Бабур (Звездные ночи) - Пиримкул Кадыров

— Амир Тимур поступал иначе. И Махмуд Газневи — тоже. Покорил Индию, увез отсюда в свою страну нужные средства, всех нужных людей пригнал.

— И где теперь его государство? С Махмуда ли брать мне пример?

— О повелитель, вы и впрямь совсем другой человек. Вас больше увлекает пример Бируни и Хосрова Дехлеви. Но… хазрат мой, разве мы не завоевываем Индию мечом?

Бабур помолчал. Сосредоточенно глядел на реку, откуда дул ветерок. Медленно заговорил снова:

— Бек мой, мы не грабители. Да и не хватит конвоев вывезти отсюда все богатства этой страны, всех ее мастеров!.. Напротив, я приглашаю сюда талантливых зодчих и ученых из Хорасана, Мавераннахра, даже из Ирана. Вы сегодня видели мавляну Фазлиддина, андижанца. Вскоре из Тебриза, дай того всевышний, прибудет знаменитый Мухандис Сулейман Руми, умеющий строить фонтаны. Из Герата я пригласил историка Хондамира… Нет, бек, мы теперь здесь не чужие. Перестанем быть чужими. Весь ум, все способности надо отдать этой стране. Тогда только сможем перекинуть мост через пропасть…

Калонбек не вполне понял, о какой пропасти сказал шах, но возражать не стал. Он знал, что Бабур силой своей логики и красноречием всегда брал верх в подобных спорах. Ходжа Калонбек прикинулся побежденным в словесном поединке, перешел на обычную лесть, для владык всегда, как считал он, приятную.

— Мой хазрат, у вас железная воля и могучий дух. Э, другой бы на вашем месте не вытерпел бы и десятой доли испытаний, которые выпали вам. А вы все вынесли и еще хотите свершить такое, что по плечу… уже не знаю кому… Искандеру ли, Джамшиду? Рустаму? Годы проходят мои возле вас, и все более убеждают они меня в вашем величии. А я кажусь сам себе маленьким холмиком у подножья огромной горы. Каждому — свое. Не дано мне то, что дано вам, повелитель.

Голос Ходжи Калонбека почти непритворно дрогнул. Бек замолчал. Бабур же медленно прочел строку Дехлеви:

— «Каждый стоит другого, все — потомки Адама».

— Но пять пальцев не равны меж собой… и коли я попытаюсь поднять ношу, которую несете вы, — надорвусь… Повелитель, хазрат мой, желаете ль вы, чтоб я прожил еще хоть пяток годков? Отпустите меня. Уеду я в Газни. Восстановлю ту старую плотину. Буду обживать пустыню, славя имя ваше.

Бабур задумался. Калонбек почувствовал, что отыскал некую струнку души, воздействуя на которую можно добиться от шаха своего.

— Повелитель, хазрат мой, внемлите просьбе! Весь конец своей жизни, благоденствуя, буду с трепетом поминать вас в молитвах своих. Хочу, чтоб похоронили меня в Газни: ближе к родине.

Бабур заметил, как увлажнились глаза Калонбека. Наконец спросил:

— Если за вами последуют другие беки… с кем я останусь?

— Я сам поговорю с беками. Клянусь, скажу им: «Повелитель отправляет меня для восстановления плотины в Газни». Я уеду так, что никто не последует за мной, поверьте мне!

Бабур еще не знал, что Ходжа Калонбек как-то во время попойки побился с беками об заклад, что обязательно отпросится у шаха и уедет в Газни. Теперь не останавливался ни перед чем, даже унижал себя, чтобы выиграть спор, а ведь больно ему было, что Бабур не опровергал его самоунижений, не заверял в том, что он, Ходжа Калонбек, влиятельный и доблестный эмир.

— Ну, ладно, будь по-вашему, — согласился Бабур. — Только сперва поезжайте в Кабул. Передадите письма и подарки Мохим-бегим… Я выделил деньги на дорожные расходы тем ученым и мастерам, кто едет сюда по нашему зову из Герата, Самарканда, Тебриза и других городов. Часть денег вы тоже отвезете в Кабул, там следует оплатить проезд нужных нам людей… Не будем жалеть денег, бек мой, — добавил Бабур, увидев тень неудовольствия на лице Калонбека. — Их у нас отныне много. Способны оплатить любой труд по самой высокой цене. И приглашайте от нашего имени всех, кто пострадал от невежества отпрысков Шейбани, своеволия кизылбашей, всех, кто ищет применения своим способностям. Пусть едут сюда. Всем найдем дело.

— Выполню ваши поручения от всей души, повелитель. Сделаю так: я один уехал, зато десятки и сотни нужных людей приедут.

Бабуру казалось, что Калонбек говорил с ним искренно. Но сразу же после того как тот отправился в Газни, на стене особняка, где хитрый бек проживал в Агре, обнаружили двустишие на фарси, которое пролило свет истины на подлинные чувства Бабурова собеседника:

Коли жив-невредим через Синд я прорвусь, — клянусь,Пусть я проклятым буду, но в Хинд не вернусь. Клянусь!

Эти стихи, написанные на стене крупными буквами, быстро распространились среди тех, кто окружал шаха и кто хотел последовать за Калонбеком. Однажды Бабур выведал у Хиндубека про спор своего недавнего собеседника с товарищами по пирам.

— Хитрец и прохвост! — зло воскликнул Бабур, — И заклад выиграл, и меня обвел вокруг пальца. Ну, еще посмотрим, кто в конце концов останется в выигрыше. — Шах долго и нервно ходил из угла в угол.

Что учинить над Калонбеком? Немедленно послать гонца с приказом, — мол, Ходжу Калонбека от должности правителя Газни освободить, пусть и в самом деле займется восстановлением плотины, без преимуществ, которые дает должность правителя? Но в таком случае Бабур лишился бы всякой поддержки от старого, пусть и хитрого, себе на уме, бека, которому доверил и впрямь важные поручения. Но что же делать? Смолчать? Ни гордость, ни здравый расчет этого не позволяли. Ведь незатейливое стихотвореньице Калонбека может еще сильней раззадорить беков и нукеров, помышляющих об отъезде из Индии. А вздумай он как бы то ни было наказать Ходжу Калонбека, известность бейта возрастет.

— Этот бейт все еще красуется на стене? — спросил Бабур у Хиндубека.

— Нет, стер я.

— Напрасно. Насильно стертое крепче держится в людской памяти. — Бабура вдруг осенило: — Эй, слуга, позвать писца! Да поживее!

С бумагой, пером и чернильницей в руках вошел молодой писец и остановился перед шахом, так и не разогнувшись до конца из поклона.

— Пиши!., да сядь поудобней!

Писец опустился на корточки, положил на колени дощечку, разгладил ладонью бумагу, навострил перо.

Бабур, благодари судьбу — щедра она была:И Синд, и беспредельный Хинд она тебе дала.

Нет, надо ясно выразить, что Индия — это для нас не чужой край, а новая, вторая родина.

И Бабур быстро и твердо продиктовал:

Бабур, благодари судьбу — щедра она была:Твой новый дом — великий Хинд — она тебе дала.Пусть отправляется в Газни жары и солнца враг.Туда холодных слабаков судьбина увела.

Хиндубек пришел в восторг. Ходжа Калонбек и впрямь любил напускать на себя холодный, надменный вид, скромностью не отличался, считая, что видит дальше других.

— Перепишите-ка на три свитка, — сказал Бабур. — Один послать вслед за Ходжой Калонбеком. Второй возьмите вы, Хиндубек, — дайте почитать бекам и нукерам, повторяющим бейт Калонбека. Посмотрим, кто одержит верх в этой мушоире.

Бабур почувствовал, что выстрел его получился метким, когда однажды сам услышал, как одному беку, что начал плакаться на жару, другие посоветовали «поехать в Газни» — «туда холодных слабаков судьбина увела»…

Тахир после битвы при Панипате месяца три пролежал в постели. Лекарь, посланный к нему из дворца, смог еле-еле победить своим искусством раны-порезы, но с трещинами в ребрах и раздробленных костяшках рук ничего не сумел сделать. Боль не отпускала Тахира ни днем ни ночью. Крепкий воин, Тахир изо всех сил сдерживался, чтобы не оглушать стонами маленький дворик в Агре, где он жил со своим преданным Мама-том. «Наверное, из хижины этой понесут меня на кладбище», — нередко подумывал Тахир.

Как раз тогда мавляна Фазлиддин привез из Кабула сына Тахира Сафара, который закончил медресе и стал мухандисом. Порасспросив мастеров-индийцев, работавших на строительстве, они разыскали одного знаменитого лекаря и привели его к Тахиру. Мавляна Фазлиддин слышал о том, что лекарь умело врачует переломы, что хорошо относится к беднякам. Значит, и ум, и сердце у человека хорошее.

— Сахиб Байджу, — сказал лекарю зодчий, — племянник мой Тахир не рожден беком, он из трудолюбивых дехкан, все усердие свое отдавал кормилице-земле. Я был против того, чтоб он становился нукером. Говорил я тебе в Оше, Тахирджан, верно?

— Ох, напрасно я не послушался тогда вас, дядя мулла, — вздохнул Тахир. — Стал беком, возомнил о себе невесть что…

Мавляна Фазлиддин, перемежая персидские слова и урду, изложил наконец главное:

— Племянник мой хочет уйти из круга жестоких беков и нукеров, только и думающих о войне и разбое.

Он хочет заняться мирным трудом. Как Мамат, который работает по закладке садов. Как вы, достопочтимый табиб… Прошу вас помочь моему племяннику!