ТРОЕ ХРАБРЫХ, ПЯТЕРО СПРАВЕДЛИВЫХ - Ши Юй-Кунь

Дальнейшее развитие эта история получила в сборнике простонародных повестей «Дела судьи Бао по прозванию Драконова Картина», составленном в XVI–XVII веках. Анализ текста Ши Юй-куня показывает, что он явно стремился соединить воедино сюжетные ходы средневековой драмы и старинной повести. Из драмы попал к нему придворный астролог, предсказывавший рождение наследника. Лишь имя его оказалось измененным. Оттуда же позаимствовал Ши Юй-кунь и такую деталь, как золотой шарик. Только шариков у него два, и они превратились в своеобразные охранительные талисманы. Но в отличие от драмы у Ши Юй-куня уже, как в старинной повести, обе наложницы одновременно рожают детей. Создатель «Трех храбрых…» переносит в свое повествование героев обоих произведений: из драмы он заимствует служанку Коу и сановника Чэнь Линя, а из повести — евнуха Го Хуая. Как и в повести, дело расследует правитель столичного града мудрый Бао, который узнает обо всей этой истории от старой ослепшей Ли. Но в варианте Ши Юй-куня немало нового: введение истории с подменой новорожденного царевича дохлой кошкой (совсем в духе народной сказки), персонажи вроде повивальной бабки, согласной на все ради денег, эпизод самоубийства младшего евнуха Цинь Фына, подменившего красавицу Ли. Ши Юй-кунь явно пытается сделать более логичными мотивировки отдельных действий и жестов героев: так, Чэнь Линя с коробом наложница Лю вызывает к себе в покои, а не встречает на мосту; стремление родить именно мальчика мотивируется в начале романа более четко, чем в пьесе или повести: вдовый государь обещает сделать мать мальчика императрицей. Вслед за анонимным автором старинной повести Ши Юй-кунь связывает раскрытие дела о подмене наследника престола с именем мудрого Бао. Точно рассчитывая сложную конструкцию своего большого повествования, он соединяет события в несколько иной последовательности. Судья Бао у него узнает об этом деле не в начале рассказа, как в повести, а лишь много времени спустя. В этой на первый взгляд не столь важной перестановке легко увидеть иные жанровые задачи, которые ставил перед собой Ши Юй-кунь. Он стремился создать не столько судебный (детективный) роман с «обратным» развертыванием событий, сколько авантюрное повествование о героях — благородных рыцарях. Вот почему действие у него усложняется, и читатель следит как бы за параллельным развитием событий (глава о рождении наследника сменяется главой о рождении будущего судьи Бао). Со второй главы все повествование ориентировано па Бао, и только через много глав читатель поймет, как искусно соединены автором две линии романа — линия государя Жэнь-цзуна и линия судьи Бао. Чтобы заполнить разрыв между главой первой и девятнадцатой, в которой и происходит развязка всей истории, автор вставляет в повествование многочисленные Рассказы о запутанных судебных делах, ловко разрешенных мудрым судьей Бао. Сюжеты для этих рассказов Ши Юй-кунь заимствует опять-таки из средневековых драм и старинного сборника простонародных повестей.

Исследователи романа «Трое храбрых, пятеро справедливых» давно заметили, что наиболее самостоятельное, вполне оригинальное повествование начинается у Ши Юй-куня после двадцатой главы, но и здесь, конечно, можно найти немало традиционных сюжетных ходов и черт в обрисовке персонажей. С середины семьдесят первой главы романа, например, начинается повествование о молодом конфуцианце Ни Цзн-цзу. Уже само введение нового, персонажа и рассказа о нем именно с середины главы есть прием, характерный для всех китайских романов начиная с XIV века, причем опять-таки восходящий к творчеству уличных рассказчиков, которые должны были непременно оборвать дневную порцию повествования на самом интригующем месте, чтобы заставить слушателей прийти и на следующее выступление.

У писателя XV века Ли Чан-ци есть новелла «Записки о ширме с цветами лотоса», в которой рассказывается о том, как один чиновник, наняв лодку, отправился к месту службы. Лодочник ночью столкнул чиновника в воду, намереваясь выдать его жену замуж за своего сына. Но женщине удалось бежать, и она нашла убежище в близлежащем глухом монастыре. Впоследствии оказалось, что муж ее не погиб, и они нашли друг друга благодаря ширме, на которой был нарисован лотос и написаны стихи. Таким же был и сюжет основанной на этой новелле простонародной повести, созданной уже к началу XVII века. Именно эту повесть, попавшую в знаменитый сборник «Удивительные истории нашего времени и древности», скорее всего и знал Ши Юй-кунь. Для рассказа о рождении Ни Цзи-цзу он заимствовал те же сюжетные ходы: чиновник, наняв лодку, отправляется с женой к месту службы, лодочники сбрасывают его в воду, захватывают жену, женщина бежит (но по дороге в лесу рожает сына — новый ход) и скрывается в монастыре. Далее события у Ши Юй-куня развиваются 'вполне оригинально: женщина уже находит не мужа (он погиб), а сына, брошенного ею когда-то в лесу, причем, как и в средневековой новелле, знаком, по которому должно опознать сына, является лотос, только вырезанный из нефрита, а не нарисованный на ширме.

Особенности каждодневных выступлений и необходимость постоянно держать в напряжении аудиторию требовали 'от рассказчика умения хитро подстраивать «ловушки» для разжигания нетерпеливого любопытства слушателей. «Ловушки» эти на профессиональном жаргоне китайских рассказчиков назывались «гуаньцзы» — буквально «заставы» или «коуцзы» — «застежки». «Будешь крепко ставить заставы, тогда и слушатели не разбегутся» — говорит старинная цеховая пословица, а другая еще яснее выражает тот материальный смысл, который имели для рассказчика такие «ловушки»: «Заставы в сказе уменьшают расписки из закладной лавки» (известно, что нередко в местах наивысшего напряжения действия сказитель просто прерывал свой рассказ в ожидании платы). Пекинские рассказчики разделяли такие ловушки на крупные и мелкие. Крупные ставились в конце дневной порции повествования, а мелкие должны были, как узелки в рыболовной сети, постоянно скреплять отдельные сюжетные ходы в целое напряженное повествование. Именно так поступал и Ши Юй-кунь. Взяв за основу старинный сюжет, он усилил во много раз его напряженность, подстроив целую серию ловушек, заставляющих слушателя, а теперь и читателя с нетерпением ждать, что же будет с героем.

Но не только в бесконечной череде «ловушек» заметны в романе следы устной сказовой формы. Они и в постоянных риторических вопросах, на которые сам рассказчик тут же дает ответ. «Как вы думаете, кто был этот Ма Цян? А приходился оп младшим братом Ма Гану…» — так в семьдесят второй главе рассказчик вводит в действие нового персонажа — обидчика и притеснителя простого люда Ма Цяна. Иногда эти вопросы бывают и более сложными, вроде: «Смешно, не правда ли? Ну мог ли У Цзе с жалкой горсткой разбойников добиться успеха? Воистину Санъянский князь был ничтожеством, не способным на великое дело!..»