Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

Стабильность, пришедшая вместе с Вадимом, прочно укоренилась в нашей жизни. Даже Яр, не смотря на то, что старался поменьше присутствовать при наших общих посиделках и всякий раз убегал из дому под выдуманными предлогами, ощутил на себе воздействие мощной жизненной силы учителя. Только этим и ничем другим я могла объяснить активность, вскоре проснувшуюся в нем.

Теперь он все больше напоминал того Ярослава, с которым я познакомилась на первом курсе и который не мог усидеть ни дня без дела или без приключений. Будто вернувшись в реальный мир, он стал уделять слишком пристальное внимание тем бытовым и житейским мелочам, которые не замечал после переезда от родителей. Теперь его волновало, что мы едим и что пьем, на чьи деньги все это куплено и неужели он позволит себе и дальше жить за мой счет, ведь я все-таки девчонка, лучшая подруга, да в придачу ко всему, еще и фиктивная невеста.

— Нет и нет, Лекс, не убеждай меня, что все это пустяки! Я и так у тебя в долгу, за все, что ты сделала, да только не будем продолжать, я знаю, ты не любишь эту тему. Но дальше, если ты хочешь, чтобы мы нормально жили как равноправные друзья, давай я буду тоже участвовать в оплате жилья, в покупках продуктов, во всем, короче! Я не пациент санатория для больных и немощных, так что не надо обеспечивать мне какие-то специальные благостные условия и тем более — содержать!

Включив свои привычные деловитость и фантазию, Яр очень быстро разжился средствами и для оплаты квартиры на следующий месяц, и довольно серьезной суммой, которую он положил в небольшую деревянную шкатулочку, где содержался наш «семейный бюджет». Правда, я подозревала о том, что за этим неожиданным обогащением стояла продажа последних дорогих и модных технических штучек, которыми когда-то снабжал его горе-возлюбленный. Мои догадки подтвердила и его тайная просьба к Вадиму Робертовичу помочь устроиться внешкорром в любую газету-журнал, лишь бы получать небольшие, но регулярные гонорары. Об этом разговоре учитель тут же доложил мне, сопровождая рассказ негодующими вопросами:

— Я что-то не понял, птичка, насчет вашего соседства? На какие шиши вы живете, если ты одна платишь за все? Какого черта ты опять наврала мне о том, что вы снимаете квартиру вдвоем, мол, так легче и я одна не потяну. Да конечно не потянешь! Что, уже весь свой грант просадила? Ведь я правильно понял — ты сняла квартиру на эти деньги?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Стыдливо пригнув голову, я опять не знала, куда девать глаза и что отвечать на вопросы, которых с каждым днем становилось все больше. Я прекрасно понимала, что времени у меня почти не осталось и Вадим Робертович может в любую минуту загнать меня в угол и потребовать окончательно прояснить ситуацию. Но, глядя на мое испуганное лицо, учитель, видимо, решил не ломать хрупкий лед спокойствия, затянувший недавние бури в моей душе.

Поэтому, тихо скрипнув зубами от злости, он попытался сгладить свою первоначальную вспышку:

— В общем, взял я твоего пижона в одно хорошее издание. Его мой друг держит и неплохие, между прочим, гонорары платит начинающим писакам вроде вас. Так что могу и для тебя с третьего курса место присмотреть. Но если для тебя — просто так, то для Антоненко — только в обмен на его восстановление в университете. Услуга за услугу — и никак иначе! Пусть чешет в августе в деканат, берет бегунок, сдает все хвосты и идет повторно на второй курс. Потому что вы уже совсем охамели, оба! Одна мне врет и не краснеет, второй вообще в хиппари подался — работы нет, учебу бросил, того и гляди начнет песенки в переходе на гитаре брынчать про любовь и пацифизм! — Вадим Робертович поморщился, красноречиво показывая, какие чувства вызывают в нем подобные беспечные романтики.

Еще не совсем веря своим ушам, я, тем не менее, не смогла сдержать своих чувств и едва не закричала от радости:

— Яр возвращается на учебу?! Ты сделал это! Заставил его!

— Да куда он денется, твой Яр, — с притворным недовольством пробурчал Вадим Робертович. — Я же сказал, что он у меня восстановится, по своей воле или против нее. Неважно. Вам двоим только дай свободу, тут же пустите свою жизнь коту под хвост. Поэтому плевал я на вашу хренову демократию, пока будете делать глупости — буду отвешивать вам подзатыльники. Отрезвляющие. Чтобы вас попутным ветром черте куда не задуло.

Моему счастью не было предела, даже несмотря на показное негодование Яра, который тоже сообщил мне эту новость, но со своей колокольни:

— Нет, ты представляешь, Лекс, он меня шантажом взял! Меня! Я, конечно, в своем уме и не думаю тягаться с Вадимом в профессионализме или умении размазать кого-то по стене, но, черт побери, шантаж — это же мой метод! И я никогда так позорно не попадался! Лекс! Чего это он разошелся? Что он творит вообще? Давай-ка, поговори с ним, пусть не увлекается! Я могу понять его пристальное внимание к твоей персоне, но я-то каким боком попал под его опеку?! Верни мне мою свободу, слышишь, Лекс!

Но мы оба знали, что отвертеться от данного Вадиму Робертовичу обещания у Ярослава не выйдет. Да и, похоже, перспектива вернуться в ряды студентов вызывала в нем больше приятной ностальгии, чем нервозности и страха, которые ему все же не удалось скрыть.

— Но ведь это же здорово, Яр! — убеждала его я. — Да, я помню, мы решили жить сегодняшним днем и не строить серьезных планов на будущее, но кто мешает нам строить несерьезные планы? Ты всегда учился, не напрягаясь, так почему бы не ходить в универ просто для развлечения? Помнишь, как ты любил доводить до белого каления наших заслуженных профессоров? А, может, к нам в следующем году опять пани Стася приедет, ты только вспомни, как она тебя полюбила! С кем еще она поболтает об истинном патриотизме и тяжелой доле эмигранта? Ведь ты один ее понимаешь, Яр, один лишь ты! Так как ты можешь оставить бедную старушку одну на чужбине?

И мы снова начинали смеяться и вспоминать первый курс, наше знакомство. с момента которого прошло почти два года, но казалось, это было так давно, в другой жизни. И пусть Ярослав так и не ответил мне «да», но вскоре на нашем письменном столе появилась стопка чистых тетрадей под яркими обложками и пенал с разноцветными ручками, которые лучше всяких слов дали понять о его планах на осень.

Весна подошла к концу, наступило лето. Золотистые, ясные, пропитанные ароматом цветущей липы дни плавно перетекали в недели, принося с собой лишь умиротворение и безмятежность.

У нас тоже все было спокойно. Я легко и без волнений сдала очередную сессию и официально перешла на третий курс. Ярославу к сентябрю пообещали место штатного корреспондента в редакции газеты, где он регулярно подрабатывал — и это послужило новым поводом для гневных тирад Вадима Робертовича. Он, безусловно, гордился пробивным и хватким учеником, но был категорически против того, чтобы Яр с головой ушел в работу, забросив образование.

Но самыми лучшими были вечера, когда Ярослав, перестав стесняться присутствия учителя, оставался с нами на традиционные кухонные посиделки. Мы пили чай, много разговаривали, шутили, смеялись, Яр постоянно вызывал Вадима Робертовича на спор по какому-нибудь острому вопросу, и я, приоткрыв рот, слушала их дискуссии, не решаясь вставить даже слово. Два блестящих и яростных спорщика, они часто подходили к вопросу с разных углов — Яр отстаивал идеалистически-глобальные идеалы, свободу слова и самовыражения, у Вадима Робертовича подход был гораздо проще: на высокие материи особо не размениваться, поменьше разглагольствовать, побольше действовать. На тех, кто не верит в тебя — плевать, несогласных с тобой — подвинуть, чинящих сопротивление — подавить. И двигаться вперед, к своей цели несмотря ни на что.

В этом они единодушно сходились всегда, в любой дискуссии. Так что, заканчивались эти бурные разговоры на веселой дружеской ноте, пусть и не полным согласием, но Яр спасал положение, делая вид, что полностью согласился с убеждениями учителя, презирающего компромиссы даже в несерьезных словесных перепалках.