Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин

Тотлебен и его департамент серьезно помогли в составлении всеподданнейшего доклада.

– Государь император специально отметил инженерную часть доклада, – сказал Милютин, – и вспомнил первое свидание с вами, Эдуард Иванович, вы были ранены, но приехали на беседу с ним в город Николаев.

– Да, государь высоко оценил нашу Севастопольскую оборону, знал о героизме защитников, о Малаховом кургане, кто-то хорошо информировал о Севастопольской обороне нашего императора, и он щедро наградил ее участников, в том числе и меня.

– Знаю, знаю, ведь я был все время рядом с военным министром, внимательно следил и за Севастополем и тем, что делал император, вы попали в императорское окружение, дворцовый вы человек, Эдуард Иванович, все двери для вас открыты.

– Этим широко пользуются мои друзья и знакомые, но бывают удивительные случаи, Дмитрий Алексеевич… Несколько лет тому назад, сразу после Севастополя, я тогда делал первые шаги в дворцовой жизни, ко мне обратился молодой прокурор Александр Егорович Врангель. Из Сибири он написал об одном весьма даровитом писателе, может, вы помните, году в 1847-м был опубликован роман «Бедные люди», автором которого был Федор Достоевский, этот роман сравнивали с «Шинелью» Гоголя и «Станционным смотрителем» Пушкина. Мне пришлось внимательно изучить биографию этого талантливого человека. Потом он стал бывать на собраниях адвоката Петрашевского, договорился до того, что требовал свободы книгопечатания, освобождения крестьян и новых реформ в судопроизводстве, естественно, был арестован, восемь месяцев просидел в Алексеевском равелине, был приговорен к расстрелу, выслушал смертный приговор на Семеновском плацу, лишен был всех званий и прав, но расстрел отменили и заменили четырехлетней каторгой, а потом, лишив его звания инженер-поручика, послали в солдаты…

– Мне о Федоре Достоевском много рассказывал Константин Дмитриевич Кавелин. Знаете его? Он дружил с Грановским, Панаевым, Боткиным, Некрасовым, он профессор Петербургского университета, юрист, философ, историк… Так в чем же дело? Что вас так насторожило, генерал-адъютанта, вхожего к императору?

– Насторожило меня то, что этот молодой прокурор, из семейства остзейских баронов, еще несколько лет тому назад попросил заступиться за Достоевского, написал, какой он талантливый и какой смирный. Я действительно обратился к Александру Николаевичу, рассказал о Достоевском, ему присвоили офицерский чин, он вышел в отставку, переехал в Тверь, потом еще прислал письмо и попросил разрешения жить в Москве или Петербурге, ему разрешили, он приехал с семьей в Петербург. И знаете, Дмитрий Алексеевич, о ком больше всего говорят в Петербурге? О Федоре Михайловиче Достоевском, он автор романов «Униженные и оскорбленные» и «Записки из Мертвого дома», произвел вообще большой фурор, о вхождении в большую литературу Достоевского пишут чуть ли не все критики, Герцен, Чернышевский, Добролюбов… Вот вам и молодой прокурор Александр Егорович Врангель, остзейский барон и просветитель, друг талантов русской литературы…

– Кое-что мне попадалось Достоевского, «Бедные люди» при-понимаю, но ведь совершенно некогда читать: приходишь рано, уходишь поздно, записки, записки, то свои, то чужие, отовсюду идет информация, а тут званые вечера, придворные балы, прием у императора, заседания то одного комитета, то другого, и всюду нужно читать, читать записки, докладные и обывательские… Надо заняться этой фигурой в русской литературе…

Тотлебен ушел, а Милютин горестно вздохнул, переживая нехватку времени на культурную программу, а ведь он хотел приобщить к культуре русского солдата… Но сначала к грамоте, а то ведь стыд и позор, когда солдат ставит вместо подписи свой крест. Но сначала надо расспросить Кавелина о ситуации в литературе. Тургенев, Гончаров, Лев Толстой – эти имена все чаще и чаще упоминаются на вечерах у великой княгини Елены Павловны, наиболее просвещенные на этих вечерах часто рассуждают об этих писателях, сопоставляя эти имена с западными знаменитостями, а главное – необходимо прочитать журналы «Время», один номер за другим. Сколько уж говорят о почвенничестве братьев Достоевских, о славянофильстве Федора Достоевского, то его кидает к позиции журнала «Современник», он полемизирует с Катковым, высказывает революционно-демократические идеи, то он решительно отказывается от только что сказанного и высказывает предположение, что правительство и народ могут найти пути мирного сотрудничества, то резко обрушивается на западную идеологию, в которой нет братских христианских начал, господствующих в русском корневом характере.

Можно сказать, лишь на секунду отвлекся Дмитрий Алексеевич от постоянных дел по Военному министерству, чуточку подумал о текущих литературных делах, а уже в приемной столпились генералы и полковники, ждущие с ним встречи, чтобы лично поговорить о дальнейшей судьбе того или иного вопроса. Громадные дела ожидают их, многие еще размышляют над предложенным военным министром и его командой, многие сомневаются, колеблются, но министр строг в принятых решениях и требует их исполнения. А после принятия всех генералов и полковников Милютин попросил доставить ему в кабинет журналы «Время» за прошлый год и все вышедшие в текущем году, «Русское слово» и другие журналы, в которых бы печатались современные писатели и критики. И время от времени просматривал один номер за другим в редкие минуты отдыха от непрерывной службы. Привлекали имена Хомякова, братьев Киреевских, Аксакова, Погодина, Шевырева, в статьях которых с любовью говорилось о России и корневом русском характере, связанном с русской почвой, Русской землей, отмечалось не только смирение, но и бунтующее начало в характере, стремление к свободе, самостоятельности, искренности, правдивости. Все чаще и чаще на страницах журналов упоминалась почва как источник и глубина русского национального характера, почвенничество как система взглядов русского писателя, призыв к писателям соединить образованность с народной жизнью, с ее корнями, с землей, почвой, соединить и народ с образованностью, сделать народ действительно движущей силой народной и общественной жизнью, одни критики и писатели ругали Чернышевского, Добролюбова, другие хвалили… Привлекли внимание Милютина статьи Аполлона Григорьева во «Времени», одна из них, под названием «Народность и литература», начинает серьезный разговор о развитии идеи народности в нашей литературе со смерти Пушкина.

Славянофильство и западничество закончилось, писал Аполлон Григорьев, «Славянофильство хотя и пало, но пало со славою. Западничество же дожило до грустной необходимости сказать свое последнее слово, и слово это единодушно, единогласно, так сказать, всею землею было отвергнуто с негодованием». Появилось третье направление – почвенничество, которое вслед за Григорьевым развивал в «Ряде статей о русской литературе» Федор Достоевский, примиряющее образованную цивилизацию с простым народом, который пашет и сеет, выращивает продукты сельского хозяйства, работает на фабриках и заводах, служит в армии рядовыми солдатами. Между образованным слоем и простым народом существует трагический разлом, чудовищная разница в образовании, нужно этот разлом преодолеть, нужно народу дать образование, чтобы народ узнал лучшие достижения мировой культуры.