Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы - Григорий Ширман

Невольно задумываешься вместе с автором: в самом деле, почему его, так несомненно влюбленного в поэзию и так хорошо владеющего стихом – “не признают”, а если кто и признает, так это узкий кружок друзей – дегустаторов хорошей строки, ценителей ловко введенного в поэтическую ткань прозаизма, новой, необычной рифмы? <… > Всё дело в том, что в сонетах Г. Ширмана старое упорно борется с новым. Огромный мир ломится в литературный мирок, голос жизненной правды звучит в литературном салоне – но автор опять бежит от него “в себя” или укрывается под сень Парфенона. Автор уверяет, что любит жизнь, но нам кажется, что мрамор и древние литературные громы больше потрясают его. Недаром поэма “Мавзолей” написана риторично и местами безвкусно, а “Вскрытие камня” (мрамор, мрамор) исполнена талантливо и “чисто”. В этом, мне кажется, и заключается тайна этой, очень интересной, книги сонетов. Хочется от души посоветовать Г. Ширману приняться за новую книгу. Пусть в ней громче зазвучат голоса живой жизни. Порукой – в том, те несколько сонетов, сильных и жизненных, которые мы прочли в “Громаде”»*.

Окрыленный тем, что рукопись не отвергли, хотя пока и не приняли, Ширман 6 июня адресовал рецензенту сонет с восклицанием: «Мы с вами победили, Митрофанов!», – но радость его оказалась преждевременной. Автор второго отзыва, датированного 7 августа того же года, Даниил Данин, в те годы известный как критик поэзии, решительно похоронил книгу и всё творчество автора (Селивановский расстрелян, но дело его живо):

«Имя Григория Ширмана ничего не говорит сегодняшнему широкому читателю, но узкому кругу поэтов и критиков оно знакомо по аккуратным, издававшимся с академической “безукоризненностью” и сухостью, нескольким книгам стихов (“Клинопись молний”, если не изменяет память, и другим…). Было это около 20–25 лет тому назад. Григорий Ширман писал отточенными, по-брюсовски формально-совершенными стихами, но страницы его книг были безжизненно холодны, в них был сплав отвлеченной рассудочности с мистической таинственностью, за которой ничего не скрывалось, кроме способности к изощренной поэтической “диалектике”. Это было воплощенное “искусство для искусства”, далекое от реальной жизни, неспособное вызвать никакого отклика в душе читателя.

Прошло много лет и вот теперь, после Отечественной войны, Григорий Ширман предлагает к опубликованию новый сборник стихов. <…> Создается впечатление, что поэт отказывается от былой отвлеченности и холодного формализма, свойственных его прежним книгам, для того, чтобы увидеть прекрасное в нашей живой жизни и сделать его достоянием своей поэзии. Но это только декларация, и впечатление, – хорошее, отрадное, – создаваемое ею, оказывается мимолетным. Григорий Ширман – не тот, что прежде, потому что прожита уже долгая жизнь, но всё же он – весь в прошлом и вся его поэзия – странный анахронизм.

Прежде всего, неприятно поражает, что это – “поэзия о поэзии”, а не “о жизни”, если можно так выразиться. Без конца, на все лады, из сонета в сонет повторяются всевозможные сентенции о процессе поэтического творчества, восхваления самой формы сонета, сложные и не всегда ясные и доступные даже искушенному пониманию метафорические уподобления творчества, поэзии, самого поэта, рифмы, сонета и т. д. Есть в этом что-то бесплодное и маниакальное. <...> К реальной жизни, к действительности наших дней поэзия Ширмана не имеет никакого отношения, несмотря на то, что во многих местах он декларирует свою привязанность к нашему веку, упоминает различные признаки нашего времени, обращается через головы современников к будущему. Но это только слова, за которыми нет никакого реального ощущения жизни, холодные умозрения, в которых темперамент заменен беспламенным, резонерским неистовством, словесной “диалектикой”, очень старомодной по своему звучанию. <…>

Лейтмотив всего творчества Ширмана сегодня – это драматическое ощущение своей неудачливой поэтической судьбы, стремление вырваться к славе, признанию, стремление стать нужным людям, быть понятым и оцененным ими. В этом смысле, его сонеты носят какой-то трагический отпечаток, полны горькой ироничностью, в них звучит всё время самопризнание, самообольщение поэта, желание самому раскрыть в себе то, что должны были бы, но не раскрыли в нем люди, современники.Эта тема – одиночества, непризнанности, самовозвышения – иногда придает сонетам Ширмана подлинно драматическую силу, тогда они впечатляют. <…> Но совершенно ясно, что трагическая коллизия, лежащая в основе сонетной лирики Григория Ширмана, глубоко чужда нашему времени, крайне индивидуалистична и воспринимается как следствие разлада между душой поэта и духом нашего времени. Она – ущербна и могла бы прозвучать с настоящей силой только в какую-нибудь эпоху “безвременья”. Сегодня – она звучит, как голос из прошлого.

Я не буду разбирать все спорные и ложные “истины”, какими полны сонеты Ширмана, не буду оспаривать его многие чудовищные заблуждения, вроде бесконечного возвышения надо всяким другим существованием – существования поэта, надо всяким иным творчеством – интуитивного поэтического творчества. <…> Хочу добавить только, что стихи Григория Ширмана анахроничны не только по кругу идей и чувствований, отраженных в них, но и по всему своему поэтическому строю. Мне кажется очевидным вывод – принять к опубликованию сборник сонетов Ширмана издательство “Советский писатель” не может».

Отказ огорчил поэта, но не обескуражил его. «Отзывы о моих сонетах рецензентов тт. Митрофанова и Данина положительны и местами даже восторжены, – писал он 31 декабря 1948 г. Вере Инбер, пытаясь прибегнуть к ее помощи. – Так вместе с их отзывами я зашил свою “Громаду” в подушку и положил на диван, – пусть греет мой затылок во время отдыха!»* В течение 1949 г. Григорий Яковлевич составил машинописные сборники «Мир в миниатюре. Трилогия в сонетах», «Граммы добычи. Сонеты середины двадцатого столетия», «Вес, мера и время. Современные сонеты», «Всей мощью. Книга сонетов», «Твои сонеты», «В пределах сонета», годом позже – «Добыча радия», с эпиграфом из некогда высмеиваемого им, а ныне «лучшего и талантливейшего» Маяковского. В семейном архиве ни один из них не сохранился в аутентичном составе – только титульные листы, на которых автор как заклинание печатал название издательства «Советский писатель». Но заклинание не помогало, несмотря на заявления в секцию поэзии Союза писателей с просьбой хотя бы заслушать его стихи «на актуальные темы современности».

«Вы несомненно довольно свободно владеете стихом, – отвечал Ширману 17 марта 1947 г. по поручению редколлегии журнала “Знамя” Александр Межиров, который, видимо, не имел представления о ранних книгах адресата. – Но как Вам, конечно, известно, для создания произведения, имеющего самостоятельное значение, владеть техникой стихосложения недостаточно. Основной недостаток рукописи заключается в излишестве холодной, голой рассудочной риторики. Такой необходимый атрибут, как точное свежее ПОЭТИЧЕСКОЕ ЗРЕНИЕ, совершенно отсутствует. Своя поэтическая интонация не ощутима. <…> Поэзия требует большего отбора, большей скупости и точности». Заведующий отделом поэзии журнала «Октябрь» Николай Флеров, общавшийся с поэтом и удостоившийся от него стихотворного посвящения – конечно, в форме сонета, – в письме от 31 октября 1949 г. выразился проще и, как мне кажется, честнее: «Нам нужны простые, понятные, образные стихи о труде, о людях труда. Ваши сонеты не отвечают этим требованиям. Это поэтические абзацы философии. Я не говорю, что это плохо, но просто это не то, что мы ищем».

Журнал «Звезда» в сентябре того же 1949 г. – в условиях кампании против «безродных космополитов» – отказал Григорию Яковлевичу, просто сославшись на переполненность портфеля. Это вызвало возмущение поэта, заподозрившего тривиальное кумовство и пренебрежение к автору без «имени». На такое серьезное обвинение оперативно ответил главный редактор – критик Валерий Друзин, помнивший литературные бои 1920-х. «Профессиональный литубийца», как называли Друзина современники, признал, что его корреспондент – «не новичок в поэзии», «человек, обладающий и творческими данными, и творческим опытом», а потому не нуждающийся в «литературной консультации». Итоговый вердикт был предсказуем: «После чтения Ваших сонетов создается такое впечатление, что Вы не совсем успешно пытаетесь вливать новое вино в старые мехи». «Когда Вы пришлете в редакцию стихи, более отвечающие требованиям журнала, чем присланный Вами цикл сонетов, – заключил Друзин, – то сможете на личном опыте убедиться, что дорога в “Звезду” не закрыта никому, кто обладает талантом и чувствует величие нашего времени»*.

«Редакции журналов, издательства последовательно отказывали ему в публикациях. Папа воспринимал это болезненно и в последние годы очень замкнулся в себе», – вспоминает дочь поэта. Не помогли попытки прибегнуть к содействию влиятельных литераторов: Маршака, Эренбурга, Инбер, даже Асеева, которому адресован иронический, но уже не злой сонет: «Клай Клаич? Ась? Алло! Я тот, о коем / Писали вы…»* Слагая сонеты чуть ли не ежедневно и по любому поводу, Ширман продолжал верить, что «мои пышные надежды меня не обманут, и я выйду, наконец, в свет на славу нашей достославной и горячо любимой нами Родины», как он писал 10 июня 1949 г. неназванному редактору с оговоркой, что готов заменить все неподходящие тексты, «ибо их у меня в запасе тысячи». Не понимая своей литературной обреченности в «конкретных исторических условиях», в марте 1949 г. Григорий Яковлевич снова заклинал «Советский писатель» «обратить на мой труд особое внимание, ибо он – итог моей многолетней кропотливой работы над русским стихом». Эта фраза неоднократно повторяется в его письмах. Идеологически подкованные и чувствовавшие конъюнктуру редакторы, видимо, воспринимали его как наивного графомана, не осознающего, «какое у нас тысячелетье на дворе» и что «не подходит это дело к моменту». Так завершилась литературная судьба талантливого и «несвоевременного» поэта, провозгласившего: