Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы - Геннадий Семенович Фиш

Совсем различные истории, непохожие судьбы, но все они полны одним и тем же: пролетарии находят свою родину и самих себя.

Я иду по широкому мосту. Ветер бьет мне в лицо.

Он совсем похож на ветер восемнадцатого года, на ветер нашего похода в снежном феврале двадцать второго.

Мы еще вернемся, Суоми![19]

Петрозаводск, Калевала, Коктебель, Ленинград 14 декабря 1931 — 3 апреля 1934.

НА ЗЕМЛЕ КАЛЕВАЛЫ

У наших ног пенилась неширокая, но быстрая, шумная речка. Вода бежала, перепрыгивая через валуны; они чернели и поблескивали на солнце, словно бока улегшихся в воду буйволов. Под ногами вилась белая сосновая стружка, и от нового, только что поставленного сруба шел ласковый аромат; запах душной и прозрачной смолы смешивался с горечью махорки, свежестью весенней травы. Между стволами высокого строевого леса синело широкое озеро, к которому так быстро бежала речка. На ней колхозники строили гидростанцию. Здание было уже готово, и плотники ладили теперь водосбросный лоток. Топоры их стучали гулко, и эти звуки напоминали стрельбу из винтовок, которая еще так недавно раздавалась в этих лесах.

Завтра, в воскресный день, сюда должны были прийти человек двести крестьян из окрестных колхозов на земляные работы — возводить плотину.

Перепрыгивая через кочки, переступая через узловатые корни сосен, мы с колхозным прорабом Якуничевым, высоким светловолосым парнем, шли по берегу речки к тому месту, где завтра с утра колхозники должны ставить ряжи и заваливать их булыжником.

Несмотря на то, что Якуничев на первый взгляд казался человеком грузноватым, он перескакивал через валуны с необычайной легкостью; походка у него была плавная, размеренная, как и все движения его большого красивого тела.

— Вот про нашу станцию, — сказал Якуничев, — в газетах пишут, что скоро в избах колхозников лампочка загорится. Лампочка, свет — это, конечно, очень нужно, но не в этом сила-то. Деревню эту карательный отряд сжег, всего семь хозяйств осталось — так для освещения семи домов стоило ли огород городить?

И Якуничев рассказал мне: когда эвакуированные колхозники вернулись в деревню, поселились в землянках и в уцелевших домах, они стали обсуждать, с чего начинать восстановление. Ближайший лесопильный завод и железная дорога — километров за сто. Оттуда надо везти пиломатериалы. Ни людей, ни тягла в колхозе на это дело не хватит, и восстановление затянется лет на пять-семь. А вокруг стоят нетронутые леса. И вот решили колхозники начинать стройку с электростанции и пилу на электрической энергии пустить.

— Все, что надо для нашего колхоза, за один сезон напилим, а потом и соседям поможем. Так, глядишь, за год-другой и подымемся. Все вместе. На МТФ у нас сотня коров, дальше еще больше будет. Каждой корове на пойло, на обмывку, на скотный двор и прочее — этак тысячу ведер за сутки. Поди натаскай. Самое меньшее шесть человек надо. А тут электроэнергия — насос. Так что не в освещении дело, а, попросту говоря, без своей электростанции нам никак не вылезть, никак не обернуться. А с ней мы за довоенное время перешагнем. Вперед прыгнем. Потому и весь колхозный народ с открытым сердцем на такое дело пошел. Я тоже к этой стройке всей душой припал. Конечно, в чертежах мне трудно разбираться. Сам я не электрик, да ко мне в отпуск друг по партизанскому отряду приезжал, объяснял про электричество. Он у нас в отряде радистом был Последний Час прозвали. А потом дали мне в помощники старика одного, — продолжал Якуничев, помолчав с минуту. — Сначала я думал, зря его суют. На тебе, боже, что нам негоже. А на деле бойкий старик. Как только фашисты начали отступать, он по лесам пошел. У нас, знаете ли, все здесь вокруг было минировано: тысячи, десятки тысяч мин. А он пошел и стал собирать брошенные финнами провода. Там десяток метров подберет, там — сотню. Больше месяца по лесам ходил, несколько километров проводов насобирал. Полностью проводами обеспечил колхоз. Бесстрашный старик.

Мы сели на небольшой замшелый валун. Где-то над ухом звенел комар. Плотники стучали топорами.

Мне вспомнилось, как жарким летом в таком же карельском лесу сидел я на таком же валуне около входа в землянку. И так же тогда пахло нагретой смолой и хвоей. Рядом с мной был командир дивизии Лундстрем.

Мы не встречались лет пятнадцать. И, несмотря на то, что в этой уже немного грузной фигуре только можно было угадывать былого статного спортсмена, несмотря на морщинки, лучиками побежавшие от его глаз, когда он улыбнулся, я сразу его узнал.

— Тот! Тот самый!

— А что со мной сделается? — снова улыбнулся он. — А, этот шрам на лбу? — поймал он мой взгляд. — Да, раньше его не было. Следы Гвадалахары.

Вечером, спасаясь от комаров в землянке, он долго рассказывал мне о боях с франкистами в Испании.

— Помню, приехали ко мне однажды советские писатели. Прошел я с ними по переднему краю. Владимир Ставский, высокий такой, грузный, в синем берете, остановился около трупа негра. Рядом лежало еще несколько убитых негров. «Это африканцы Франко?» — спросил он. «Нет, это мои негры. Американцы из батальона Линкольна», — ответил я ему… Впрочем, ты сюда не за испанскими рассказами прибыл, — снова улыбнулся он.

И в самом деле, я приехал в дивизию к Лундстрему за другим. Мне намекнули, что она будет наступать.

— У меня все готово, — сказал он, отвечая на мой безмолвный вопрос. — Только сигнала жду. Год топтались на месте. Смотри, какую оборону соорудили. Но, ей-богу, не жаль бросить ее. Лишь бы вперед. Все об этом только и мечтают.

— За чем же остановка?

— А вот. — И Лундстрем разложил карты на валуне. — Видишь, дорога? Видишь, река? А вот мост. Только я начну артподготовку, они по этому мосту две-три дивизии с артиллерией и боеприпасами перебросят. А мне ни одного бойца из запаса не пришлют. Таков приказ. Ну и остановят меня, как только я с места двинусь. Мне бы только два-три дня выиграть. Тогда я верст на семьдесят вперед рвану, до самого берега Кархуйоки доскачу и такую оборону займу, что меня целая армия не выбьет. Но для этого мост нужно на воздух поднять. Понятно? Этого я и жду. Ну, а если у нас будет успех, тогда резервы подбросят. Разовьют его.

— А как с мостом?

— Что я могу тебе сказать! Иду я как-то здесь и слышу разговор