Побратимы меча - Тим Северин

В ту ночь я упился до полного забвения. Жар, исходивший от пламени, вызвал сильнейшую жажду, но пил я ради того, чтобы забыть об увиденном. Вокруг меня варяги бражничали и праздновали. Они пили до тех пор, пока не извергали из себя выпитое, вытирали бороды и снова пили. Двое из них вступили драку из-за воображаемого оскорбления. Они схватились за мечи и кинжалы и, не попадая в цель, кололи друг друга и рубили, пока не ослабели настолько, что не могли продолжать. Другие, упившись медом и элем, падали без чувств на землю. Те, кто еще мог стоять на ногах, шли, спотыкаясь, к палатке, где спали девушки-рабыни, и пьяно набрасывались на них. Вельвы нигде не было видно. Она исчезла, ушла в свою деревню. Меня мутило от выпитого, я заполз в тихий угол за какими-то тюками с грузом и уснул.

Проснулся я с мучительной головной болью, тошнотой в желудке и дурным вкусом во рту. Давно уже рассвело, и солнце стояло высоко. День вновь обещал быть знойным. Держась за тюки, чтобы не упасть, я встал на ноги и посмотрел туда, где был погребальный костер Ивара. Там не осталось ничего, кроме груды обугленных поленьев и пепла. Уцелел только остов помоста вельвы. Рядом с ним на обугленной земле ветер шевелил куриные перья.

Кое-кто из холопов бесцельно бродил по стоянке, не зная, чем заняться. Их хозяева, те, кого я мог видеть, лежали на земле без движения и храпели.

Я осторожно и медленно пробрался через лагерь и спустился к воде. Я чувствовал себя оскверненным, и мне страшно хотелось отмыться, хотя речная вода казалась далеко не чистой. Она была темно-коричневой, почти черной. Я снял с себя грязную рубашку и обмотал ее вокруг пояса, как набедренную повязку, и снял свои просторные варяжские порты. Медленно и осторожно я вошел в реку, пока теплая вода не дошла мне до середины бедер. Я постоял немного, подставив спину теплому солнцу, чувствуя, как ил просачивается между пальцами ног. Это была заводь почти без течения. Я осторожно наклонился вперед, опасаясь, что резкое движение вызовет приступ тошноты. Потихоньку я приблизил лицо к темной воде и готов уже был плеснуть водой себе в лицо. Но еще не погрузив пригоршню, остановился и посмотрел на свое отражение. Лучи солнца падали под таким углом, что плечи мои и голова отражались лишь смутным очертание. Вдруг я покачнулся, меня охватила страшная слабость. Голова закружилась. Меня обдало холодом, и я был готов потерять сознание. Я решил, что это с похмелья, но потом понял, что когда-то видел точно такое же отражение. Это было тогда, когда я заглянул в колодец прорицания, который показал мне Эдгар, королевский егерь, в лесу в Нортгемптоне. И не успел я осознать это, как вдруг в зеркале реки мелькнуло что-то блестящее. Я принял это за серебристый блеск рыбы, но тут же узнал отражение лезвия и занесенную руку, держащую нож, и упал на бок в тот самый миг, когда убийца ударил.

Левое плечо обожгла мучительная боль. Удар, нацеленный мне в спину, прошел мимо. Забурлила вода, послышался бешеный рев, я почувствовал пальцы, вцепившиеся в меня, но соскользнувшие по влажной коже, и еще одну вспышку боли — второй удар ножа разрезал мне левый бок. Я бросился вперед, отчаянно стараясь уклониться от кинжала. Снова рука попыталась удержать меня, схватив за рубашку, обмотанную вокруг пояса. Я окунулся в воду, извернулся и оттолкнулся ногами. Тина не отпускала, и я испугался. Мои колотящие ноги коснулись ног нападающего. Даже не видя его лица, я знал, кто это. Наверняка Фрогейр. Он возненавидел меня с того дня, когда я унизил его перед другими варягами, бросив кости. Теперь, когда Ивара не стало, пришло время для его мести.

Я извивался, как лосось, убегающий от остроги. Фрогейр был сильным и ловким человеком, наученным биться ножом в рукопашной. И он прикончил бы меня с легкостью, когда бы не последствия ночного пьянства. Или ему хотелось вытащить меня из воды и повернуть так, чтобы я увидел в лицо своего убийцу, а потом перерезать мне горло. Так или иначе, но вместо того, чтобы пырнуть меня, он сделал ошибку, попытавшись подтянуть меня за рубаху. Узел развязался, и я выскользнул из его рук.

Фрогейр отшатнулся, а я воспользовался возможностью и поплыл. Боль в раненом левом плече была столь сильна, что я забыл о ране в ребрах. Ужас гнал меня, и придавал мне силы шевелить руками и ногами — так я сделал несколько отчаянных бросков. Я понятия не имел, в каком направлении плыву. Я знал только, что мне нужно убраться подальше от Фрогейра. Я слепо бросился вперед, ожидая, что сейчас его рука схватила меня за лодыжку и вытянет обратно.

Меня спасла нагота. Другого объяснения я не могу придумать. Фрогейр был речным человеком. Он умел плавать и без труда мог бы догнать свою раненую жертву, но на нем были варяжские порты со множеством складок, и намокнув, они мешали ему. Я слышал, как он бросился за мной, сначала вброд, а потом и вплавь. Когда первый страх немного отпустил, я огляделся, чтобы понять, куда я бегу. Я плыл прямо от берега в речной простор. Я заставил себя дышать глубже и загребать руками в илистой воде равномернее. Только сделав с две сотни гребков, я рискнул оглянуться. Фрогейр прекратил погоню. Он возвращался на берег, и я видел его затылок. И знал — он будет ждать меня там, на берегу, на тот случай, коль у меня достанет глупости туда вернуться.

Совершенно измученный, я перестал барахтаться и встал ногами на дно. Красное пятно крови расходилось от моего плеча. Я слыхал об огромных рыбах, обитающих в этой реке — говорили, что они длиннее человека, — и подумал, не едят ли они мясо и не привлечет их моя кровь. Я взмолился Одину о помощи.

Скользкое и старое спасительное бревно плыло по реке, настолько погрузившись в воду, что я не заметил его, пока оно не коснулось меня, и я, отпрянув, испугался, что это та самая рыба-мясоед. Потом с благодарением обнял руками скользкое дерево и возложил на него всю свою тяжесть. Очередной круг моей жизни замкнулся, подумал я. Плавучее бревно привело к смерти моего побратима, а теперь другое плавучее бревно продлит мне жизнь, коль скоро я сумею удержаться за него. Лучше истечь кровью до смерти, чем утонуть. Я стиснул зубы от боли в плече, крепко закрыл глаза, сознательно ища облегчения в темноте.

Что было дальше, не помню, пока не очнулся от какого-то кислого запаха. От него у меня защипало в носу и слезы потекли из глаз. Струйка жидкости, острой и вяжущей, пролилась мне в горло, и я закашлялся. Кто-то обтер мне лицо губкой. Я открыл глаза. Очевидно, уцепившись за бревно, я потерял сознание — я не мог понять, как оказался на ковре лежащим навзничь. И перед моими глазами стояло толстощекое лицо Ибн Хаука. На этот раз вид у него был серьезный. Он сказал что-то на своем языке, и я услышал голос толмача.