День пирайи (Павел II, Том 2) - Евгений Витковский

Форбс увидел то, чего ждал, но не в своем же кабинете и не в окружении обгадившихся свиней, пьяных чертей и болгарского шпиона, да еще с висящим под потолком полинезийцем, увитым в гирлянды тропических цветов. Возле дверцы кабинетного бара, там, где только что нагличала молодая, упитанная хрюшка, сидело и орало чумазое и голое человечье дитя — женского, кажется, пола. Для обратного перевода в антропоморфное состояние из зооморфного оборотню обычно требовался стакан виски. Но на исходной ступени в прежние годы были известны лишь оборотни мужского пола, способные трансформироваться в женщин, — чем и пользовался Аксентович-Хрященко, пока его самого к делу не приставили. А сейчас впервые в жизни Форбс увидел возникновение обортня-женщины! Лишь в китайских легендах имелись прямые указания на то, что они существуют, но до сих пор институту Форбса не удалось завербовать в сектор оборотней ни единой женщины-лисы, не говоря о более редких видах, Порфириос даже полагал, что они вообще вымерли, как трилобиты. Женщины всегда были так нужны! Порфириос… Сердце генерала защемило. В душе он даже не очень осуждал престарелого дезертира, который добрался через Бразилию до Сальварсана, превратился в огромную толпу и ввалился в державу Романьоса, во все тридцать тысяч глоток требуя политического убежища, которое подлый президент старику и предоставил. Форбс надеялся, что эта орава хотя бы усложнит жизнь президенту, но ничего подобного, из Порфириосов получились превосходные армадильовые гаучо, иначе говоря, пастухи броненосцев. Раньше само присутствие Порфириоса вселяло покой в Форбса. Теперь его присутствие вселяло покой в исполинских ленивцев — но, увы, в недружественном Сальварсане.

Итак, бывший завсектором трансформации ныне пас броненосцев, а Форбсу до поры до времени предстояло пасти свиней, будущие бесценные кадры, племенной фонд оборотней. Генерал, игнорируя даже загаженность своего пульта связи, вызвал секретарей Бустаманте.

— Всех — на площадку молодняка! — бросил он и отключился: ясно как день, что весь институт уже знает о том, что у главного случилось в кабинете. Сейчас — все по инструкциям. Временно нетрудоспособную группу «семеро пьяных» — в профилакторий, на отдых, Гаузера — представить к следующему званию и курсу лечения от алкоголизма. Верховному магу Бустаманте — заняться свиньями, приготовить их к половой зрелости, переоборачиванию в кинозвезд и направлению на дальнейшее оплодотворение. Завсектором трансформации Аксентовичу-Хрященко приготовиться к оплодотворению, выбор кинозвезд оставить на его усмотрение, но лишнего разнообразия не допускать, с Б. Б. и Целиковской у него выходит почти всегда, а с индийскими кинозвездами пусть даже и не пробует больше, возраст свой все-таки учитывать надо. Предиктору…

Ну, ясновидящий сам дает инструкции, а откуда они у него — неважно. Самому генералу Форбсу… Что, собственно говоря, в данный момент должен делать лично Артур Форбс, бессменный руководитель Института Форбса? Где на этот счет инструкция?..

Спасаясь от тропической вони разгромленного кабинета, генерал вышел в коридор. Какая удача, что он так и не скинул с плеч выданную медиками-ирокезами шкуру гризли: и обгрызли, и обгадили свиньи именно ее! Форбс с отвращением сбросил шкуру с плеч — в покинутый кабинет. Толпившиеся в коридоре лаборанты быстро юркнули кто куда мог. Попадаться на глаза шефу, пережившему явление чертей и свиней, никому не хотелось. Древний китаец в душе генерала тоже куда-то спрятался: видать, и ему не хотелось подворачиваться под горячую руку Форбсу, не понимающему: что именно в данный момент должен делать он сам? Но какая-то неповоротливая фигура в конце коридора все же маячила. Форбс присмотрелся к фигуре и не поверил глазам. Неторопливо, как-то покачиваясь — то ли от геморроя, то ли от плоскостопия, — навстречу генералу двигался одинокий, немолодой, полноватый студент мормонского колледжа. Это был дезертир Порфириос, но потряс генерала не факт появления дезертира, а то, что Порфириос был один. Генерал-то отлично знал, что плоть престарелого человека-толпы давно уже не уменьшается даже в полдюжины тел, а сейчас по коридору брел именно один Порфириос.

Генерал остановился. Не дойдя до него на три шага, остановился и Порфириос, он поднял глаза от предмета, который перед этим разглядывал, от пластинки-гиганта в ярком конверте. Порфириос густо покраснел и виновато улыбнулся. Генерал повода для улыбок не видел.

— Мэтр Порфириос… Вы — Порфириос? — спросил он в упор.

— Кусок его… — пробормотал мормон. — Простите, это не из Шекспира, но именно кусок…

— Так вы — не весь Порфириос?

— Не весь…

— А весь где?

Мормон вовсе покраснел и потупил взоры.

— В Сальварсане? — снова в упор спросил генерал.

Мормон вновь ничего не ответил — и без того все было понятно. Этого Порфириоса не имело смысла даже брать под стражу: невозможно арестовать одну тридцатитысячную часть человека, не прослыв при этом идиотом. Генерал слыть идиотом не хотел и решил сделать вид, что ничего вообще не произошло.

— Рад видеть вас, мэтр Порфириос, — сказал Форбс, — чем обязан вашему визиту? Вы ведь как-никак на покое, а Колорадо — не ближний свет, да и климат у нас… сами знаете. Так чем обязаны?

— Заехал вот, купил. Хочу автограф попросить, — мормон протянул генералу конверт с пластинкой, — замечательно он свистит!

Эту пластинку Форбс в подарок получил. Вампир Кремона на этот раз аранжировал для своих просверленных зубов старинные русские военные марши. Первым на диске помещался, само собой, тот марш, который дал название всей пластинке: «Прощание славянки». С конверта смотрела довоенная, еще прижизненная фотография Кремоны. Таким Форбс его никогда не видел, завербован вампир был уже после гибели под бомбежкой. Мальтиец был хорош собой.

— Что ж, мэтр Порфириос, кланяйтесь от меня… остальной вашей части.

Мормон ухватил пластинку, кивнул, поспешил прочь.

— На кой черт им славянки? — пробормотал генерал, провожая оборотня взглядом.

В душе генерала вновь наступил покой. Ну, прошел рабочий день как в сумасшедшем доме: но ведь только так и может быть у этих европейцев. Пора в Китай. Хотя бы в тот, что в кабинете.

17

Шерин да берин, лис тра фа.

Фар, фар, фар, фар…

«Хороший подарок наступающему всенародному празднику сделали селекционеры Крайнего Севера. Ими выведен новый сорт озимой пальмы. Поэтому, несмотря на позднюю осень, клумбы и газоны нового московского зоопарка, строящегося руками специалистов из братских стран, еще до начала близких торжеств украсят пышные изумрудно-зеленые пальмовые ковры… О новостях спорта…»

Рванул ветер, полуоткрытая дверь обезьянника затворилась, и новости спорта остались за ней — там, где у мастеров из братской императорской Японии на штабеле метлахской плитки вещал транзисторный радиоприемник. Старики этого не заметили; погруженный в неизбывную свою, удивительную по нынешним временам меланхолию граф Юрий Арсеньевич Свиблов-Щенков только уронил слезу в прутья стоявшей у его ног клетки, а молодой голенастый петух, в клетку помещенный, эту слезу зачем-то склевал. «Ничего, не отравится, слеза у Юрки нынче жидкая идет», — подумал Эдуард Феликсович Корягин, вот уже две недели как принявший на свои плечи бремя титула хана Бахчисарайского. Ни графу, ни хану было сейчас не до новостей советской науки и советского спорта, пусть даже эти новости касались газонов и клумб того самого московского зоопарка, в обезьяннике коего в данный момент оба старика горевали, изнывая под гнетом насильно всученных титулов.

Графа томило сейчас на белом свете все, а хана — непристроенный петух. После освобождения из ливийской тюрьмы несчастного люксембуржца Корягин, согласно данному обещанию, вынужден был принять достаточно громкий, хотя ни к чему не обязывающий титул хана Бахчисарайского, титул мусульманский, но император заявил, что в его державе любой титул почетен и не имеет отношения к вероисповеданию. Юрий Александрович Щенков, тоже согласно данному обещанию, превратился в Юрия Арсеньевича Свиблова: только и выклянчил, что возможность позади своего имени добавить привычное «Щенков», но уж зато впереди имени пришлось добавить очень боязное слово «граф». Тем самым последние препятствия к коронации устранялись, великий князь Никита Алексеевич согласился почтить своим присутствием коронацию внучатого племянника. Невероятный поезд приволок князя вместе со всем его семейством в Москву, теперь князь намеревался нанести визит вежливости последнему Свиблову, но компетентные органы надеялись, что у князя на это деяние времени не хватит, ибо его рабочий день в Москве сразу оказался загружен до предела. Резиденция последнего Свиблова теоретически имела место в родовом и наследном селе Свиблове, но была еще не вполне отстроена; почти всю территорию имения отвел высокочтимый граф под зоопарк, и, коль скоро их сиятельству угодно именно так, таковой зоопарк должно было отстроить, заселить и озеленить, пусть даже при помощи новейшей советской пальмы, выведенной в селекционных лабораториях Его Императорского Величества Крайнего Севера.