Месть старухи - Константин Юрьевич Волошин

— Спасибо за сообщение и сведения. Обещала серебряный реал — вот, получи его. И ещё две монеты для девочки. Если хозяйка разрешит, то привезу ещё. Но не советую особо рассчитывать. Эти деньги и то роскошь для вас.

Ирия не попрощалась, торопливо выйдя на воздух. Она вздохнула полной грудью, довольная, что вырвалась из той клоаки и выполнила задание. А оно казалось ей невыполнимым на первый взгляд. Обернулась, запоминая место, и с удовольствием уселась на мягком сидении.

Габриэла встретила служанку вопросительным взглядом, поняв, что те привезла важные известия.

— Сеньора, я выполнила ваше задание! — воскликнула взволнованно Ирия.

— Садись! Рассказывай!

Глаза Габриэлы лихорадочно блестели. Ирия с удивлением наблюдала хозяйку, окончательно поняв, кто и чья эта замухрышка Мунтала. И с нетерпением ожидала дальнейших событий.

— Я нашла её, сеньора! Её зовут Мунтала. Живут очень бедно. Одна бабка сидит дома, остальные: дочь и её муж рабы у какого-то хозяина. Ходят в его дом работать. Ужасная нищета! Я осмелилась дать им три реала. Будете ругать, госпожа?

Габриэла смотрела странным взглядом на служанку. Молчала, словно отрешившись от всех забот земных. В глазах стоял лёгкий туман, и Ирия не осмелилась заговорить.

Габриэлу терзали сомнения, волнения и ещё что-то, в чём она не могла разобраться. На душе скребли кошки, она побаивалась спрашивать, интересоваться, но уже знала или догадывалась, что Ирия знает о её тайне. Это не нравилось Габриэле. Но что теперь сделаешь?

— Ирия, ты не смей никому говорить, даже намекать на всё, что тебе пришлось узнать и выполнить.

Габриэла не стала слушать уверения служанки, порылась в кошеле и протянула ей шесть эскудо.

— Три возьми себе, остальные отвези в тот дом. И молчи! — грозно сверкнула главами. Ирия отлично знала на что способна хозяйка.

Когда служанка ушла, Габриэла погрузилась в думы. Очень хотелось узнать, как выглядит дочь, но спросить всё же побоялась, оставив это на потом.

В протяжении двух следующих дней Габриэла всё допытывалась о разных подробностях про семью своей дочери. Потом приняла решение хотя бы узнать место их жительства и самой посмотреть.

— Сеньора, вы не представляете, как были поражены те, ну что воспитывают девочку, столь богатым даром, — Ирия радостно блестела глазами.

— Это меня мало волнует, Ирия, — наигранно равнодушно ответила Габриэла.

Обе понимали, что ведут игру, обоим казалось, что их не понимают и это с ещё большей силой сплачивало этих двух женщин.

Наконец, хорошенько разузнав пути-дорожки, Габриэла с кучером отправилась смотреть дочь. Кучер достаточно знал дорогу, и скоро Габриэла приехала на место. Её поразила нищета лачуги и всего пустыря с разбросанными в беспорядке хибарами, где копошились грязные дети вместе с курами, индюками и свиньями. Тут же бегали собаки, щенки, кошки, щебетали попугаи и верещали обезьянки.

Габриэла приказала остановить лошадь и с жадным любопытством искала девочку, которая была её дочерью.

Она её нашла, как казалось. Горящими глазами она следила за нею. Её одежда не изменилась с посещения Ирии. Была она такая же грязная и голая, и сердце Габриэлы сжалось от вдруг нахлынувшей жалости, сострадания и обиды.

Определить, на кого обида, она не пыталась. Но ощутила бурное желание поговорить хотя бы с этой девочкой, приласкать. Но страх сковал порыв, заставил сжаться в углу коляски.

Порывшись в сумке, она достала золотой дублон, пакетик конфет, заранее приготовленный, и красивое платьице из простого материала.

— Педро, — толкнула она кучера в спину. — Отнеси вон той девочке всё это. Ничего не говори, только предупреди, что деньги надо отдать взрослым, — она строго глянула в чёрные глаза негра*

Педро взял всё это, ни слова не сказал и пошёл к ватажке детей. Габриэла впилась глазами в эту сцену, следя за каждым движением дочери. Та была оглушена подарками, тотчас убежала в халупу, а Габриэла, дождавшись кучера, поспешила уехать. А отъехав подальше, обернулась и смотрела назад, где старуха с девочкой провожали глазами коляску.

На душе стало горько, тоскливо и противно. И неожиданно вспомнила Хуана. Как он не раз настаивал, что презрительное отношение к цветным и работникам весьма позорное явление кичливого дворянства, й теперь эти слова показались ей совсем в ином освещении.

— Стой! — молвила она кучеру. Тот вопросительно обернулся. — Скажи, Педро, ты очень страдаешь из-за своего рабства? Ты здесь родился или привезён сюда с твоей родины?

— Я в возрасте восьми лет приехал сюда, сеньора. Я даже помню, как плыл на корабле и чуть не умер в пути. Моя матушка умерла там.

— Значит, ты мог бы отомстить мне и таким, как я, за то злодеяние, что случилось с тобой?

Педро сильно смутился, заёрзал в волнении, но ответить не решился.

— Я была бы благодарна тебе, коль ты бы ответил мне честно и откровенно. Обещаю не наказывать и оставить твой ответ без внимания. Говори же!

— Простите, сеньора! Я в замешательстве! Что я могу вам сказать? — Он с пристальным вниманием посмотрел на Габриэлу. Та слушала, и вид её говорил, что лучше не перечить ей.

— Что же ты? Продолжай. Я хочу услышать твоё признание.

— Да, сеньора! Мне хотелось бы отомстить. Так мечтает каждый невольник. Простите меня ради Бога, но вы сами принудили меня к откровению, сеньора!

— Не бойся! Я сдержу данное слово. Я даже понимаю тебя и остальных невольников. Это естественно. Но ты живёшь не так уж и плохо, Педро. Согласен?

— Вы правы, сеньора! И всё же сознание того, что я невольник, делает меня непримиримым к господам. Простите, госпожа!

И впервые у Габриэлы в голове закопошились мысли относительно рабства. Вдруг она осознала, что как бы хорошо не жилось рабу у господина, он продолжал оставаться рабом. И это делает его готовым в любой момент взбунтоваться. И что это в порядке вещей. Она сама несколько месяцев была рабыней, и с нею обращались куда хуже, чем она со своими слугами. И всегда в мыслях её присутствовал дух бунта, возмущения и стремление любыми средствами освободиться от этого ужаса.

Глубокий вздох всколыхнул её грудь. Мрачные думы владели ею. А перед домом она неожиданно для себя подумала: «Это не я придумала, и не мне решать. Пусть философы и мыслители занимаются всем этим. Что от меня может зависеть? Я такая же, как все. Мне ли изменить этот мир?»

Это успокоило женщину, и в дом она вошла полновластной хозяйкой, перед которой по-прежнему трепещут слуги.

Мысли о дочери вдруг потекли спокойно, размеренно. Они уже не тревожили её совесть,