Железные франки - Иария Шенбрунн-Амор

Она бродила по замку в поисках Раймонда, твердо решив примириться с супругом. Его не было в общих залах, не было и в покоях, отведенных французской королеве. Через длинную галерею Констанция вышла на террасу, освещенную последними солнечными лучами. Наконец с нижнего балкона донесся родной голос:

– …Белый рыцарь появляется, когда франки попадают в безысходную беду. На нем ослепительные латы, в одной руке сверкающий щит, в другой – непобедимый меч, и любой враг бежит перед ним. А когда бой закончен, он так же таинственно исчезает, чтобы вновь возникнуть в минуту крайней нужды…

– Какая изумительная легенда! – ответила ему Алиенор, и настроение Констанции сразу испортилось.

– Это не легенда. Это святой Георгий. Я слышал его описание от достоверных очевидцев.

– А сами вы его видели, князь?

– Нет, наверное, мне никогда не приходилось так туго.

– О, я желаю, Раймонд, чтобы вы никогда и не оказались в столь отчаянной нужде, но если таковая случится, я буду молиться, чтобы белый рыцарь непременно явился вам!

От этих слов королевы по мирным намерениям Констанции чернилами по белой скатерти растеклась злоба. Что-то не было заметно, чтобы французская королева столь же щедро тратила свои молитвы в помощь собственному супругу, хотя, возможно, от молитв этой женщины просто не было никакого толка. В любом случае, у Алиенор не имелось никакого права посягать на привилегию Констанции охранять мужа собственным попечением и молитвами.

– А ты знаешь легенды о короле Артуре и его рыцарях? Про королеву Гиневру и ее верного рыцаря Ланселота?

Мало того, что она принялась обращаться к Пуатье на «ты», к тому же ее бесконечно растягивающий слова, манерно низкий и хрипловатый голос звучал вовсе не так, как подобало бы французской королеве говорить с князем Антиохийским, и даже не так, как могла бы племянница говорить с дядей. Впрочем, не существовало голоса, которым какая-либо женщина имела право говорить наедине с мужем княгини Антиохии.

Констанция чуть отодвинулась от перил, чтобы ее тень не упала на нижнюю террасу, знаком велела Изабо остаться у входа в залу, та понятливо загородила дверь. Таиться и слушать беседу, не предназначенную для ее ушей, было стыдно, мучительно и страшно – сердце билось набатом, кровь прихлынула к щекам, – но ей требовалось узнать каковы истинные отношения между ее мужем и их гостьей. У них не было права на секреты.

Голос Алиенор почти замирал, она тянула звуки, как лучник – тетиву лука, как муэдзин – азан, уверенная, что Раймонд будет слушать терпеливо:

– С первого дня, когда Дева Озера привела Ланселота в Камелот, юный рыцарь полюбил королеву Гиневру. Король Артур был замечательным королем, справедливым и мудрым. Уверяют, что когда-нибудь он непременно вернется к людям. Но Артур не умел любить так, как Ланселот…

– Как? – игриво спросил Пуатье.

Ураган ярости едва не сшиб Констанцию с ног.

– Для короля Артура геройские подвиги, пыл боя, его королевство и рыцарская честь были важнее, чем любовь к молодой жене. Так что не удивительно, что Гиневра полюбила сэра Ланселота, который служил ей с бесконечной преданностью и совершал во имя нее множество дивных подвигов…

– Урок мужьям-героям, пусть будут начеку, – с гнусным смешком поддакнул ее Раймонд. Прежний Раймонд – благородный, доблестный и верный, знал, что Констанция – не Гиневра, но прежний Пуатье никогда не стал бы любезничать с чужой женой.

– Пусть начеку будут те мужья, что живут монахами… – томный голос королевы сочился издевкой. – Когда жестокая Морган ле Фей заключила Ланселота в плен, она потребовала, чтобы он выбрал себе другую даму, а иначе он останется в плену до самой смерти. Но Морган не знала Ланселота! Рыцарь гордо поднял голову и заявил: «Меня не пугают твои угрозы! Я лучше умру, чем изберу другую!»

– А кто эта Морган ле Фей?

Вместо ответа послышалось шуршание, топтание и неразборчивый шепот. А может, Констанцию оглушил шум крови в ушах.

– Морган ле Фей была единоутробной сестрой короля Артура, поклявшейся вредить ему. Утаив свое имя, она соблазнила короля и родила от него сына…

Констанция вцепилась в косяк двери, чтобы удержаться и не заглянуть вниз.

– Н-да… Страшная, но сладостная месть, – незнакомым, глухим голосом забормотал Раймонд. – А что произошло с Гиневрой и Ланселотом?

– О! Это была возвышенная страсть, оставшаяся в веках. Но Ланселот заплатил за любовь Гиневры непомерную цену… – голос Алиенор перешел на шепот и манерно оборвался.

– Есть женщины, за любовь которых мужчина не пожалеет ничего, – сказал жене другого Раймонд де Пуатье.

Вокруг Констанции иссяк воздух. Ради нее он не пожертвовал ни единым оболом. Ради нее он никогда, никак не утруждал себя. Это она, как хлопотливая птица в гнездо, приносила ему только блага, начиная от богатейшего княжества и кончая детьми. Как собака, преданно заглядывала в глаза: «Ты рад, господин мой? Ты видишь мою тебе преданность? Ты мной доволен?» Никогда не требовала за себя и за свои благодеяния никакой цены. Вот у нее и не оказалось никакой. Ее щеки намокли от слез, закапало даже из носа, но она боялась пошевелиться или всхлипнуть.

Раймонд тихо, чуть шутливо запел:

– Жизнь продли мне Бог, я б держал ладонь под ее плащом…

У него был приятный голос, и за праздничным столом вместе с остальными мужчинами князь нередко подпевал героическим шансон де жест, но никогда, ни единого разу он не пел для собственной жены! Замолк. Опять раздалось невыносимое шуршание. А ведь этот плащ, под который мечтал залезть новоявленный куртуазный угодник, это же плащ самой Констанции, лишь по доброте ее души подаренный отвратительной, неблагодарной гарпии!

Живот перехватил острый спазм, боль скрючила Констанцию. Из последних сил переставляя ноги, хватаясь за стену, она побрела внутрь. Подскочила Изабо, обняла, забормотала:

– Милая Констанция, дружок мой, это ничего не значит…

Только этого не хватало – чтобы вечно несчастная Изабо, которую княгиня опекала всю жизнь, теперь жалела ее! Покачнулась, стала рвать ворот:

– Душно, не могу дышать…

Рухнула на сундук, в ушах по-прежнему вязла невыносимая скороговорка Изабо:

– Все они такие… Не стоит расстраиваться, мадам…

Да как она может сравнивать ее, Констанцию, со всеми остальными, с другими, с собой? Равнять плюгавого Эвро и ослепительного Раймонда?! Как она смеет превращать несчастье княгини Антиохийской в обычную, общую судьбу всех жен? Даже постная дама Филомена не смирилась, бросила неверного супруга в Маргате одного, не считая, конечно, полюбовницы. Но Констанция скорее запрет городские ворота перед Раймондом, чем откажется от собственного княжества.