История России с древнейших времен. Том 7. Царствование Федора Иоанновича. 1584–1598 гг. - Сергей Соловьев

Такова была начальная деятельность Рюриковичей. Понятно, что в эпоху этой начальной деятельности, при начале государственной зиждительности в стране, не имевшей прежде истории, не могло быть еще ничего прочного, определенного, все было еще в зародыше, начала, семена вещей сопоставлялись друг с другом без внутренней связи; части, образовавшись, стремились еще жить особенною жизнию; при сильном движении, просторе, возможности уходить при первом неудобстве не было места никаким определениям, ибо на движущейся почве ничего построить нельзя. Главное право, главное ручательство в выгоде положения для члена общества, для члена известного сословия, заключалось в праве уйти, праве, которое основывалось на возможности ухода и прекращалось с этою возможностию. Столкновения интересов разрешались не общими определениями, но порванием отношений, уходом из одной области в другую, которая случайно, вследствие своей особой жизни с особым правительством, на время представляла большие удобства; отсюда господство временного, местного, личного, случайного над общим, господство, необходимое при слабости, младенчестве государства.

Но государство росло, и из младенчества оно переступило на высшую степень, которая знаменуется сосредоточением, оседлостию. Эта эпоха сосредоточения необходима для утверждения сознания о государственном единстве, о единстве государственного интереса; здесь части, области, лица должны отказаться от своей особной, своеобразной жизни и подчиниться условиям жизни общей, и когда потом, при утверждении сознания о государственном единстве, части получают большую или меньшую самостоятельность, самоуправление, то эта самостоятельность является уже вследствие государственных требований, является с непосредственным отношением к сосредоточивающей власти: так, например, при Иоанне IV были даны откупные грамоты, установлявшие самоуправление в волостях; но отношение этих волостей к царю вовсе не было похоже на отношение Новгорода или Пскова к прежним великим князьям московским.

В эту эпоху сосредоточения Рюриковичи вследствие новых условий, временных и местных (ибо главная сцена действия переносится с юга на север), переменяют свой характер и неуклонно ведут общество по новому пути. Из расплодителей земли они становятся собирателями земли, из храбрых вождей дружин, любивших везде честь свою брать, думавших преимущественно об этой воинской чести, а не об упрочении себе движимых и недвижимых стяжаний, считавших неприличным копить имение, но все раздававших дружине, Рюриковичи становятся на севере бережливыми хозяевами, преимущественно заботившимися о промыслах, прибытках, крайне осторожными, неохотниками до решительных битв. И все на севере, в эпоху сосредоточения, принимает характер прочности, оседлости, вследствие чего земельные отношения, условливающие прочность, получают важное значение; общество сознает различие земского человека, оседлого собственника, от вольного козака, представителя старины, старой эпохи безнарядного движения; этому представителю старины трудно в новом обществе, он уходит на простор в вольную степь и там ждет случая вступить в борьбу с враждебным ему новым порядком вещей. Но эпоха сосредоточения, но государи московские сделали свое дело: государство крепко, и козаку не осилить земского человека.

Кончивши это второе дело свое, дело сосредоточения земли, династия Рюрика сходит со сцены. Царь Феодор не мог сам управлять государством; явился правитель, который вследствие произведенного прежними государями сосредоточения власти и ослабления могущества вельможных родов мог легко, опираясь на свои близкие отношения к царю, осилить всех своих соперников. Достигнув первенства, Годунов должен был подумать о будущем, и будущее это было для него страшно, тем страшнее, чем выше было его положение настоящее: у Феодора не было сына, при котором бы Годунов, как дядя, мог надеяться сохранить прежнее значение, по крайней мере прежнюю честь; преемником бездетного Феодора долженствовал быть брат его, Димитрий, удаленный в Углич при воцарении старшего брата, удаленный «советом всех начальнейших российских вельмож». Димитрий рос при матери и ее родственниках, Нагих; понятно, какие чувства эти опальные Нагие питали к людям, подвергнувшим их опале, с какими чувствами дожидались прекращения своих бедствий, своего изгнания, в каких чувствах к Годунову и к людям ему близким воспитывали ребенка, который не умел скрывать этих чувств. За будущее должен был бояться не один Годунов, за будущее должны были бояться все те люди, которые были обязаны выгодами положения своего Годунову и лишались всего с его падением, а таких людей было очень много; наконец, за будущее должны были бояться те люди, которых судьба хотя и не была тесно соединена с судьбою Годунова, но по совету которых Димитрий подвергся изгнанию, а к этим людям принадлежали все начальнейшие российские вельможи. И вот в мае 1591 года разнеслась по государству весть, что царевича Димитрия в Угличе не стало, и понесся слух, что погиб он насильственною смертию, от убийц, подосланных Годуновым. Летописцы так рассказывают подробности события.

Сначала хотели отравить Димитрия: давали ему яд в пище и питье, но понапрасну. Тогда Борис призвал родственников своих, Годуновых, людей близких, окольничего Клешнина и других, и объявил им, что отравой действовать нельзя, надобно употребить другие средства. Один из Годуновых, Григорий Васильевич, не хотел дать своего согласия на злое дело, и его больше не призывали на совет и чуждались. Другие советники Борисовы выбрали двух людей, по их мнению, способных на дело, – Владимира Загряжского и Никифора Чепчюгова; но эти отреклись. Борис был в большом горе, что дело не удается; его утешил Клешнин. «Не печалься, – говорил он ему, – у меня много родных и друзей, желание твое будет исполнено». И точно, Клешнин отыскал человека, который взялся исполнить дело: то был дьяк Михайла Битяговский. С Битяговским отправили в Углич сына его Данилу, племянника Никиту Качалова, сына мамки Димитриевой, Осипа Волохова; этим людям поручено было заведовать всем в городе. Царица Марья заметила враждебные замыслы Битяговского с товарищами и стала беречь царевича, никуда от себя из хором не отпускала. Но 15 мая, в полдень, она почему-то осталась в хоромах, и мамка Волохова, бывшая в заговоре, повела ребенка на двор, куда сошла за ними и кормилица, напрасно уговаривавшая мамку не водить ребенка. На крыльце уже дожидались убийцы; Осин Волохов, взявши Димитрия за руку, сказал: «Это у тебя, государь, новое ожерельице?» Ребенок поднял голову и отвечал: «Нет, старое». В эту минуту сверкнул нож; но убийца кольнул только в шею, не успев захватить гортани, и убежал; Димитрий упал, кормилица пала на него, чтоб защитить, и начала кричать: тогда Данила Битяговский с Качаловым, избивши ее до полусмерти, отняли у нее ребенка и дорезали. Тут выбежала мать и начала кричать. На дворе не было никого, все родственники ее разошлись по домам; но соборный пономарь, видевший с колокольни убийство, заперся и начал бить в колокол; народ сбежался на двор и, узнавши о преступлении, умертвил старого Битяговского и троих убийц; всего погибло 12 человек. Тело Димитрия положили в гроб и вынесли в соборную церковь Преображения, а к царю послали гонца с вестию об убийстве брата. Гонца привели к Борису; тот велел взять у него грамоту, написал другую, что Димитрий сам зарезался, по небрежению Нагих, и велел эту грамоту подать царю: Феодор долго плакал.

Для сыску про дело и для погребения Димитрия посланы били в Углич князь Василий Иванович Шуйский, окольничий Андрей Клешнин, дьяк Елизар Вылузгин и крутицкий митрополит Геласий. Посланные осмотрели тело, погребли его и стали расспрашивать угличан, как, по небрежению Нагих, закололся царевич? Им отвечали, что царевич был убит своими рабами – Битяговским с товарищами – по приказанию Бориса Годунова и его советников. Но, приехавши в Москву, Шуйский с товарищами сказали царю, что Димитрий закололся сам. Нагих привезли в Москву и пытали крепко; у пытки был сам Годунов с боярами и Клешниным; но с пытки Нагие говорили, что царевич убит. Царицу Марью постригли в монахини и заточили в Выксинскую пустишь за Белоозеро; Нагих всех разослали по городам, по тюрьмам; угличан – одних казнили смертню, иным резали языки, рассылали по тюрьмам, много людей свели в Сибирь и населили ими город Пелым, и с того времени Углич запустел.

В этом рассказе мы не встречаем ни одной черты, которая бы заставляла заподозрить его; подробности самого убиения, предшествовавший разговор убийцы с жертвою, подробности приготовлений в Москве, имена лиц, выбранных, но отказавшихся взять на себя совершение злодейства, указания на Клешнина, как на главного деятеля, – все эти подробности не позволяют историку видеть в этом рассказе выдумку. Сравним теперь с этим рассказом другой памятник, имевший целию доказать противное, т. е. что Димитрий сам закололся, обратимся к следственному делу о убиении царевича.