Лотос - Дженнифер Хартманн

Гейб, наконец, поворачивается на месте, тяжело вздыхая. И когда его взгляд скользит между нами, поначалу нечитаемый, на губах появляется усмешка, и эти глаза искрятся любовью.

– Вы, придурки, в большом долгу передо мной.

Из Сидни вырывается облегчение еще до того, как я успеваю услышать слова брата. Пока Гейб поднимается по лестнице, Сидни мчится к нему навстречу. В итоге он одной рукой заключает ее в крепкое объятие, – да такое сильное, что приподнимает над полом.

– Я подумываю о бесплатной закуске из тако на всю жизнь, – говорит Гейб, подмигивая мне через плечо, когда ее ноги, наконец, касаются земли. – Я бы добавил что-то еще в меню, но я почти уверен, это единственное, что ты можешь приготовить.

Сидни вытирает слезы, усмехаясь.

– Ты не можешь притворяться, что тебе не понравились мои кексы с сосками.

– Я имею право хранить молчание. – Гейб отпускает ее, все еще улыбаясь, и подходит ко мне. – И ты, старший брат. Я думаю, может быть, ты мог бы нарисовать меня в одном из своих комиксов в роли сильного полубога, который излучает невероятную привлекательность и сверхсексуальность.

Его бровь игриво подергивается. Не удержавшись от чувств, я притягиваю его к себе, чтобы тоже обнять. И я не знаю, хочу ли смеяться или плакать в этот момент, но полагаю, в этих обоих эмоциях и есть весь смысл.

Я стараюсь не касаться раненой руки Гейба. Ожог такой сильный и большой, что след от него выглядывает из-под ворота футболки и следует к самой челюсти.

– Я рад, что с тобой все в порядке, Гейб. Я всю жизнь буду благодарить тебя за твою храбрость.

Он посмеивается мне в плечо.

– Учитывая, что у тебя больше жизней, чем у кошки Сидни, ты будешь занятым парнем.

Алексис мяукает с подлокотника дивана, как будто знает, что мы говорим о ней. Услышав его слова, я отстраняюсь.

– Алексис столкнулась с многочисленными смертями?

– Она очень заинтересована движущимися транспортными средствами. – Сидни прочищает горло. – И был инцидент со снегоуборочной машиной.

– Ох.

Еще одно понимающее мяуканье.

Мы втроем направляемся в гостиную и проводим много времени, просто сидя в уютной тишине – убедительном доказательстве нашего спасения. В какой-то момент Сидни приносит закуску из тако, и наш разговор переходит от смеха и шуток к слезам и неверию, а затем возвращается к искрометной атмосфере. Сидни сидит между нами на диване, ее рука в моей, а голова примостилась на здоровом плече Гейба, пока мы предаемся воспоминаниям и вместе скорбим.

Приближается вечер, Сидни достает свой сотовый телефон и набирает электронное сообщение.

– Есть еще один человек, которому нужно быть здесь, – мягко говорит она нам.

Этим человеком является Клементина, которая в итоге приходит час спустя. И тут до меня доходит, что с того момента, как я вернулся, мы впервые собрались все вместе в одной комнате. Это подходящий момент для воссоединения нашей компании детства, несмотря на серьезные обстоятельства, которые все еще нависают над нами подобно серому облаку.

Мы в гостиной: Гейб прислонился спиной к дивану, Клементина сидит рядом, подтянув колени, а Сидни устроилась между моих ног посредине ковра. Мы заказываем пиццу, поскольку наш разговор становится напряженным.

Клементина прерывисто вздыхает, крутя носок на лодыжке, чтобы отвлечься от боли.

– Я чувствую себя ответственной за все, – бормочет она в какой-то момент, откладывая пиццу, к которой даже не притронулась. – Я знала, что он больной урод, но я понятия не имела, что он способен на…

Мы все отводим глаза, и мои руки нежно обнимают Сидни.

– Он был моим чертовым отцом, – сокрушается Гейб, проводя обеими ладонями по лицу. – Я все еще не свыкся ни с чем из этого.

– В этом никто не виноват, кроме него, – говорит Сидни, прижимаясь ко мне спиной и сжимая мою руку.

Клементина смахивает слезу.

– В глубине души я это знаю, но это не снимает с меня вины. Я не могу объяснить ту власть, которую он имел надо мной, или тошнотворную хватку моего секрета. Я чувствовала столько стыда, столько унижения и отвращения к себе. – Ее дыхание прерывистое, слова колючие, пронзающие всех нас своей серьезностью. – Чем больше проходило времени, тем хуже я себя чувствовала. Тем труднее становилось. Трэвис всегда говорил мне, что никто никогда мне не поверит, и я принимала это за истину.

Сидни быстро сжимает мою руку, а затем поднимается на ноги и подбегает к дивану, чтобы обнять свою сестру.

– Сестренка, я так сильно люблю тебя, – плачет она, уронив голову на плечо Клементины. – Почему ты сказала мне, что это был Брэдфорд?

Клементина ерзает, бросая взгляд в мою сторону, ее радужки мерцают извинением.

– Было легче обвинить в этом мертвеца, – признается она шепотом. – Наверное, я все еще пыталась сохранить наш секрет… мой секрет. Я не могу этого объяснить, Сид, но чувство стыда так сильно. Даже говоря об этом прямо сейчас, я чувствую, что предаю какую-то извращенную, глубоко укоренившуюся часть себя.

– Ты хочешь поговорить наедине? – Сидни шмыгает носом.

После минутного раздумья она качает головой:

– Нет. Каждый в этой комнате заплатил высокую цену за годы моего молчания. Вы все заслуживаете знать почему.

Откидываясь назад, я пытаюсь поставить себя на место Клементины. Она чувствует себя ответственной. Она тащила на себе чувство ответственности за случившееся с ней в течение многих лет, и теперь к этому грузу добавились еще более серьезные последствия. Мое похищение, нападение на Сидни, пожар, шрамы, как эмоциональные, так и физические. Я могу только представить демонов, которые преследуют ее, пытаются утащить на дно и утопить.

Я прочищаю горло, сглатывая.

– Ты не виновата, – тихо говорю я ей, привлекая взгляды всех троих. – Власть Трэвиса заканчивается здесь, прямо сейчас, в этой комнате.

Шесть глаз смотрят на меня в ответ, впитывая мои слова. И мне кажется, что на краткий миг мы все перенеслись в прошлое, в более простые, невинные дни – дни солнечного света, фруктового мороженого и бесконечных летних ночей. До Трэвиса. До моего исчезновения. До того, как мужчина вонзил свои отвратительные когти в одну маленькую девочку и сформировал сотню разных вариантов будущего.

Клементина, Сидни, Гейб, я сам.

Моя мама.

Брэдфорд.

Невозможно сказать, сколько жизней было изменено, запятнано, уничтожено. Его когти вонзились глубоко, но сейчас мы их вырвем.

Мы не можем изменить прошлое, но мы, безусловно, можем сформировать наше будущее, и Трэвис не будет в нем участвовать. Мы восстанем из пепла с дымом в легких и шрамами на