Если бы Гитлер взял Москву - Вячеслав Шпаковский

В районе Вологды предусматривался такой же двойной удар у самого основания ударной группировки противника, с тем чтобы освободить Рыбинск и левобережную часть Ярославля. В первом случае главная задача заключалась в том, чтобы, воспользовавшись выгодами ранней, как и в 41-м, году холодной зимы, как можно быстрее форсировать замерзшую Волгу по льду и не допустить бомбежки переправ немецкой авиацией. Во втором, напротив, советская авиация должна была разбомбить все мосты через Волгу в районе Рыбинска и Ярославля, а ледовый покров на реке бомбардировать настолько интенсивно, чтобы окруженным войскам нельзя было бы прийти на помощь по льду. Очередной конвой из Англии и США доставил в Архангельск 430 танков, так что сил для того, чтобы наступать, было даже более чем достаточно.

Между тем 11 ноября немцы предприняли последнюю попытку овладеть городом и вышли к Волге южнее завода «Баррикады». Но это уже был их последний успех, никакой роли в дальнейшем не сыгравший. Советское же контрнаступление началось 19 ноября…

Молодой танкист Кириченко с тех пор, как его танк подбили под Воронежем, не воевал вплоть до самой поздней осени 1942 года. Сначала его экипаж оказался на танкоремонтном заводе, где его довольно быстро починили и куда к ним прибыл новый командир их танка лейтенант В. Блинов. С завода их отправили в резервную 240-ю отдельную танковую бригаду, которая дислоцировалась в районе Кирова и восстанавливала свои силы, подбирая свежие пополнения.

Осень выдалась крайне дождливая, особенно здесь — на севере европейской части России и после жаркого солнечного лета, когда он принял свой первый бой, показалась ему особенно промозглой и противной. Непрерывные занятия по боевой подготовке и сколачиванию взводов и рот проводились почти под непрерывными проливными дождями.

Петр сильно зауважал свой танк и их механика-водителя Кутдуза: казалось, что оба они сговорились о том, чтобы преодолевать самые непроходимые участки местности. В грязи чуть ли не по самую башню, натужно ревя мотором, их «тридцатьчетверка» все ползла и ползла, а чуть под гусеницами оказывалась твердая земля — сразу же давала полный ход. Стрелял Кириченко по-прежнему очень метко, радиостанция работала у него хорошо, и делать ему в танке часто было просто нечего.

Другое дело, когда пошел первый снег, а затем и ударили морозы. И ему, и заряжающему Толе пришлось заниматься сливом летней смазки и заменой ее на зимнюю, что заняло у них целые сутки практически непрерывного каторжного труда. На следующий день повторилось все то же самое, только теперь им пришлось таскать на себе пудовые аккумуляторные батареи к единственной на всю бригаду аккумуляторной станции, находившейся в роте технического обеспечения. Нужно было довести плотность электролита до зимней нормы, и сделать это никак иначе было нельзя! Впрочем, назад ребята увезли батареи на санках, которые «увели» возле станции у какого-то зазевавшегося с ними гражданина.

Антифриза всем также не хватило. Поэтому в систему водоохлаждения двигателя опять пришлось залить воду, но каждый раз на ночь эту воду нужно было сливать, а утром греть ее на костре и вновь заливать в радиатор. А еще на каждый танк выдали по банке белой краски. И хотя на мерзлую броню она ложилась какими-то неровными полосами, уже через день все танки их роты, да и других тоже, на фоне снега стало уже не разглядеть!

Наконец бригаду перебросили к новому месту дислокации. По всем солдатским приметам речь шла о готовящемся наступлении. Лейтенант Блинов и механик-водитель танка «102» теперь все чаще и чаще ездили вместе с другими на рекогносцировки, а с радистами проводили чуть ли не ежедневные учения.

Вечером 18 ноября по бригаде передали приказ о выступлении. Задача была предельно ясной: взаимодействуя с пехотой, форсировать Волгу по льду и выдвинуться как можно дальше на запад, уничтожая живую силу и технику противника. Завоеванный плацдарм, как и всегда, требовалось удерживать во что бы то ни стало!

Выдвижение танков началось перед рассветом, еще до окончания артподготовки. Чего-либо особо интересного Кириченко через амбразуру своего пулемета так и не увидел, однако было очевидно, что замерзшую поверхность реки танк преодолел очень быстро. Судя по слуховым ощущениям, огонь противника был не слишком силен, так же как и ответный огонь его собственного танка. Лишь только будучи уже на правом берегу, лейтенанту Блинову с заряжающим Толей удалось заметить немецкие огневые точки, и они открыли по ним шквальный огонь из орудия, так что выстрелы следовали один за другим, и в танке стало резко пахнуть гарью. Нашлась работа и для Кириченко, который принялся стрелять по разбегавшимся из окопов фрицам, которые, однако, и в плен не сдавались, и оружия не бросали. Тут-то по ним и ударил его пулемет, и те из них, кто не упал под выстрелами, тотчас же дисциплинированно подняли руки вверх. Всех пленных оставили на попечение идущей следом пехоты и поскорее направились дальше.

Танки легко шли по снежной целине. Их пути постепенно расходились, и тут их танк на полной скорости залетел в припорошенный снегом ручей с довольно крутыми берегами.

Сколько Кутдуз ни пытался их вызволить, танк дергался, но дно было илистым, и он погружался все глубже и глубже, пока не застрял уже намертво. Вода вокруг танка, достигшая надгусеничных полок, замерзла и превратилась в лед. И хорошо еще, что днище танка оказалось достаточно герметичным, и она не попала внутрь машины, а то где бы там тогда находился ее экипаж?

Неожиданно неподалеку показались немецкий танк и целых три бронетранспортера с пехотой. По-видимому — разведка. Блинов колебался, открывать ли ему огонь, обнаруживая этим себя, или затаиться, надеясь на то, что немцы их не заметят. Однако позиция танка была такой выгодной, что грех было ее упускать, и Блинов решил стрелять.

— Бронебойным заряжай! — прозвучала его команда, и тут же лязгнул клин затвора и последовал выстрел. Радостный крик Толи засвидетельствовал, что снаряд попал в цель.

— Осколочным заряжай!

По отрывочным командам Блинова и чередованию пушечных и пулеметных очередей Кириченко понял, что немецкая пехота спешилась и движется в сторону их танка. Однако в свою амбразуру он кроме снега вокруг так ничего и не увидел и поэтому ничем и не мог помочь своим товарищам.

Вскоре стрельба затихла, и стало ясно, что немецкая атака против них захлебнулась. Командир и заряжающий принялись делиться впечатлениями. Из их реплик следовало, что танк и один БТР они сумели подбить, а два других улизнули. Однако немецкая пехота рассредоточилась и залегла. Командир не исключал возможности, что в темноте немцы предпримут еще одну атаку, а так как радиостанция в танке испортилась уже в первые минуты боя и связи со своими у них не было, предложил идти ему, Кириченко, к своим и передать комбату донесение о положении, в котором оказался их экипаж.

— Скажи, что снаряды есть, что до утра мы продержимся, а там дальше пускай выручают!

С этим приказом Кириченко тут же выбрался из танка и, низко пригибаясь, побежал назад по сохранившимся на снегу следам от гусениц своего танка. Ночную темноту то и дело прорезали трассы пулеметных очередей, в небе вспыхивали и гасли осветительные ракеты. Поле тогда освещалось, как днем, и он тогда тут же падал в снег, чтобы его не обнаружили.

В какой-то момент он совсем близко от себя услышал немецкую речь. При очередной вспышке Кириченко увидел шагах в пятнадцати от себя фигуры двух немецких солдат, которые торчали из окопа словно грудные мишени на стрельбище. Они тоже заметили шедшего прямо на них человека и стали целиться в него из винтовок. У Кириченко была граната, и он, не раздумывая, выдернул из нее чеку и бросил в направлении немецкого окопа, а сам после этого сразу же упал в снег.

Грохнул взрыв, послышались крики, и он, пользуясь возникшей суматохой, перепрыгнул через окоп и что есть мочи побежал в направлении падающих осветительных ракет. По счастью, никто его не преследовал и вслед почему-то не стрелял.

Только под утро его задержали наши бойцы и, несмотря на все протесты, потащили в какую-то избушку в особый отдел. Там сидел офицер в распахнутом бараньем полушубке и пил чай.

— Кто такой? Откуда? — голос офицера был грозен и суров, что, впрочем, можно было легко объяснить, учитывая внешний вид самого Кириченко: грязный замасленный ватник, на ногах валенки с погнутыми голенищами, а шея от мороза замотана трофейными немецкими шелковыми кальсонами нежно-розового цвета.

— А вы кто такой? — набравшись наглости и порядком усталый и замерзший, спросил в ответ Кириченко, чем очень удивил офицера. Видно было, что таким тоном, да еще при подчиненных с ним еще никто не разговаривал, и он даже не сразу нашелся, что сказать. Кириченко это ободрило, и он продолжил: