Из Парижа в Бразилию по суше - Луи Буссенар

Электрические звонки расположены везде на расстоянии вытянутой руки пассажира. Стоит только нажать на кнопку из слоновой кости, как тотчас же появится служитель, готовый выполнить любую просьбу.

Пассажир желает подкрепиться? Проще простого: кухня и коробки с провизией тут как тут. От печей доносится приятное для уха шкворчание. Через четверть часа ваш обед готов.

А может, вам хочется отведать одну из тех смесей, столь дорогих желудку каждого американца, один из тех «прохладительных» напитков, которые американцы называют «ночным колпаком», «Томом», «Джерри», «петушиным хвостом»[307] или просто «дьявольским питьем»? В буфете — изобилие всяческих бутылок, напитки на любой вкус, включая парфюмерные жидкости, купорос и лекарственные настойки.

Наступает ночь, и в мгновение ока происходит полная смена обстановки. Служитель расставляет скамьи, опускает верхние полки и достает оттуда необходимые постельные принадлежности: одеяла, подушки, простыни, занавесы. Он делает все так хорошо и быстро, что меньше, чем за полчаса, «серебряный дворец» превращается в общую спальню с двадцатью четырьмя кроватями, расположенными в два этажа. И обходится пассажиру великолепная, располагающая к отдыху постель всего в один или полтора доллара, что равно стоимости номера в гостинице.

Кровати в таких вагонах очень широкие и гораздо более удобные, чем кушетки на пароходах. Между спальными секциями — стационарные[308] перегородки, а двойной ряд плотных занавесей отгораживает спящих от остающегося свободным прохода. При пробуждении путешественник находит свою обувь и платье вычищенными и может сразу же отправиться в туалетную кабинку, расположенную соответственно в каждом конце вагона: одна — для дам, другая — для мужчин.

Кроме того, в любом из этих огромных вагонов оборудованы небольшая гостиная для дам и маленькая курительная — smoking-room по-английски. Пассажир имеет право, спокойно заняв свое место, уйти в курительную и, доплатив еще три доллара за каждые двадцать четыре часа, не покидать ее хоть до конца своего путешествия. Если же он предпочитает проводить время на своем обычном месте, дополнительная плата за ночь, как мы уже сказали, не будет превышать полутора долларов.

Что же касается багажа[309], то перевозка его — поистине высочайшее достижение американской практической хватки. Все без исключения железнодорожные компании используют систему, подобную той, что принята в гардеробах театров. Два круглых кожаных номерка с одинаковыми цифрами болтаются на длинном, узком и тоже кожаном ремешке. Один прикрепляется к чемодану, другой вручается владельцу, и заботы пассажира о своей клади на этом кончаются. При приближении к большому городу агент компании проходит поезд, просит у пассажира его номерки и записывает адрес, куда направляется путешественник. Прибыв на вокзал, пассажир идет куда ему вздумается, не тревожась о судьбе чемоданов: он может отправиться в гостиницу в наемном экипаже или совершить приятную прогулку пешком. Добравшись же до места, он найдет там свой багаж, прибывший туда заботами компании гораздо раньше него.

Жак без устали восхищался удобными и шикарными вагонами. Он был в восторге от возможности пройти из одного конца поезда в другой, уверяя, что подобная прогулка лишает путешествие утомительности и однообразия, и просто не находил слов, дабы воспеть новшества, с которыми ему пришлось столкнуться впервые.

Однако скоро он «обнаружил на солнце пятна».

Пройдя километров сорок, поезд остановился у железнодорожной станции под названием Тенино, где от основного полотна отходит боковая ветка, ведущая в Олимпию, столицу штата Вашингтон.

Несколько мальчишек с кипами печатной продукции легко карабкались на ступеньки вагонов, выкрикивая фальцетом заголовки и содержание газетных листов, еще влажных от типографской краски.

Жак купил номер газеты «Олимпийское время» — «Olimpia Times» по-английски — и тут же принялся ее штудировать, в то время как Жюльен, скептически относившийся ко всему, что связано с ежедневной печатью, продолжал вести с Перро нескончаемую беседу о франко-канадских метисах, прозванных в Канаде «обугленными деревьями».

Жак — да простят мне это выражение! — был чрезвычайно падок до новостей и, словно истый провинциал, верил газетам. И теперь, будучи уже давно отлучен от печатного слова, он подробно, строчка за строчкой, смаковал бесценное приобретение, не обращая внимания на возбужденных попутчиков, которые время от времени громогласно объявляли об изменении цен на сало и выкрикивали последние сведения о понижении ставок на кожи или повышении курса нефтяных акций, — в общем, вели себя так, будто находились прямо на бирже. Вскоре постоянные толчки локтями и коленями, наносимые, впрочем, без всякого злого умысла неугомонными соседями, стали раздражать нашего читателя, и ему все трудней и трудней становилось сохранять хладнокровие.

— Однако люди эти на редкость плохо воспитаны! — произнес он в сторону. — Ревут, словно быки в стойле, толкаются, как сбежавшие из зверинца медведи, приходят, уходят, встают, садятся, бесцеремонно упираются в тебя локтями, хватают за пуговицу и даже не подумают извиниться. Подобные манеры просто невыносимы!

Решив оставить свое место и сесть поближе к Жюльену и Перро, Жак, поскользнувшись, чуть не упал в черное болото, образовавшееся на постеленном на полу ковре трудами трех джентльменов, которые, засунув за щеку по огромной порции жевательного табака, с точностью дождевальной установки посылали на ковер частые и длинные плевки. С трудом сдерживая отвращение, наш герой поневоле вернулся на свою скамью и попытался вновь углубиться в чтение. Но назойливое щекотание затылка, производимое неизвестным предметом, опять отвлекло его от вожделенного занятия.

Он резко повернулся, и лицо его очутилось в обрамлении двух огромных подметок, каблуки которых вольготно лежали на спинке сиденья. Владелец сих монументальных «подпяточных» аксессуаров[310] наслаждался отдыхом. Опустив голову, он развалился в кресле, вытянув ноги под углом в сорок пять градусов и положив их на скамейку Жака. Последний счел подобную позу слишком вольной. Но требовать от бесцеремонного янки соблюдения приличий было делом бесперспективным: в подобной же позе пребывали еще пять или шесть джентльменов, и она вполне устраивала их соседей, равнодушно созерцавших шедевры американской обувной промышленности.

При виде несчастной физиономии друга Жюльен рассмеялся.

— Смейся, смейся, сам-то ты что бы сделал на моем месте? — спросил Жак, покидая свое сиденье.