Августовские пушки - Барбара Такман

Из-за темноты, усталости после форсированных маршей, собственных потерь и вводящей в заблуждение английской привычки «ускользать невидимыми» в темноте немцы преследования не организовали. Клюк дал приказ остановиться до следующего дня, когда, как он ожидал, завершится обходный маневр его правофлангового корпуса. В тот день решение Смит-Дорриена встретить численно превосходящего противника в открытом бою помешало осуществлению запланированного обхода и уничтожения английских экспедиционных сил.

Прибыв в Сен-Квентин, Смит-Дорриен узнал, что главный штаб отбыл из него в полдень, пока шла битва за жизнь или смерть экспедиционных сил, и передвинулся в Нуайон, на тридцать километров глубже в тыл. Солдаты, расквартированные в городе, с презрением смотрели, как армейское начальство умчалось в автомобилях на юг, тогда как на севере гремели пушки. «Правда, что 26-го лорд Френч и его штаб окончательно потеряли голову». Сэр Дуглас Хейг, который к этому времени уже нашел свою, запрашивал: «От II корпуса нет никаких известий, помимо звуков артиллерийской стрельбы в направлении Ле-Като. Может ли I корпус оказать какую-либо помощь?»

Главный штаб был так растерян, что не мог ничего ответить. Тогда Хейг попытался самостоятельно установить прямой контакт со Смит-Дорриеном. Он сообщил ему, что слышит грохот боя, однако в результате разъединения двух корпусов «мы не знаем, как помочь вам». Когда это донесение отправили, бой уже прекратился. Между тем английский штаб потерял надежду снова увидеть II корпус. Полковник Уге, все еще выполнявший обязанности офицера связи, телеграфировал Жоффру в 8 часов вечера: «Английская армия проиграла сражение. Похоже, что взаимодействие между частями нарушено».

В час ночи Смит-Дорриен, находившийся в боях четверо из шести суток пребывания во Франции, достиг Нуайона и обнаружил, что все офицеры главного штаба крепко спят. Поднятый с постели Джон Френч предстал перед ним в ночной рубашке и, увидев Смит-Дорриена живым и здоровым, принялся ругать его за слишком оптимистичную оценку военной обстановки. Пережив отвратительное чувство страха, главнокомандующий теперь бушевал, он еще с самого начала недолюбливал Смит-Дорриена, занявшего пост, на который он хотел назначить своего человека. Командир корпуса не был даже кавалеристом, а при Ле-Като начал самовольничать, игнорируя приказы штаба. И хотя Джон Френч в своем официальном донесении все-таки признал, что благодаря таким действиям удалось «спасти левый фланг», он не скоро оправился от своего испуга.

Потери при Ле-Като казались ему более серьезными, чем были на самом деле. Тысячи пропавших без вести солдат либо перемешались с французскими беженцами и вместе с ними шли в глубь Франции, либо пробились через линии обороны немцев и вышли к Антверпену, а оттуда добирались до Англии. Все они в конечном итоге вновь оказались в рядах экспедиционного корпуса. Английская армия за первые пять дней боев потеряла убитыми и ранеными почти 15 000 человек. Эти факты заставили фельдмаршала еще сильней задуматься над тем, как вывести английскую армию из Франции, подальше от войны и опасностей.

Пока под Ле-Като шли бои, Жоффр пригласил на совещание в Сен-Кантене Джона Френча, Ланрезака и штабных офицеров, чтобы подробно рассказать им об основных положениях Общего приказа № 2. Когда он вежливо осведомился о положении британских войск, Джон Френч разразился тирадой. На левом фланге англичанам угрожало окружение, правый же фланг оказался оголенным после стремительного отступления Ланрезака. Англичане, по его словам, были слишком обессилены, чтобы возобновить наступление. На Жоффра, стремившегося всегда сохранять внешнее спокойствие, особенно в присутствии подчиненных, «нервный тон» английского фельдмаршала произвел неприятное впечатление. Ланрезак, слушая смягченные в переводе Генри Вильсона резкие высказывания Френча, лишь пожимал плечами. Французский главнокомандующий, который не мог отдавать распоряжения англичанам, высказал пожелание, чтобы командование экспедиционного корпуса действовало бы в соответствии с установками нового Общего приказа, изданного накануне.

Джон Френч выразил удивление — ему ничего не известно об этом приказе. Мэррэй, перенесший накануне вечером шок, на заседании отсутствовал. Удивленные и озадаченные французы внимательно слушали Вильсона. Он объяснил, что приказ поступил в английский штаб ночью, однако его еще «не изучали». Тогда Жоффр сообщил о его сути, однако в его голосе уже не чувствовалось прежней уверенности. Обсуждение плана шло вяло, паузы становились все длиннее, наступило смущенное замешательство, и наконец заседание прервалось. Англичане так и не дали согласия в отношении совместных действий. С мыслями о «хрупкости» левого фланга Жоффр вернулся в свой штаб, где его ждали донесения о нетвердом положении на всех фронтах, общем падении боевого духа, включая и штаб, и, наконец, мрачная телеграмма Уге.

Фон Клюк также считал, что взаимодействие у англичан нарушено. Его приказ от 27 августа гласил: «Перерезать пути отхода англичанам, бегущим в западном направлении». Он сообщил в главный штаб о том, что заканчивает окружение 6 английских дивизий (во Франции их было всего 5). «Если эти части еще удержатся до 27-го, тогда двойной обход принесет еще больший успех». Эта блестящая перспектива, открывавшаяся на другой день после падения Намюра, совпавшая с сообщением Бюлова о «разгроме» французской 5-й армии, создала у германского главного штаба уверенность в неминуемой победе. «Германские армии с победными боями вступили на территорию Франции от Камбре до Вогез» — говорилось в сводке главного штаба 27 августа. «Враг, разгромленный на всех участках фронта, отступает и не может оказать серьезного сопротивления наступающим германским войскам».

Среди всеобщего ликования Клюк праздновал и свою личную победу. Он яростно сопротивлялся приказу Бюлова взять Мобеж, что, по его мнению, должен был сделать сам Бюлов. Клюк не желал играть роль подчиненного. 27 августа главный штаб подтвердил его право на независимость. Попытки удержать все три армии правого крыла под единым командованием провалились — трения между командующими оказались непреодолимыми, но поскольку победа казалась близкой, это обстоятельство, как считали, не имело решающего значения.

Бюлов, однако, испытывал крайнее раздражение. Находясь в центре правого крыла, он постоянно сталкивался с нежеланием соседей идти в ногу с ним. Отставание Хаузена, предупреждал он, уже привело, к сожалению, к образованию значительного разрыва между 3-й и 2-й армиями. Сам Хаузен, глубоко почитавший титулы и почти страстно заботившийся о своем удобстве во время постоев на квартирах, также проявлял недовольство. 27 августа он впервые ночевал во Франции. Для него и кронпринца Саксонского не нашлось замка. Им пришлось спать в брошенном доме супрефекта. Там царил такой беспорядок, что «постели не были застланы». Следующая ночь оказалась еще хуже: он остановился в доме какого-то Шопена, крестьянина! Обед подали скудный, в комнатах не ощущалось «простора»; офицерам его штаба пришлось разместиться в доме кюре, ушедшего воевать. Мать кюре, похожая на ведьму, везде совала свой нос и «проклинала нас». Небо осветило багровое зарево — горел Рокруа, через который недавно прошли войска Хаузена. К счастью, следующую ночь он провел в прекрасно обставленном доме богатого французского фабриканта, также «отсутствовавшего». И лишь вид «незрелых, к несчастью, фруктов, свисавших с ветвей персиковых деревьев, росших шпалерами у стены», доставил Хаузену некоторое неудовольствие. Тем не менее ему удалось прекрасно провести время в очаровательной беседе с графом Мюнстером, майором графом Кильманзегом, принцем Шенбургом-Вальденбургом из гусарского полка, а также принцем Максом, герцогом Саксонским, выполнявшим обязанности военного священника. Он смог сообщить ему радостную весть о телефонном разговоре с его сестрой, принцессой Матильдой, передавшей 3-й армии пожелания успеха.

Хаузен жаловался, что его саксонцы больше десяти дней в жару идут маршем по чужой стране, зачастую с боями. Тылы не успевают за передовыми частями, не хватает мяса и хлеба, солдатам приходится забивать местный скот, у лошадей нет фуража, и тем не менее его войска делают в день по 23 километра. В действительности это был низший предел требований, предъявляемых к немецкой армии. Войска Клюка, находившиеся на крайнем правом фланге, покрывали в день по 30 и более километров, а во время форсированных маршей и по 40. Клюк достиг этого, заставив солдат размещаться на ночлег вдоль дорог, не позволяя им удаляться на значительное расстояние вправо или влево. Таким образом, он экономил 6—7 километров в день. Поскольку германские линии снабжения сильно растянулись, а войска значительно удалились от узловых железнодорожных станций, доставка продовольствия шла с перебоями. Лошадей пасли на полях, где еще не был убран урожай, иногда солдаты питались лишь сырой морковью и капустой. Шагая по жаре, усталые, с истертыми в кровь ногами, голодные, немцы, не в пример своим противникам, точно придерживались графика наступления.