Меч Вайу - Виталий Гладкий

Подручные Одинокого Волка разыскали новое пристанище Авезельмиса не без труда. Но, раз проученные, наотрез отказались сопровождать Афенея к жилищу отшельника. Пришлось ему самому рыскать по чащобам, пока не изучил все подходы к ложбине досконально. Впрочем, теперь.

Афеней строго-настрого приказал бандитам оставить в покое Авезельмиса – ему он был нужен живым и невредимым. А те и не помышляли об этом и приказу ольвийского купца были только рады – связываться еще раз с ведном-оборотнем, каковым они считали старика, им не хотелось.

Наконец Афеней решился:

– Авезельмис, мне нужно с тобой поговорить…

– Я слушаю…

– Поговорить о делах, и тебе, я знаю, не безразличных…

– Говорить с убийцей и клятвопреступником мне не позволяют ни совесть, ни гнев богов. Они все видят и не простят мне этого.

– Я преклоняюсь перед твоими богами, Авезельмис…

– Не оскверняй ложью мое жилище!

– Ладно, пусть так. Ты мне не веришь, но все же я не хочу обидеть ни тебя, ни твоих богов. У меня свои божества, в них я верю не меньше твоего, но это не меняет сути. Спорить с тобой по этому поводу тоже не буду – глупо оспаривать у другого человека право мыслить и поступать, как его душе угодно.

– Все равно мне с тобой не по пути. Твои руки запачканы кровью невинных жертв. Только не говори, что это не так! – у меня один глаз, но человеческую низость и подлость он видит пока достаточно хорошо.

– Ты имеешь в виду нападение на сколотов, что отдыхали в твоей хижине? – правильно истолковал гневную тираду Авезельмиса купец-лазутчик.

– Вот именно.

– Ах, Авезельмис! Мне ли тебе говорить, что враг хорош только мертвый. А сколоты.

Марсагета, – с нажимом на имени вождя сказал Афеней, – мои враги. И я это не скрываю.

– Чем же они тебе так досадили? – с иронией спросил старик.

– А чем тебе не угоден Марсагет? – вопросом на вопрос овтетил Афеней. – Можешь ли ты мне ответить?

– Послушай, Афеней, – старик распрямился, грозно сверкнув единственным глазом. – Ты зачем сюда пришел? Чтобы поупражняться в риторике?

– Вовсе нет, Авезельмис. Я пришел к тебе за помощью. Да, за помощью! Марсагет – мой враг.

Я готов рискнуть головой, лишь бы свести с ним счеты. Удивлен? Клянусь! – Афеней вскочил, подошел к Авезельмису. – Пусть я убийца, пусть клятвопреступник – тебе какое дело? Мне ответ держать перед богами. Но запомни: никто, кроме меня, не сможет уложить Марсагета на похоронную колесницу. Никто! И никто, кроме меня, не избавит тебя от горечи разбитых надежд, от мук и терзаний, которые принес тебе Марсагет. А ты… Ты просто трус!

Авезельмис преобразился: гневно вскинувшись, он сорвал со стены землянки меч, вскочил, отвел для удара руку… Афеней безбоязненно смотрел ему в лицо, даже не шевельнувшись – яростный и хищный, словно волк, учуявший близкую поживу.

Авезельмис опустил меч, затем бросил его на постель; отвернувшись к стене, долго стоял неподвижный и безмолвный. Затем подошел в угол к жертвеннику и стал молиться. Афеней ждал.

Наконец Авезельмис обернулся к нему:

– Хорошо… Может, ты и прав… О боги! – он коротко застонал. – О боги… Горе мое беспредельно; за что?..

Афенею неожиданно стало искренне жаль его, но сказать что-либо он не осмелился.

– Какая помощь тебе нужна? – глухо спросил старик…

ГЛАВА 30

Стража у главных ворот Атейополиса заметила путников на расстоянии, не превышающем полета стрелы: две странные, несуразные фигуры словно родил жиденький, быстро тающий утренний туман.Два путника шли в направлении Старого Города. Дорога, избитая лошадиными копытами и обильно политая дождями, превратилась в грязное месиво, и они старались держаться обочины, хотя та выглядела не лучше. Шли медленно, обстоятельно выбирая место, куда поставить ногу, склонив головы и не глядя по сторонам.

Когда до ворот оставалось не больше полустадия, среди стражи прошелестел смешок, а затем раздался и хохот – уж больно комично выглядели эти двое.

Плащи, вернее то, что странники накинули себе на плечи, плетенные из липового мочала, топорщились в стороны, скрипели и шуршали; на ноги вместо сапожек они приладили опорки из коры, перетянутые лыком почти до колен; остальные предметы одежды тоже поражали убожеством и ветхостью: рубахи и штаны в заплатах, уже успевших, прохудиться, безрукавки-телогрейки, когда- то подбитые заячьим мехом, изорвались до такой степени, что, казалось, дотронься до них рукой – и они рассыплются на кусочки, как опаленный огнем пергамент; грязные, спутанные волосы на их головах были прикрыты небольшими шапочками из плохо выделанной кожи, разрисованной какими-то таинственными закорючками – белыми и красными.

Когда они, смиренно кланяясь, подошли вплотную, старший дозорный важно нахмурился, вспомнив приказ Марсагета: всех странников без исключения доставлять прежде всего в акрополь.

– Куда путь держите? – спросил воин, загораживая им проход.

– Мог бы и так догадаться… – буркнул один из странников вполголоса; второй промолчал, сосредоточенно вглядываясь в лицо старшего дозорного.

– И зачем? – продолжил тот свой допрос, начиная злиться: он все-таки услышал реплику странника.

– Оголодали, пообносились в дороге, – второй странник, постарше, говорил глухо, почти не открывая рта, в длинную седую бороду. – Погреться у очага, кусок лепешки да горячую похлебку – что еще нам нужно? Пропусти…

– Пропущу, понятное дело. Только сначала вам придется пройти в акрополь.

– С какой стати? – встревожился странник помоложе, с острыми глазами-буравчиками.

– Наш великий вождь Марсагет приказал таких, как вы, приводить к нему на смотрины. Как наложниц. Ха-ха-ха! – заржал довольный своей шуткой сколот.

– Марсагет? – старший из странников нахмурился; второй сник, забеспокоился, хотя виду не подал.

Старший дозорный был опытный разведчик и следопыт; от него не ускользнуло замешательство странных путников. Он резко оборвал смех, поднял руку – три воина с дротиками наизготове окружили странников.

– Обыскать! – приказал он воинам. – И в акрополь. Глаз не спускать с них!

Воины было подступили к странникам, чтобы выполнить приказание своего начальника, как вдруг старший из странников резко вскинул правую руку над головой, и взгляды сколотов приковал к себе небольшой, полированный шарик из какого-то светлого с золотинкой металла. На фоне загоревшей до черноты руки странника он сверкал так ярко, что впору было зажмурить глаза.

Внутри шарика, если хорошо присмотреться, вспыхивали и гасли, как зарницы, крохотные огоньки; возможно, это был обман зрения или что-то еще, но сколоты, а с ними и попутчик странника, словно очарованные, не отводили глаз от сияющего кусочка металла. Фигуры дозорных, до этого подтянутые, настороженные, как-то обмякли, кто-то из них всхлипнул и засмеялся неестественным смехом, резким и судорожным.