Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это нельзя назвать изменением, когда Матфей иллюстрирует доброту и мягкость Бога, которую Он проявляет и к злым и неблагодарным Луки 6, 35, заставляя восходить солнце на добрых и злых и проливать дождь на праведных и неправедных. Но это изменение, когда Лука говорит только о том, что даже «грешники» любят тех, от кого они испытывают любовь, а Матфей говорит о мытарях С. 5, 46 и, если можно доверять рукописям, ст. 47 о язычниках, которые доказывают, что простая любовь к другу еще не является нравственным поступком. Это изменение интересно и очень важно для последующего вопроса, поскольку оно показывает, как позднейший прагматизм пытается вплести в изложение истории более ограниченные местные отношения. В то время, когда писал Матфей, в обществе уже не было того живого интереса, который сделал мытарей и грешников классом людей среди иудеев; но после Мк. 2, 15, 16 формула мытари и грешники стала постоянной, и когда Матфей теперь находит грешников, упомянутых в речи Луки, ему не остается ничего более срочного, как добавить более определенное слово: «мытари».
Матфей завершает последнюю параллель старой и новой заповедей любви увещеванием: «Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». Апологет не преминет обидеться на такое заключение. Призыв к совершенству в данном контексте носит слишком общий характер: «совершенный», véhɛtor — это, говорит де Ветте, «согласно следующему контексту и согласно Лук 6, 36, в ограниченном смысле, чтобы быть взятым выше ненависти», т. е. в значении, которое это слово никогда не может иметь. Толук это хорошо почувствовал и говорит, что nnn, надо придать сазу более общий оборот: «в этой, как и во всех других пьесах». Но как это более общее отношение подойдет к пьесе ст. 27, к пьесе ст. 33? И не связано ли увещевание к совершенству с увещеванием любить врагов своих, и не получается ли так, что увещевание, относящееся к конкретной обязанности, выражено слишком общо, более того, возможно, в самом общем виде?
Все объясняется, когда мы обращаемся к Писанию Луки. Здесь Матфей после увещевания любить врагов своих читает в конце и при переходе, который также сделан с «поэтому» — οὖν, — увещевание о том, что верующие должны подражать Богу в сострадании милосердия — γίνεσθε οὖν οἰκτίρμονες; Он придерживается этого и оставляет это увещевание на прежнем месте, но в то же время он чувствует необходимость, поскольку он только что перечислил более длинный ряд заповедей нового закона, придать заключительной формуле более общую связь. Это должно быть последнее увещевание, но оно также должно повторять все предыдущие, ссылаясь на божественный пример, о котором, однако, раньше, конечно, ничего не говорилось! Ибо только в последнем месте Лука подводит его к этой идее божественного примера, и таким образом формула должна иметь одновременно и единичное, и общее отношение: отсюда такая путаница:
«Однако мы считаем, говорит Вайс, что Иисус в смысле и отчасти в выражениях настоящей речи произнес цикл расширяющих, ограничивающих, более тесно определяющих контрприговоров против Моисеевых заповедей».
Мы доказали обратное.
Вайс предполагает, что в изложении Матфея «ритмическая структура целого, возможно, была утрачена».
Мы видели, что та ритмическая структура, которая есть, была создана Матфеем в первую очередь.
§ 21. Праведность лицемеров.
Новый, самостоятельный раздел. Снова параллель, в которой противопоставляется праведность лицемеров и верующих, и иллюстрируется это противопоставление тремя моментами: милостыней, молитвой и постом.
Этот раздел начинается, если следовать чтению некоторых рукописей, с общего предостережения о том, что не следует делать «праведность» перед людьми, чтобы быть замеченным ими. Такой способ введения темы соответствовал бы методу писателя, который также ввел диалектику старого и нового законов общим замечанием. Однако в остальном здесь проводится совершенно иная идея, чем раньше. Речь направлена против внешней активности труда и против хвастовства, утверждающего перед людьми его внешнюю сторону как таковую: раньше диалектика между идеей и ее ограниченной, позитивной версией осуществлялась в ветхозаветном Бытии. Теперь борьба идет против чистого, абстрактного фарисейства, раньше — против простой, старомодной духовности.
Писатель прекрасно понимает, что прямой связи между двумя частями речи нет — форма высказывания и проработка антитезы различны, — и не думает соединять два отрезка переходной частицей. Однако связь для него все же есть, поскольку мысль о лицемерии фарисеев близка ему, когда речь идет о гесе вообще, как он сам доказал нам, когда вплел упоминание о фарисеях и книжниках в неподходящее место в предыдущем отрывке.
Связь, таким образом, заключается лишь в том резонансе, что когда затрагивается одна из этих струн, в духе евангелиста вскоре начинает звучать и другая. В изречении о клятве путаница, которую мы уже разрешили, возникла из-за этого резонанса.
Однако ни в коем случае нельзя понимать контекст так, как его понимает Толук: «после того как Искупитель показал, в каком объеме должно быть исполнено Евангелие Его учениками, он показывает здесь прежде всего способ его осуществления в отношении тех трех видов добрых дел, к исполнению которых предпочтительно было привязано представление о фарисейском благочестии: милостыня, молитва, пост». Если бы этот переход был не просто слепым, то Господу не следовало бы заранее так подробно рассказывать о том, как должен исполняться новый закон, а в новом разделе выбрать из предыдущего те примеры, на которых он хотел показать, как следует исполнять закон.
1. Милостыня и пост.
Дающий милостыню и постящийся пусть делает это для себя и втайне, если хочет получить небесную награду, которая однажды будет дана публично; в противном случае, если он делает это ради человеческой похвалы, он уже получил свою награду и достиг того, чего желал
