Иван Калита - Николай Борисов

Княжеские пояса и одежды («порты») раздавались попам московских церквей, конечно, не для использования по прямому назначению. Известно, что еще в домонгольский период великие князья Владимирские завещали часть своих церемониальных одежд Успенскому собору, где они хранились как реликвии, напоминавшие об умерших благодетелях.

Среди распоряжений Ивана Даниловича, относящихся к церкви, особо выделяется пожалование трех сел «святому Александру собе в поминанье». По-видимому, речь идет о небольшом Александровском монастыре, который, как можно понять из другого фрагмента завещания, был куплен Иваном Даниловичем «на Костроме» и завещан «княгини своей». В источниках нет никаких сведений об этом монастыре. Однако и сам контекст, в котором он упомянут, и его посвящение позволяют догадываться о причинах особой любви Ивана Даниловича к этой забытой обители, которой он поручил самое главное – вечный помин своей души. «А что село Павловское, бабы нашее купля, и Новое селце, что есмь купил, и Олександр святыи, что есмь купил на Костроме, даю княгини своей» (5, 10).

Под «бабой нашей» (то есть «бабушкой, бабкой») князь Иван разумеет жену Александра Невского Александру – мать Даниила Московского. В логической связи с этим воспоминанием стоит и Александровский монастырь – либо основанный самим Александром, либо поставленный в память о нем и его супруге. Обители и храмы с таким посвящением были крайне редки в ту эпоху. Подобное посвящение могло объясняться только мемориальным значением храма.

Все это позволяет обрисовать историю «святого Александра» следующим образом: князь Иван Данилович, получив великое княжение и став хозяином в Костроме, выкупил у прежних владельцев, благоустроил, а в конце жизни завещал своей жене Ульяне Александровский монастырь, связанный с именем Александра Невского. Заметим, что Калита тогда был последним из оставшихся в живых внуков Александра Невского. Это возлагало на него особую ответственность за сохранение памяти Невского героя. Возможно, подражая деду, Иван Данилович завещал обитель своей вдове, которая и поддерживала вечное поминовение деда и внука. Если допустить, что монастырь был женским, можно думать, что вдова Калиты приняла здесь постриг.

Завершается завещание Калиты строгим наказом старшему сыну Семену: «А приказываю тобе, сыну своему Семену, братью твою молодшую и княгиню свою с меншими детми, по Бозе ты им будешь печалник. А кто сю грамоту порушит, судить ему Бог»...

Духовная грамота Ивана Калиты – его расчет с семейными делами. Но это была лишь часть его Завещания.

Еще в 1339 году Калита распорядился приготовить хороший список Евангелия. Работу выполняли в течение нескольких месяцев два переписчика – Мелентий и Прокоша. Первый из них был старшим, а второй – его молодым помощником. Князь Иван хотел видеть книгу нарядно украшенной, и потому к делу были привлечены два художника. Один из них, Иоанн, нарисовал две красочные миниатюры – «Поклонение волхвов» и «Отослание апостолов на проповедь»; другой, неизвестный по имени мастер,, сделал к главам нарядные заставки – цветные рисунки в виде фантастического переплетения растительных и животных мотивов. Нравоучительный смысл этих заставок был вполне ясен: только тот, кто следует путем Евангелия, может избежать сетей грехов, которые сплетает враг рода человеческого – дьявол.

Свое Евангелие князь Иван задумал послать «на Двину к святой Богородици». Полагают, что это был основанный в 1330-е годы близ устья Северной Двины Успенский Лявлен-ский монастырь, из которого рукопись в XVII веке была передана в крупнейшую обитель края – Антониев-Сийский монастырь. Там она и была обнаружена в 1829 году известным археографом П. М. Строевым (62, 143). Возникает вопрос, зачем понадобилось Калите отсылать эту превосходную и дорогую книгу в маленький лесной монастырь на самом краю Русской земли?

Обычно это решение объясняют в контексте борьбы Москвы и Новгорода за влияние в Подвинье. Но можно посмотреть на дело и с другой стороны. Сийское Евангелие содержит своего рода послание Ивана Калиты к будущим поколениям, его отчет перед Богом и людьми. И где он мог найти более надежное место для него, как ни там, на краю света, где не ступала нога татар и литовцев, шведов и немцев?! Московские пожары 1330-х годов, уничтожившие среди прочего и множество книг, неизбежно должны были заставить Ивана задуматься о сохранности своего послания. И он, как всегда, нашел единственно правильное решение. То, что сегодня мы держим в руках его Евангелие, лучше всех других соображений подтверждает прозорливость Калиты, его умение заглянуть в будущее.

История Сийского Евангелия полна загадок. И самая сложная из них – знаменитое послесловие. Чего стоит одна только его хронологическая часть! Дата завершения книги указана сразу в нескольких календарных системах. «В лето 6000-е 800-е 47-е, индикта 12, миротворенаго и солнечьного круга в 4-е лето висикостное, жидовь сего ирук в 7-е лето, епакта 18 лето, в 5-и каланд месяца марта, жидовьскы нисана, написано бысть си еуангелье» (102, 94). Однако эти системы противоречат друг другу. 6847 (1339) год имел число индикта 7, а не 12, и число круга солнца 15, а не 4. Указания на «лето висикостное» и на еврейский «длинный год» («сено ируко») совпадают, однако високосным был не 6847-й, а следующий, 6848 (1340) год. Запись указывает на календы марта, и если римский счет употреблен правильно, то это – февраль, однако в древнееврейском календаре месяц нисан соответствует марту, а перед ним в «долгом» (високосном) году вставляется дополнительный месяц «второй адар» (135, 340).

Очевидно, что автор приписки либо не вполне владел еврейским, римским и византийским календарями и запутался в них, либо и не стремился к точности, используя все системы иносказательно, как своего рода метафоры. Последнее вполне вероятно: он действовал подобно художнику и создавал своего рода «вселенскую» заставку перед текстом приписки. В самой приписке дела великого князя Ивана сравниваются с деяниями знаменитых лиц Священного Писания и византийской истории. Они представляются как исполнения ветхозаветных пророчеств: «О семь бо князи великом Иване пророк Езекии глаголеть: в последнее время в апустевшии земли на запад встанеть цесарь правду любя и суд не по мьзде судя, ни в поношение поганым странам» (103, 95).

Уже в этой первой фразе похвалы Ивану Калите хорошо виден весь ее дальнейший склад: очень вольное, «творческое» использование текстов Священного Писания. В основе этого фрагмента – одно яркое место из книги пророка Иезе-кииля: «Так говорит Господь Бог: рыдайте! о, злосчастный день! Ибо близок день, так! близок день Господа, день мрачный; година народов наступает. И пойдет меч на Египет... И опустеет он среди опустошенных земель, и города его будут среди опустошенных городов... И реки сделаю сушею и предам землю в руки злым, и рукою иноземцев опустошу землю и все, наполняющее ее» (Иезекииль, 30, 2 – 12). Все эти беды исполнятся рукою Навуходоносора, царя Вавилонского. Так возник образ «апустевшей земли». (Это один из первых примеров характерного московского диалекта с заменой «о» на «а».)