Зарница - Сергей Александрович Милушкин

Когда Белов посмотрел на них — оказалось, что часы встали. Наверное, батарейка разрядилась — и теперь секундная стрелка не могла сдвинуться с места, она дергалась, как паралитик и все время возвращалась назад, издавая при этом противный звук.

Шаров на беговой дорожке — это было видно совершенно ясно, как божий день, — камера снимала удивительно резко и красочно, изображение, в отличие от того, что показывали по телевизору, было словно живым, настоящим, — слегка замешкался, дернулся, будто наткнувшись на невидимую стену. Но затем…

— Теперь вы понимаете, почему я поставил техническую паузу? — спросил монтажер слегка дрожащим голосом.

— Да… но… как?

— В наушниках я слышал одно, а камера показывала совершенно другое… — парень помолчал. — Иногда… в очень редких случаях такое бывает. Например, комментатор не видит всей картины поля и начинает домысливать. И конечно же… всей картины он не видел, потому что перед ним были только эти четыре монитора. Пятая камера вела трансляцию только в телецентр на монтажную, ее вообще не должно было быть, как я уже говорил, но видимо что-то перепутали и кабель таки воткнули.

— Таким образом… — сказал Белов, — после того, как камеры выключились, комментатор говорил то, что…

— … видел непосредственно на стадионе. Он сидел там в комментаторской кабинке сверху.

— И он сказал… это все слышали… что Шаров проиграл.

— Ну да. Это все видели. Вряд ли бы на чемпионате СССР наградили проигравшего, как вы себе это представляете? На стадионе было тысяч пять человек. И все они…

— … видели, что Шаров проиграл. Он отстал на финальном рывке, пропустил соперника, досадная ошибка, но…

— Это так писали в газетах и сказали на следующий день в программе «Время», — монтажер развел руками.

— Мда… — произнес Белов. Голова у него кружилась. — Включите еще раз запись.

— Да, пожалуйста. Я ее уже раз сто пересмотрел. И как специалист, сразу могу сказать, признаков подделки, склейки, монтажа или чего-то подобного нет. Одно качество, вы только посмотрите. Там, где старые камеры бликуют, сваливаются в полный засвет, эта как ни в чем ни бывало… чудо просто.

Белов видел, что парень говорит правду. Подделать такую запись было невозможно. Даже японцам. Таких технологий не существовало.

Кадр за кадром он еще раз пересмотрел запись, зная, что в Москве найти подходящую аппаратуру будет практически невозможно. Оператор находился внутри поля, камера не спеша вела бегущих спортсменов и в общем-то, не зная сути, можно было сказать, что это — обычная, рядовая запись, пусть и довольно важного чемпионата.

Камера приблизила лица фаворитов — лицо Шарова было уверенным, губы сжаты, — он легко и даже изящно бежал к победному финишу.

Ближайшие соперники отставали на три-четыре метра.

Когда до финиша оставалось метров пятьдесят, из-за верхней кромки навеса стадиона вдруг показалось солнце — в глаза бегунам ударил яркий свет и на миг Шаров словно наткнулся на невидимую преграду — именно там, где тень соприкасалась со светом.

Белов прокрутил запись немного вперед. Другие бегуны, в отличие от Шарова, словно ничего не заметили. Тридцать четвертый номер, который выиграл гонку — бегун по фамилии Остапенко, поднял голову, и так как он шел последним, ему было хорошо видно всю раскладку. Разумеется, от его взгляда не могло утаиться и замешательство лидера. На какую-то микросекунду Шаров, кажется, вообще остановился, нелепо раскинув руки, словно сраженный пулей снайпера.

Однако Остапенко на этих кадрах даже не предпринял попытки догнать группу.

В итоге Шаров финишировал первым — за финишной чертой он улыбался и выглядел явным триумфатором, ни у кого в этом не было сомнений. Тут же к нему подбежали другие спортсмены, начали поздравлять и даже финишировавший последним Остапенко, пожал Шарову руку. Спортсмены даже обнялись, словно старые друзья.

Как такое можно смонтировать?

Запись оборвалась.

— Все, — сказал монтажер могильным голосом.

— Отмотай на десять секунд.

Пленка зашуршала и вновь перед глазами Белова появились кадры финиша.

Что он не видит? Какую важную деталь упускает? Излишняя четкость записи резала глаз. Яркая пестрая картинка походила на специально нарисованный ребус, в котором требуется найти отличающуюся от других песчинку в море других похожих.

Снова и снова он пересматривал запись, потом, не спросив разрешения, закурил, и когда в тридцатый или сороковой раз кадры финиша, уже намертво въевшиеся в мозг, пронеслись перед глазами, он, кажется, что-то увидел.

Деталь, незаметная, потому что таких здесь было очень, очень много.

Лица. Лица радостных, воодушевленных болельщиков. Люди рукоплескали, хлопали, прыгали на своих местах, задирали шляпы и панамки над головами, размахивали флагами СССР и Динамо… Но…

Теперь Белов понял, что именно было не так.

Человек, стоящий чуть позади оператора с большой камерой на треноге у входа в подтрибунное помещение. Он выглядел странно — щеголеватый, в костюме и белой рубашке, его можно было принять за тренера, но… лицо человека было перекошено от злобы.

— Можно тут увеличить?

Несмотря на довольно приличное расстояние, теперь Белов видел его почти крупным планом. Странный тип — явно не из тренеров, не болельщик и не технический работник стадиона… кто же он? И почему он так зол, когда все вокруг радуются?

И еще… шрам. От края левого глаза, по щеке вниз. Похоже на ранение, но… все-таки издалека было трудно сказать. Пустые водянистые глаза, широкий лоб, короткая стрижка светлых волос — «под канадку». Было в нем что-то притягательно-ужасное, как выразился бы какой-нибудь писатель в детективе, но чутье сыщика подсказывало Белову, что гражданин этот явно не в ладах с законом, но вспомнить этого персонажа по каким-либо делам или доскам розыска, или хотя бы примерно сказать, кто он, Белов, несмотря на фотографическую память, не мог.

— Ладно. Хватит. Выключай.

Монтажер нажал кнопку и экран погас.

— Кто еще видел запись?

— Н…никто. Просто это… кому покажешь? Еще чего доброго… уволят… или хуже… Тот человек в черном плаще, он забрал… официальные записи. А эту… никто не видел.

— Я изымаю запись.

Парень покорно кивнул.

— Это еще не все. Если кто-нибудь кроме меня, неважно кто, когда угодно, придет и спросит о ней, ты ничего не видел и не слышал. И сразу же звонишь мне. — Белов быстро записал свой номер на клочке бумаги. — Звонить нужно сразу же. Тот, кто будет интересоваться записью — опасен. Ты понял?

—