Оболганная победа Сталина. Штурм Линии Маннергейма - Баир Иринчеев

— Фински солдат!

Русский лейтенант улыбнулся, похлопал нашего по плечу и сказал:

— Хороший солдат!

И рассмеялся. Наступил мир».

Виктор Искров, командир взвода разведки 68-й отдельной минометной батареи:

«…Вдруг звонок, с батареи мне звонит командир батареи старший лейтенант Внуков. Он звонит и говорит: «Витя, ты что это развоевался? Стрелять собрался?» — «Так точно!» — отвечаю. А у меня какое-то приподнятое настроение было: Линия Маннергейма уже позади, Выборг горит, помню как сейчас. Слева было видно и дым и пламя. «Так вот, конец войны», — он мне говорит. Я говорю: «Какое там! Даешь Ваазу! Как это так, такую линию преодолели, теперь только на Ваазу и все прочее». Командир батальона Соколов тоже ничего не знал о конце войны. А старший лейтенант Внуков говорит: «Ты там развоевался, Витя, а я тут на огневых позициях, и ни одной мины не будет выпущено. Конец войне, вчера договор о перемирии заключили». Я к Соколову. Он звонит в полк, и ему там говорят: «Да, все. Артподготовки не будет, солдат оставить в траншеях, не высовываться и ждать дальнейших указаний» Он мне говорит: «Вот так вот, лейтенант» Я говорю: «Ну, все ясно».

И сразу прекратилась всякая стрельба. Ни ружейно-пулеметная, ни тем более артиллерийская-минометная, и слышно, как птички поют — чик- чирик, чик-чирик, представляешь себе? И в это время вдруг белый халат сверху: смотрим, соскакивает финн — краснорожий такой, молодой. И испуганно так: «Конец войне!. Конец войне!» А из Карисалми, из этого поселка финны выходят с бутылками водки, или не знаю, что у них там было. Кричат: «Русский, иди водку пить! Русский, иди водку пить!» Я спрашиваю у Соколова, что говорит командование. Соколов говорит, что нам приказано никуда не двигаться во избежание провокаций. Мы сидим. А финны покричали, покричали и к себе в избы ушли».

Гуннар Лаатио, адъютант 3-го батальона 13-го пехотного полка:

«…Саперы уже открыли какие-то шлюзы, и уровень воды в озере сильно поднялся. Все ирригационные каналы и маленькие ручейки вздулись, а нам пришлось переходить их вброд! Шли по пояс в воде. Пришли к мосту, там саперы уже были готовы его взорвать, но мы с комбатом сумели их уговорить сначала пропустить наш батальон и потом взрывать. Связи не было, и комбату пришлось самому идти в штаб полка за приказом. Нам дали приказ контратаковать и занять высоту с поместьем на южном берегу озера.

Попробовали атаковать ночью, и ничего не вышло. Не было уже у нас сил в батальоне. Так что мы отошли и окопались на северном берегу озера, кто где. Часть солдат сидела в этих самых канавах, полных воды.

Утром 13 марта 1940 года мне позвонил комполка Ваала и передал приказ: «После 11 утра ни одного выстрела! Открывать огонь только в том случае, если противник пойдет в атаку». Я сказал: «Хорошо, пойду, передам солдатам». Я вышел из поместья, где был наш КП, и пошел передавать приказ солдатам на передовой. Советская артиллерия вела ураганный огонь, но большинство снарядов не разрывались. Я обошел солдат и вернулся на КП.

Там опять звонок от комполка: «После 11 утра огня не вести ни в коем случае! Понял?» — «Понял». — «Войне конец после 11 утра, это тебе понятно?». Вот это до моего сознания дошло не сразу, потому что после приключений с переходами ручьев вброд, когда я был мокрый по пояс, у меня началась температура, в тот день у меня был жар 39 градусов, и я с трудом понимал, что происходит. 337

В 11 утра стрельба вдруг прекратилась, и это был незабываемый момент. Мы услышали пение птиц! Это было какое-то сумасшествие.

В общем, я рад, что война закончилась в тот момент, когда мы все были измотаны до последней степени».

Лейтенант Крутских, командир взвода 16-го отдельного саперного батальона, 54-я горнострелковая дивизия:

«…Когда 13 марта наступило перемирие, поступил приказ огня не открывать с 12 часов. Только в случае нападения финнов. Замкомбата Вознесенского отправили на переговоры. Во что его одеть — все изношенное, порванное, обгоревшее! Одевали его всем батальоном. Еле-еле его одели поприличнее. Всего было три встречи, на второй я присутствовал. Оружие на переговоры не брали, но под мышкой наган был. Нас было три человека, и навстречу шли трое финнов. Шли с белыми флажками. Один из финнов что- то держал двумя руками. Страшно. Встали. Дистанция была между нами — 5 метров. Через переводчика стали общаться. Наши объявили, что мир заключен, война закончилась, радость большая — мы победили. Что больше не должно быть провокаций и выстрелов. Мы будем играть на гармони, петь песни, жечь костры. Они тоже повторили, что наше правительство заключило перемирие, что провокаций не должно быть. Под конец говорят: «Мы вас просим отведать нашего угощения». Снимают с подноса, что держал один из них что-то типа накидки, и мы видим, что там лежит нарезанная рыба, мясо, кажется, огурчики и фляга, в которой оказалась настойка на ягодах. Я не пил, а рюмку выпил Вознесенский вместе с финнами.

На первой и третьей встрече я не был, но знаю, что там они обменивались рюкзаками. Мы им положили консервы, галеты «Военный поход», водку. Когда мы уходили, нам было приказано взорвать всю оборону и засыпать траншеи. Финнам было приказано отойти от дороги на 100 метров. Мы пели песни, играли на гармошке. Они играли на губных гармошках. Видел я, что и руками нам махали, и кулаками грозили, ну и мы им отвечали соответственно. Потому, как мы были в окружении, ничего за Финскую мне не дали. Только значок «Отличник РККА». Правда, он был очень ценным. Что я скажу о финской войне? В политическом плане — проигрыш, в военном — поражение. Финская война оставила тяжелый след. Горя мы навидались. Потери мы несли очень большие — ни в какое сравнение с их потерями. Убитые так и остались лежать на чужой земле».

Форт Кеккиниеми, Армас Пааянен, 3-й полк береговой обороны: «13 марта утром поступил приказ о мире. Сначала этому никто не поверил. Но начали демонтаж орудий. Фенрик Тикка передал противнику карты минных полей посреди озера. Тикка пошел к середине озера в заранее оговоренное время, и одновременно с ним с противоположного берега вышли русские. Мы на берегу волновались и держали русских на прицеле. Мы ожидали, что это какой-то подвох. Но все прошло нормально, и русские пригласили нас вечером выпить водки, но нам в этой ситуации в гости идти как-то не хотелось.

Позади остался пустой форт и перепаханная земля. На площади двух гектаров от красивой сосновой рощицы не осталось ни одного дерева. Мы оставили орудия в школе Сапру и вечером были уже в Сорталахти. Там мы узнали о жестких условиях мирного договора, и все сильно помрачнели. На следующее утро ребята решили узнать у офицеров, можно ли будет еще раз сходить посмотреть на родные дома. Ответ был отрицательный. Я направился прямо к фенрику Тикка и спросил, неужели все так плохо.