Источник забвения - Вольдемар Бааль

— Говорите, что должны, — сказала Марго, — а сами все время как будто сомневаетесь, не верите…

— Ета, Андреевна, потому, как я — пуганая ворона. Ня полезу таперь уже ня подумавши. А сумляваюся я одными словами тольки — душа моя ня сумлявается…

— Я никогда петь не буду, — как в забытьи произнес Жан. — А так хотелось бы спеть ей, хотелось бы…

— Что? — встрепенулась Марго. — Что ты, Жан?!

— Во сне, — сказал Филипп. — Спить. Умаялши малец… Тожа понясло… Рябенок… Ды кого тамака… В каждого своя бяда — в старого, в молодого… Бона кака бяда была, как мяня в детстви шлапаком обзывали. Иду, бывало-ка, плачу-заливаюся. Свое увсягда пуще болит.

— Я вас прекрасно понимаю, Филипп Осипович, — притишив голос, сказала Марго. — Если мы здесь, значит — у каждого есть причины. И конечно, веские! И как бы там ни было, раз есть причины, есть необходимость, мы не должны отказываться! И кто-то должен повести, обязан просто!

— Герман Пятрович должон.

— Конечно!

— Это такая женщина, мама, такая женщина, — опять возник во мраке странный, бормотливый тенор Жана. — И я никогда не спою ей, подумать только…

— Жан! — испуганно позвала Марго. — Жан!

— Один раз хотел купить рубашку в клетку… хотел купить в клетку… мне не досталось… очень хотел… купил не в клетку, купил, носил… не в клетку… про ту, в клетку, забыл… было хорошо… и теперь все забудется…

— Кого-то ты, малец, гораз ня того. Аль заболелши? Надо лампу запалить. Ах ты…

— Да-да, Филипп Осипович! — Марго сползла с кровати, ощупью пошла на голос Жана. Вспыхнула спичка. — Он бредит!

— Лампу догадалися принесть…

— У него жар, Филипп Осипович! Он весь горит!

— Простыл! Ах ты… Говорил, зачем под дождь полез. И днем — двярина нашесть… Малинового бы отвару. А где взять? Ночь, быть ты проклята…

— У меня есть аспирин! Сейчас. — Марго кинулась к сумке. — Жан, Жан! Проснись! Выпей лекарство. Дайте воды!

— Тутака в стабунке молоко осталши, мед есть. Щас в плиту два полена, скипить скоренько…

— Да, конечно, но сначала надо температуру сбить… Вот идиотка, даже градусника не захватила… Винтовку не забыла, а градусник… Жан! Выпей вот это…

— Таблетки, — возясь у плиты, проворчал Филипп.

— В такую жару и простудиться! Что же ты, а? Вот, выпей. Не беспокойся, мы все сделаем, как надо, быстро вылечим.

— То-то гляжу, к вечеру мляунай такой сделалшися… Южная порода…

— Я заболел? — беспокойно спросил Жан. — Заболел? Чем? Может, съел что-то не то?

— Ничего страшного, мальчик. Обычная простуда. Такое случается и в разгар лета. К тому же — нервы. Потрясение. Ведь такое, как сегодня… Бедная Вера… Лучше не вспоминать… Завтра мы достанем малины, сделаем отвар…

— Выпьешь кипяченого молока с медом — лягоше будя. Скоро скипить… Говорил табе, зачим под дождь выбягал!

— Лежи тихо. Я посижу возле тебя.

— Спасибо вам…

— Ну-ну… Мы должны помогать друг другу. Как же иначе? Ты мне помог сегодня утром. Ночью Вера помогла… Поскольку мы здесь собрались такие… Мы уже, можно сказать, породнились.

— Ня спи покудова. Щас будя готово.

— Нет-нет, мы не спим, Филипп Осипович. Просто после лекарства надо полежать спокойно. А потом ты должен перебраться на кровать. На полу тебе нельзя — дует. Я переберусь сюда, а ты — на мое место.

— Зачем… Можно и так…

— Как зачим?! — строго сказал Филипп. — Каб здоровый стал скорей, вот зачим… Ага, готово твое молоко. Давай подымайсь…

— Я сейчас быстренько перестелю! — засуетилась Марго; вдруг она замерла. — Ой! Кажется, кто-то ходит… Во дворе.

Филипп прислушался. Не раздавалось ни звука.

— Можа звярушка какая… Кому тутака ночью ходить…

— Как будто шаги…

— Нервы, — заключил Филипп.

Жан перебрался на кровать, принял кружку с молоком.

— Очень горячо.

— Горячее гораз и надо пить, — сказал Филипп. — И меду черпай, ня жалей, каб сладоше было. Ето гораз полезно. Во, Андреевна, завтра бабы засумлеваются, зачим в нас ночью печка топится.

— Я им объясню… И этой горбунье заодно — чтобы не бродила по ночам и в окна не подглядывала.

— Кого ей объяснишь… А народ тутака ня злой. Попервости, можа, ня гораз знакомистай, а потомака — ничаго. Можно поладить…

— Им, конечно, тоже хлопотно — столько чужих людей сразу. Все с расспросами, просьбами… Они же не привыкли. В такой глухомани всю жизнь…

— Да-а… Дяревня ета, как говорится, ня на бою стоить… Пей-пей, брат, ня жди покуда простыня. — Филипп опять устроился на своем тюфяке.

— Если вы пойдете, вы возьмете меня с собой? — безнадежно спросил Жан.

— Боже, ну конечно! — воскликнула Марго. — Кто же тебя оставит!

— А если завтра пойдете?

— Никто завтра никуда не пойдет! Видишь: Константин Иванович и Коля ведь не вернулись. Они, видимо, только завтра вернутся, а значит, завтра не может быть речи о походе. Да и вообще, я уверена, никуда мы не пойдем, пока ты совсем не поправишься… Давай я тебя укрою. Вот так. И не думай ничего печального. Спи.

— Вы посидите немножко?

— Конечно, посижу! Дай руку — будет покойнее… Когда я была маленькая и тоже что-нибудь такое случалось — болезнь, волнения сильные, переживания, — мама тоже садилась рядом и брала меня за руку. И так легко, так хорошо становилось сразу… Так надежно…

— И пусть лампа горит.

— Пусть. Только чуть-чуть убавим свет. Чтобы не беспокоил… А ты все равно закрой глаза. Тебе нужно поспать…

— Я пока не буду спать. Мне хорошо. Я пока… — Жан закрыл глаза. Послушайте, пожалуйста… Это — из «Лейли и Меджнуна»…

…И прибыли паломники в Харам,Увидели благословенный храм.

На каменной основе он стоял:На непреложном слове он стоял!

Благоговейным трепетом влеком,Безумец обошел его кругом,

Издал безумец исступленный крик,Сказал: - О ты, владыка всех владык!

Ты, говорящий мертвому «живи»!Весь мир бросающий в огонь любви!

Ты, открывающий любви тропу!Сгореть велевший моему снопу!

Ты, нам любви дающий благодать,Чтобы камнями после закидать!

Ты, женщине дающий красоту,Из сердца вынимая доброту!

Ты, утвердивший страсти торжество!Ты, в раковину сердца моего

Низринувший жемчужину любви!Раздувший пламенник в моей крови!

Испепеливший скорбью грудь мою,Вот я теперь перед тобой стою!

Несчастный пленник, проклятый судьбой,В цепях любви стою перед тобой!

И тело в язвах от любовных ран,И тело режет горестей аркан.

Суставы тела — грубые узлы,Душа сожженная — темней золы.

Но все же я не говорю: «Спаси!»Не говорю: «Мой пламень погаси!»

Не говорю: «Даруй мне радость вновь!»Не говорю: «Убей мою любовь!»

Я говорю: «Огонь раздуй сильней!Обрушь трикраты на меня камней!

Намажь мои глаза сурьмой любви!Настой пролей мне в грудь — самой любви!

Да будет зной — пыланием любви!Да будет вихрь — дыханием любви!

Язык мой — собеседником любви,А сердце — заповедником любви!

Я загорюсь — пожару не мешай!Меня побьют — удару не мешай!

Меня педалью, боже мой, насыть!Дай ношу скорби множимой носить!

Мне люди скажут: „Вновь счастливым будь,Забудь свою любовь, Лейли забудь…“

Бесчестные слова! Позор и стыд!Ужели бог таких людей простит?

О, в кубок просьбы горестной моейПоболее вина любви налей!

Два раза кряду предложи вина:Напьюсь любовным зельем допьяна.

Великий бог! Мне жилы разорви,Наполни страстью их взамен крови!

Души моей, аллах, меня лиши,Дай мне любовь к Лейли взамен души!

О всемогущий! Смерть ко мне пришлиМне станет жизнью память о Лейли!

Больному сердцу моему вели:Да будет сердце — домом для Лейли!

Великий бог мой, милости продли:Да будет вздох мой — вздохом для Лейли!

Лиши меня вселенной целой тыМою любовь нетленной сделай ты!

Когда, господь, изменят силы мнеВрачом да будет призрак милый мне!

Когда последняя наступит боль,Сказать „Лейли!“ в последний раз позволь.

Захочешь возвратить меня к живым,Дай мне вдохнуть ее селенья дым.

Геенну заслужил я? РаскалиГеенну страстью пламенной к Лейли!

Достоин места я в твоем раю?Дай вместо рая мне Лейли мою».

…Когда мольбу любви Меджнун исторг,Привел он всех в смятенье и восторг.

Оцепенели жители пустынь,И каждый повторял: «Аминь! Аминь!»

Жан умолк. Марго в смятении отпустила его руку. Ее трясло.