Содержантка - Кейт Фернивалл

Одной особенно суровой зимой он умер на лесоповале, но успел рассказать мне кое-что. О планах Нобиле. Он собирается массово использовать дирижабли в военных целях. Лида, ты не поверишь, до чего это захватывающе! Это будущее. Нобиле сумел привести в восторг даже самого Сталина. Так что же произойдет сейчас? Сталин отдаст приказ организовать общество «Красный дирижабль» и потребует провести открытую подписку, чтобы собрать миллионы рублей на развитие этого дела. Иосиф Сталин может быть жестоким человеком, эгоистичным тираном, но он не дурак. Он знает, что приближается еще одна война, и он требует, чтобы Россия была к ней готова.

Ему нужны инженеры, поэтому меня оживили. Под Москвой, рядом с платформой Долгопрудная, есть центр по строительству дирижаблей, но о нем все знают. Расположенный в лесу комплекс, на котором работаю я, — секретный. Там мы работаем над… Как бы это назвать? Чудовищем. Это огромный тонкокожий монстр, дыхание которого сеет смерть. Это машина для убийства.

Ох, Лида, иногда мне кажется, что Бог, создав человека, почувствовал то же самое: что Он сотворил прекрасную машину для убийства.

Ибо такова суть моего проекта. Дирижабли могут летать на большие расстояния, гораздо дальше аэропланов. Поэтому (об этом мне даже страшно думать, не то что писать) мы подвесили к корпусу дирижабля два биплана, каждый из которых будет оснащен не бомбами, а баллонами с газом. Ядовитым газом. Да, ты правильно прочитала. Ядовитый газ. Фосген. Когда дирижабль незаметно залетит на занятую врагом территорию, аэропланы будут сброшены с высоты. Они пролетят низко над городом или над расположением воинских частей, выпустят смертоносный газ и скроются, как ангелы смерти.

Сталин собирается создать целую флотилию таких дирижаблей. С моей помощью. МОЕЙ помощью. Что я за человек, Лида, если создаю такого монстра? На этой неделе мы проводим первое генеральное испытание, это означает: с настоящим фосгеном, а нес кристаллами соды, как раньше, и с настоящими людьми, а не с манекенами. Моя прекрасная машина для убийства отправится на работу.

Помолись за мою душу, Лида, если в тебе есть хоть немного веры и если во мне осталось хоть немного души. Помолись и за душу моего погибшего друга Льва Попкова.

Люблю тебя всем, что осталось от моего сердца.

Твой папа».

Чан Аньло смотрел на Алексея, когда тот аккуратно, по складкам, сложил исписанный мелким почерком лист тонкой папиросной бумаги и отдал его Лиде. Он увидел, с каким трудом ему удалось сдержать гнев в голосе.

— Ты побывала в тюрьме? Ты рисковала жизнью ради письма? — Алексей посмотрел на сестру, как на сумасшедшую.

— Нет, никакого риска не было.

Все трое знали, что она говорит неправду.

— Позволь напомнить тебе, — сухо произнес Алексей, — что Попков за это получил пулю.

— Но там же было совсем другое. Какой-то охранник узнал его, и во Льва стреляли за то, что он сопротивлялся, когда его хотели арестовать.

Для Чана было очевидно, что Алексей не мог решить, что его больше бесит — сестрино неповиновение или разочарование в отце. К тому же в письме о нем даже не упоминалось. Как будто внебрачные дети вообще не в счет. Но Алексея явно потрясло и ужаснуло то, что описал Йене Фриис. Намного сильнее, чем это потрясло Лиду. Для Чана признание в письме не имело значения, потому что он участвовал во всем этом не ради Йенса Фрииса, но сердце его рассердило то, что отец Лиды подвел ее. Он видел смятение в ее глазах.

— Итак? — спокойным голосом произнес Чан. — Мы отказываемся от плана?

Четыре пары глаз обернулись к нему. Во всех, кроме одной, читалась враждебность.

— Нет.

— Да. — Да.

— Нет.

Первое и самое громкое «нет» было произнесено Лидой. Последнее — Алексеем. Между двумя «нет» произнесли свое решение Максим и Игорь. Встреча происходила в квартире русского вора, и Чану не нравилось ни это место, ни его хозяин, но на лице китайца ничего не отражалось. Он находился здесь, потому что сам попросил об этом, и не обиделся, когда жирный человек с пятнистой кожей сказал: «Никаких китаез мне тут не надо. И девчонки тоже». Чан молча наблюдал за тем, как твердело лицо этого фаньцуй — так расплавленное железо твердеет в воде. И это было хорошим знаком. Для осуществления такого рискованного предприятия, как то, что задумали они, нужно, чтобы в центре находилось железное сердце.

— Им не понравится, если ты придешь, — предупредила его Лида.

— Я здесь не для того, чтобы нравиться.

Она засмеялась, но в ее смехе не было жизни, и это опечалило его. Теперь, увидев их лица и заметив напряжение в их шеях и руках, он понял, что Алексей добьется своего. Его слово будет последним. Жирный человек со щеками, как тесто, не откажет брату Лиды.

Вощинский ударил кулаком по широкому колену.

— Ну все, хватит, — недобро усмехнулся он, агрессивно выдвинув челюсть. — Давайте поговорим насчет завтра.

Чан увел ее. Он не хотел, чтобы кожа Лиды пропахла ими, он увел ее от их сигар и их жестоких слов. Он прошел вместе с ней через весь город до Арбата, до небольшой китайской чайной, и ему было приятно видеть, как ее глаза радостно заблестели, когда она увидела это место.

— Я и не знала, что здесь есть такая чайная, — улыбнулась она.

— В любом столичном городе есть китайская чайная. Мы, китайцы, как крысы, проникаем всюду.

Она стянула шапку, тряхнула волосами и вдохнула знакомый запах специй, жасмина и фимиама, который шел от желтых и зеленых резных украшений на фасаде.

— Я уже и забыл, — пробормотал он, — до чего моя душа скучает по цветам, которые дают жизнь и энергию. Здесь, в советской России, улицы серы, как смерть. Даже небо над нами плоское и бесцветное.

Он завел Лиду в источающее благоухание помещение. Они сели за низкий бамбуковый столик, и молодая китаянка в ципао арбузных цветов (темно-зеленый, красный и черный) подала им исходящий паром красный чай. Девушка почтительно поклонилась, и Лида посмотрела на Чана с мягкой улыбкой.

— Любимый мой, — сказала она, когда китаянка удалилась, — ты так сильно скучаешь по своей стране?

— Она — часть меня, Лида. Ее желтая земля у меня в крови.

Светло-карие глаза девушки поймали его взгляд.

— Что нам делать?

Он подался вперед, взял ее руку, спрятал в своих ладонях.

— Давай поговорим о твоем отце.

Она кивнула, сделала едва различимое движение подбородком.

— Это был человек, наделенный властью. Мужчина с семьей, вхожий в дома графов и князей. При царе у него была прекрасная жизнь, но при большевиках он потерял все, и от него самого мало что осталось.

— Это то, что он пытался объяснить в своих письмах. Как ему пришлось отбросить все и оставить только основное ядро самого себя, для того чтобы выжить. Ты и я, Лида, мы понимаем это.

— Да. — Печаль в этом коротком единственном слове была тяжелее золотого Будды в окне.

— Я не все тебе рассказал, Лида. В тот день, когда наша делегация побывала в тюрьме твоего отца, я узнал еще кое-что.

Она молчала в ожидании.

— Полковник Тарсенов — это начальник тюрьмы — рассказал мне, что идея проекта была предложена самим Йенсом Фриисом. Все было разработано им лично. Он не просто инженер, которого привлекли к работе. Еще в трудовом лагере он задумал рождение этого монстра, как он его называет.

Губы Лиды сжались.

— Ты хочешь сказать, что считаешь его самого монстром? Человеком, недостойным спасения?

— Нет, я так не считаю. Взамен он попросил свободу, и всю их группу после окончания проекта пообещали отпустить.

Лицо ее расслабилось, она улыбнулась.

— Но это же прекрасно! Почему ты раньше не сказал? Так его отпустят!

— Так они сказали.

Тон, которым это было произнесено, насторожил Лиду. Улыбка увяла.

— Нет, Чан. Не надо…

— Мне очень жаль, любовь моя.

— Ты не поверил им.

— Нет. Ты можешь себе представить, чтобы военное руководство позволило людям, обладающим сверхсекретными сведениями, свободно разгуливать, где им вздумается?

Лида покачала головой.

— Их отправят обратно в лагеря?

Он не ответил.

Рот ее сжался, и она спрятала его за маленькой фарфоровой чашкой.

— Значит, их расстреляют.

— Думаю, что да.

Маленькая рука, зажатая в больших ладонях, задрожала.

— Он умрет, — прошептала она.

— Если мы не вытащим его оттуда.

— Не суди моего отца строго, Чан. Мы не можем знать, через какие ужасы он прошел. Что он терпел день ото дня на протяжении двенадцати лет. Для него это был способ прекратить пытку.