Петроград-Брест - Иван Шамякин

Напоминание о его позоре было неприятно. Бестактная свинья, этот Бульба, не мог смолчать перед лакеем и солдатами. Хорошо, немецкий солдат по-русски не понимает, но Фридрих отлично владеет русским.

— Прошу вас, капитан. — Зейфель как будто учтиво отступил в сторону.

— Полковник, капитан. Прошу не забывать. И еще одно условие. Ваши люди охраняют нас внизу. Мой человек охраняет меня наверху, перед вашим кабинетом. Только так! Разговор равных!

С этими словами Бульба небрежно бросил солдату, который, дрожа от страха, загораживал штыком лестницу, затвор. Тот с радостью схватил затвор, начал вставлять его дрожащими руками в винтовку.

Бульба-Любецкий, а за ним Мустафа, в толстом кожухе, с гранатами за ремнем, проследовали мимо него с видом победителей.

Зейфель прошел в кабинет первым, успел достать из ящика стола маузер, положил его на стол, накрыл газетой. Гостя он встретил, сжимая в кармане рукоятку бельгийского дамского пистолета.

Бульба мгновенно заметил, что Зейфель вооружен. Это несколько нарушало его план. Но он не терялся ни в какой ситуации.

— О, простите, господин майор. Снизу я не видел ваши погоны. Поздравляю. Немецкое командование оценило ваши заслуги выше русского. Не умел царь воздать вам. И мой кузен тоже не раскусил, какой вы патриот.

При всей преданности Германии Зейфель не любил напоминаний о своей тайной роли в русской Ставке, даже когда напоминали свои, немцы, без иронии, с похвалой; все равно неприятно называться шпионом.

А этот бандит говорит с таким наглым сарказмом.

— Капитан, я не люблю иронии. В какой валюте вы желаете получить ваш долг?

— Полковник, господин майор. Полковник! Прошу не забывать. Конечно, в марках.

— По какому курсу?

— По довоенному.

— Ха-ха! Капитан! Вы полагаете, меня можно так просто ограбить?

— Господин майор, вы хотите меня разозлить?

— Хорошо, будьте полковником, господин полковник.

— Между прочим, я тоже не люблю иронии. С недавнего времени. Если по векселям мне не хотят платить… ни большевики, ни немецкие бароны.

— Я не сказал, что не хочу платить.

— Спасибо, барон. За искренность — искренность. Я понимаю, вам теперь нелегко. Большевики разорили вас. Я готов получить часть долга в другой валюте. Дайте мне власть над округой. У меня сотня сабель. Очень острых сабель.

Барон похолодел от страха. Черт возьми, похоже на правду, иначе этот авантюрист не явился бы сюда с одним ординарцем и не вел бы себя так нагло. Идиот Шульц! Рвется в Москву, а в тылу у него гуляют такие отряды. А если их несколько и они оставлены здесь большевиками?

Зейфель отказался от намерения, подгадав удобный момент, выстрелить в Бульбу. Пистолет в кармане обжигал руку, и он скорее вынул ее, показал гостю открытую пустую ладонь: мол, смотри, у меня самые мирные намерения. Представил, что могло бы быть, застрели или арестуй он командира отряда, стоящего, возможно, где-то за конюшней или даже ближе, под стенами замка. В такую пургу можно пробраться куда хочешь. Даже если их не сотня, а полсотни или даже треть сотни — что сделают против таких вот татар, как тот, стоящий за дверью, его двадцать инвалидов, старых бюргеров, часть которых к тому же на станции, в двух верстах? Да эти анархисты разнесут здесь все до основания, одни головешки оставят от поместья. Да и ему самому не удрать, не спрятаться. Пощады такие головорезы не дадут никому. Нет, лучше откупиться любой ценой.

— Что вы, господин полковник, имеете в виду под округой? И что вы имеете в виду под властью?

— На губернию… Минскую или Виленскую я не претендую. С меня хватит одного-двух уездов… Знаю, что за время войны немецкое командование накопило немалый опыт организации власти на оккупированных землях. Высшая гражданская должность меня вполне удовлетворит. С моими собственными вооруженными силами. Я очищу вам округу от большевиков.

Зейфелю захотелось пожать непрошеному гостю руку. Все логично: эсеры и большевики враги. Бульба если и не брат, то, известно было всем, знакомый Керенского. Хотя, пожалуй, движут им не политические цели, а стремление набить себе карманы. А кто не хочет их набить? Один мужик Калачик как был в лаптях, так и остался, хотя три месяца был у власти.

Конечно, определенный риск есть. Но в данной ситуации лучше иметь этого человека союзником, чем врагом. Правда, простит ли ему командование рейды в тылы немецкой армии? Пруссак Гофман упрям и мстителен. Но можно убедить некоторых политиков. Бульба — авторитет среди русского фронтового офицерства, и за выступление против большевиков ему можно многое простить.

Однако высокие соображения промелькнули так, между прочим. Более заинтересованно Зейфель думал о том, как выйти живым-здоровым из очень неопределенной ситуации. За собственную жизнь можно продать душу черту, дать любое обещание, любую клятву.

— Господин полковник, честность за честность. Я не высокий военный начальник. Но я могу твердо обещать убедить свое командование дать вам такую власть. Надеюсь, мы станем друзьями.

— Благодарю, господин майор. Но часть долга… отдайте. Мне нужно кормить людей.

Зейфель всегда расставался с деньгами, пожалуй, так же тяжело, как расстаются с жизнью, поэтому он не выдержал:

— Вы разгромили два обоза…

— Не мы, — спокойно ответил Бульба. — Это мужицкий партизанский отряд. У них двести штыков или топоров… Вы хотите, чтобы я обратился за хлебом к ним? Но тогда я вынужден буду помогать им. Я — человек слова.

— Мужицкий?.. Партизанский? — побледнел Зейфель.

Очень внимательно следил Бульба за каждым движением, за каждым жестом барона. Увидел, что «сто сабель» сбили с барона воинственность, обезоружили и заставили поверить в искренность его предложения. Мужицкий отряд совсем ошеломил — майор сразу подумал о Рудковском.

Давняя террористическая тактика не подвела: враг деморализован, кроме того, он, Бульба, повеселил себя отличным спектаклем. Теперь наступило время действовать!

На протяжении всего диалога он незаметно приближался к столу. Зейфель все больше терял бдительность. Назар с почти презрительной небрежностью обошел хозяина и, подняв газету, взял со стола маузер.

— О, какая вещь! Именной? Жаль. А я хотел предложить вам за него часть долга.

Зейфель был настолько заворожен игрой талантливого артиста, что даже не очень испугался; он сейчас больше думал об отрядах да сумме, какой можно откупиться от нахального гостя. Его страшило, что запрошено будет немало.

А Бульбе все еще хотелось немного поиграть.

— Если у вас тяжело с деньгами, господин майор, я могу взять хлеб, скот, мед…

— Господин полковник! Все съели большевики. Бульба-Любецкий игриво подбросил маузер, ловко поймал его и решил про себя, что пора ставить точку. Нельзя так долго испытывать судьбу. Там, внизу, могут поднять тревогу. Правда, он не очень-то боялся, «имея сотню сабель»; наоборот, ему хотелось, чтобы собралась охрана, прислуга, пусть насладятся позором «рыцаря двух разведок».

Но тут распахнулись двери. Первый заглянул в комнату Мустафа. Но только он успел выкрикнуть: «Ваше бродь!» — как, отпихнув его, в кабинет ввалился старый барон в заснеженном полушубке.

— Что случилось, Арт? Что это за люди? Фридрих испугал меня.

Барон спросил по-русски. Сын ответил по-немецки:

— Не волнуйся, папа. Полковник Бульба-Любецкий мой давний знакомый.

— Бульба? Тот, что вырезал немецкие батареи? — высказал свое удивление по-немецки старый барон.

— Тот, тот, — ответил по-русски Назар. — Что поделаешь, барон. Война есть война. Каждый зарабатывает награды как умеет. Я — ночными вылазками. Ваш сын — разведкой в Ставке… Устроился он куда более ловко…

— Господин полковник, — сморщился молодой Зейфель.

С Бульбой нередко так бывало: он паясничал словно бы вполне добродушно, играл со своей жертвой, как кот с мышью, пока вдруг не наступал момент, когда его внезапно охватывал гнев, доходящий до бешенства. Тогда исчезал юмор, и взрывалась, как бомба, ненависть. Так случилось и теперь. Возможно, причиной взрыва явились слова старого барона, будто он, Бульба, вырезал немецкие батареи. Это было неправдой: его разведчики только однажды изрубили офицеров штаба германской дивизии. Немцы же сообщили, что вырезана прислуга батареи, полгода расписывали зверства «русских вандалов».

Бульба выхватил свой револьвер — вдруг маузер не заряжен? — нацелил оба пистолета на Артура Зейфеля, гневно засипел:

— Руки, сволочь! И ты, старый мешок! Руки! Хэндэ хох!

Майор попытался выхватить припрятанный дамский пистолет, но бдительный Мустафа моментально очутился возле молодого Зейфеля и вывернул ему руку так, что немец застонал от боли. Обезоружив его, Мустафа тут же, в одну минуту, обыскал старого барона.