотрел ваши картины, Руссо, пока эти... валяли тут дурака... Я тоже восхищен вами.

– Благодарю вас. Пожалуйста, садитесь. Возьмите табаку и набейте себе трубку. Сто пять франков, господин Ван Гог, сто пять франков! Я накуплю теперь в табаку, и еды, и холстов!

Они уселись друг против друга и молча курили, погрузившись в раздумье.

– Полагаю, для вас не секрет, Руссо, что вас называют сумасшедшим?

– О, конечно. Говорят, что в Гааге вас тоже считали сумасшедшим.

– Да, это правда.

– Пусть думают, что хотят. Когда—нибудь мои полотна будут висеть в Люксембургском музее.

– А мои в Лувре! – подхватил Винсент.

Они взглянули друг другу в глаза и вдруг громко, от всего сердца расхохотались.

– А ведь они правы, Анри, – сказал Винсент. – Мы в есть сумасшедшие!

– Так не пойти ли нам выпить по стаканчику? – предложил Руссо.

Гоген постучал в дверь квартиры Ван Гогов в среду, незадолго перед обедом.

– Твой брат просил меня отвести тебя сегодня в кафе «Батиньоль». Сам он будет допоздна работать в галерее. А, вот интересные полотна! Можно взглянуть?

– Разумеется. Одно из них я написал в Брабанте, другие в Гааге.

Гоген рассматривал картины долго и пристально. Несколько раз он поднимал руку и открывал рот, словно собираясь заговорить. Но ему, видимо, было трудно выразить свои мысли.

– Прости меня за откровенный вопрос, Винсент, – сказал он наконец, – но ты, случайно, не эпилептик?

Винсент в это время надевал овчинный полушубок, который он, к ужасу Тео, купил в лавке подержанных вещей и никак не хотел с ним расстаться. Он повернулся и поглядел на Гогена:

– Кто я, по—твоему?

– Я спрашиваю, ты не эпилептик? Ну, не из тех, у кого бывают нервные припадки?

– Насколько мне известно, нет. А почему ты об этом спрашиваешь, Гоген?

– Понимаешь... твои картины... кажется, что они вот—вот взорвутся и спалят самый холст. Когда я гляжу на твои работы... и это уже не первый раз... я чувствую нервное возбуждение, которое не в силах подавить. Я чувствую, что если не взорвется картина, то взорвусь я! Ты знаешь, где у меня особенно отзывается твоя живопись?

– Не знаю. Где же?

– В кишках. У меня выворачивает все нутро. Так давит и крутит, что я еле сдерживаюсь.

– Что ж, может быть, я стану сбывать свои произведения в качестве слабительного. Повесишь такую картину в уборной и поглядывай на нее ежедневно в определенный час.

– Говоря серьезно, я вряд ли смог бы жить среди твоих картин, Винсент. Они свели бы меня с ума за одну неделю.

– Ну, пойдем?

Они поднялись по улице Монмартр к бульвару Клиши.

– Ты еще не обедал? – спросил Гоген.

– Нет. А ты?

– Тоже нет. Не зайти ли нам к Батай?

– Прекрасная мысль. Деньги у тебя есть?

– Ни сантима. А у тебя?

– Как всегда, в кармане пусто. Я думал, что меня накормит Тео.

– Черт побери! Тогда, пожалуй, нам не пообедать.

– Давай все—таки зайдем и посмотрим, какое там сегодня дежурное блюдо.

Они прошли вверх по улице Лепик, затем повернули направо, на улицу Аббатисы. У мадам Батай на одном из искусственных деревьев, стоявших у входной двери, висело написанное чернилами меню.

– М—мм, – промычал Винсент. – Телятина с зеленым горошком. Мое любимое блюдо.

– Терпеть не могу телятину, – отозвался Гоген. – Я даже рад, что мне не придется здесь обедать.

– Какая чушь!

Они побрели дальше и скоро очутились в маленьком садике у подножия Монмартра.

– Ба! – воскликнул Гоген. – Вон видишь, – Поль Сезанн спит на скамейке. Но почему этот кретин кладет башмаки вместо подушки под голову – ума не приложу. Давай—ка разбудим его.

Он снял с себя ремень, сложил его вдвое и хлестнул им по босым ногам спящего. Сезанн подскочил с криком боли.

– Гоген, ты чертов садист! Что за идиотские шутки? Когда—нибудь я размозжу тебе череп!

– Так тебе и надо, не выставляй голые ноги. И зачем ты кладешь свои грязные провансальские башмаки под голову вместо подушки? Лучше уж спать на голой скамье, – так гораздо удобней.

Сезанн вытер ладонью ноги, натянул башмаки и ворчливо сказал:

– Я кладу башмаки под голову не вместо подушив. Я делаю это затем, чтобы, пока я сплю, их никто не стащил!

Гоген повернулся к Винсенту.

– Послушать его, так перед нами голодающий художник, не правда ли? А у его отца целый банк, ему принадлежит почти весь город Экс в Провансе. Поль, это Винсент Ван Гог, брат Тео.

Сезанн и Винсент пожали друг другу руки.

– Очень жаль, Сезанн, что мы не наткнулись на тебя полчаса назад, – сказал Гоген. – Ты бы пошел вместе с нами обедать. У Батай сегодня такая телятина с горошком, какой я еще никогда не пробовал.

– В самом деле хорошая телятина, а? – заинтересовался Сезанн.

– Хорошая? Изумительная! Правда, Винсент?

– Да что говорить!

– Тогда, я думаю, надо пойти попробовать. Вы не составите мне компанию?

– Не знаю, смогу ли я съесть еще одну порцию. А ты, Винсент?

– Право, едва ли. Но если господин Сезанн настаивает...

– Ну, будь другом, Гоген! Ты знаешь, я ненавижу есть в одиночестве. Закажем чего—нибудь еще, если вы уже объелись телятиной.

– Ну хорошо, только ради тебя, Поль. Пойдем, Винсент.

Они вновь вернулись на улицу Аббатисы и вошли в ресторан «Батай».

– Добрый вечер, господа, – приветствовал их официант. – Что прикажете подать?

– Принесите три дежурных блюда, – сказал Гоген.

– Хорошо. А какое вино?

– А уж вино, Сезанн, выбирай сам. Ты в этом разбираешься гораздо лучше меня.

– Ну, что ж, тут есть сент—эстеф, бордо, сотерн, бон...

– А пил ты здесь когда—нибудь поммар? – перебил его Гоген самым простодушным тоном. – Это лучшее вино у Батай.

– Принесите нам бутылку поммара, – приказал Сезанн официанту.