Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI) - Чарльз Диккенс

Если бы этот человек был сейчас среди них, то - уж будьте покойны! сыны свободы застрелили бы его, закололи, убили бы его своими трусливыми руками в кровожадной злобе. Даже самый легковерный из их соотечественников не решился бы держать за него пари, не дал бы гнилой соломинки за жизнь человека, попавшего в такую переделку. Они разорвали письмо в клочки, швыряли их в воздух, топтали ногами и выли, ревели и свистели до полной потери голоса.

- Я предлагаю, - объявил генерал, как только ему удалось перекричать шум, - немедленно распустить Ассоциацию Сочувствующих!

- Долой ее! Не нужно! И слышать о ней не желаем! Сжечь все протоколы! Разнести зал собраний, чтобы камня на камне не осталось!

- Но, друзья мои и соотечественники!.. - сказал генерал. - А взносы? У нас есть деньги. Что с ними делать?

Впопыхах решили преподнести серебряный сервиз одному судье, который со своего судейского места проповедовал благородный принцип, что всякое сборище белых имеет законное право убить негра; а второй сервиз, в ту же цену, поднести известному патриоту, заявившему с высоты законодательной трибуны, что он и его друзья повесят без суда всякого аболициониста, который вздумает сделать им визит. Остаток решено было пожертвовать на поддержку и проведение в жизнь тех законов о свободе и равенстве, которые считают более опасным и преступным обучить негра грамоте, чем сжечь его живьем посреди города. После того как разрешили эти вопросы, собрание разошлось в большом беспорядке, чем и кончилось сочувствие Уотертостской Ассоциации.

Поднимаясь к себе в спальню, Мартин заметил республиканский флаг, водруженный на крыше дома в честь такого события и реявший перед окном, мимо которого он проходил.

- Ну да! - сказал он. - Издали ты хорош. А если подойти поближе да посмотреть на свет, то окажется, что это всего-навсего дрянная тряпка, жалкая бутафория!

ГЛАВА XXII,

Из которой явствует, что Мартин и сам сделался львом. А также - почему сделался

Как только среди постояльцев "Национального отеля" распространилось известие, что молодой англичанин мистер Чезлвит приобрел владение в долине Эдема и намерен с первым пароходом отправиться в этот земной рай, он сделался знаменитостью. Почему так случилось или каким образом произошло, Мартин знал не больше, чем миссис Гэмп у себя на Кингсгейт-стрит в Верхнем Холборне; но что на какое-то время он сделался местным львом по общему выбору - и что его общества слишком часто искали, в этом не могло быть ни малейшего сомнения.

Первым вестником такой перемены в его положения было следующее послание на листке бумаги с синими линейками, написанное тонким беглым почерком, с нажимом то тут, то там для усиления общего эффекта:

"Национальный отелъ, понедельник утром. Дорогой сэр!

Третьего дня, когда я имел честь ехать в вашем обществе по железной дороге, вы высказали несколько замечаний о лондонском Тауэре, которые мне и всем моим согражданам было бы желательно выслушать еще раз в вашем публичном выступлении.

В качестве секретаря Ассоциации Уотертостских Молодых Людей я уполномочен сообщить вам, сэр, что наша Ассоциация сочтет за честь, если вы согласитесь прочитать публичную лекцию о лондонском Тауэре завтра вечером, в семь часов, в зале Ассоциации; а так как мы надеемся распространить большое число входных билетов ценою в четверть доллара, вы чрезвычайно обяжете нас, ответив согласием через подателя этого письма. С искренним уважением

Лафайет Кеттл.

Многоуважаемому мистеру Чезлвиту

P. S. Ассоциация не настаивает на том, чтобы вы ограничились лондонским Тауэром. Позвольте подсказать вам, что несколько замечаний об основах геологии или (еще того лучше) о произведениях вашего талантливого и остроумного соотечественника, мистера Миллера, были бы весьма желательны".

В ужасе от этого приглашения, Мартин уселся сочинять вежливый отказ; но не успел он написать его, как принесли второе письмо:

"(В собственные руки) Бункерхилл-стрит 47, понедельник утром.

Сэр!

Я воспитывался среди беспредельных пустынь, где Миссисипи (Отец Вод) величаво катит свои могучие волны.

Я молод и пылок. Ибо и в дикости пустынь есть своя поэзия, и каждый аллигатор, нежащийся в тине, сам по себе представляет уже целую поэму. Я стремлюсь к славе. Это мое упование, моя мечта.

Не знаете ли вы, сэр, какого-нибудь члена конгресса в Англии *, который оплатил бы мой проезд туда и по приезде содержал бы меня в течение полугода?

Что-то внушает мне твердую уверенность в том, что этот просвещенный покровитель не потратит денег даром. В литературе или в искусстве, в суде, на кафедре проповедника или на сцене, не там, так здесь, а может быть и везде, - я знаю, что добьюсь успеха.

Если вы слишком заняты и не можете написать сами, прошу сообщить мне фамилии трех-четырех лиц, на которых скорее всего можно рассчитывать, и я пошлю им письма по почте. Соблаговолите также сообщить мне все критические замечания, какие когда-либо представлялись вашим мыслительным способностям по поводу "Каина", мистерии достопочтенного лорда Байрона.

Остаюсь, сэр, ваш (простите, если прибавлю воспаряющий ввысь)

Пэтнем Смиф.

Ответ адресуйте; "Сыну Америки, мануфактурный магазин гг. Хэнкок и Флоби", далее - как сказано выше".

Оба эти письма вместе с ответом Мартина, согласно похвальному обычаю, способствующему воспитанию джентльменских чувств и взаимного доверия, были напечатаны в следующем номере местной газеты.

Не успел Мартин разделаться с корреспонденцией; как хозяин отеля, капитан Кеджик, поднялся к нему и любезно справился, как он себя чувствует. Прежде чем приступить к беседе, капитан уселся на кровать и, найдя ее довольно жесткой, передвинулся на подушку.

- Ну, сэр, - сказал капитан, сдвигая набок шляпу, которая была ему тесновата, - вы, я вижу, стали популярной личностью.

- Кажется, да, - отвечал Мартин; он очень устал.

- Мои сограждане, сэр, - продолжал капитан, - желают засвидетельствовать вам свое почтение. Придется вам назначить им что-нибудь вроде аудиенции, пока вы тут.

- Боже мой! - воскликнул Мартин. - Не могу я этого сделать, уважаемый!

- Не можете, значит - должны, - сказал капитан.

- "Должны" не особенно приятное слово, капитан, - возразил Мартин.

- Ну, не я выдумывал язык, не мне его переделывать, - хладнокровно ответил капитан, - а не то я бы сказал что-нибудь более приятное. Вы должны принимать посетителей. Только и всего.

- Но для чего же мне принимать людей, которым до меня так же нет дела, как и мне до них? - спросил Мартин.

- Для того, что я уже вывесил афишу в буфете.

- Что вывесили?

- Афишу.

Мартин в отчаянии посмотрел на Марка, который объяснил ему, что капитан имеет в виду объявление о том, что мистер Чезлвит будет принимать сегодня всех желающих, начиная с двух часов дня; оно в самом деле висит внизу на стенке, и Марк сам его видел.

- Не захотите же вы, чтоб вас невзлюбили, - сказал капитан, подравнивая себе ногти. - Нашим горожанам недолго взбелениться, да и газета начнет вас травить, как бешеную собаку, могу сказать наперед.

Мартин чуть не вышел из себя, но вовремя спохватился:

- Да пусть их приходят, ради бога.

- Придут, не беспокойтесь, - ответил капитан. - Уже приготовили большую залу, своими глазами видел. , - Но скажите по крайней мере, - спросил Мартин, pаметив, что капитан собирается уходить, - для чего я им понадобился? Что я такое сделал? И с чего это они вдруг заинтересовались мной?

Капитан Кеджик, отставив мизинцы, прихватил обеими руками поля своей шляпы, слегка приподнял ее и опять осторожно надел; провел рукой по лицу ото лба до самого подбородка, посмотрел на Мартина, потом на Марка, потом опять на Мартина, подмигнул им и вышел из комнаты.

- Ну, честное слово, - воскликнул Мартин, крепко стукнув рукой по столу, - совершенно непонятный человек, первый раз такого встречаю! Марк, что вы на это скажете?

- Да что ж, сэр, - возразил его компаньон, - мое мнение такое, что мы теперь добрались до самого замечательного человека во всей стране. Есть же предел и этой породе, сэр.

Хотя Мартин и рассмеялся, однако это не отменило аудиенции, назначенной на два часа. Как только пробило два, явился капитан Кеджик, чтобы проводить Мартина в тронную залу; благополучно доставив его на место, он сейчас же заорал с лестницы своим согражданам, стоявшим внизу, что мистер Чезлвит "принимает".

Все полезли наверх. Лезли до тех пор, пока не набились в комнату битком, а между тем в открытую дверь видна была угрожающая перспектива поднимавшихся по лестнице новых и новых гостей. Один за другим, десяток за десятком, сотня за сотней, они лезли еще и еще - и все пожимали руку Мартину. Каких только не было рук - толстых, тонких, коротких, длинных, жирных, худых, грубых, изящных; какая разница в температуре - горячие, холодные, сухие, влажные, липкие; какие разные рукопожатия - крепкое, слабое, краткое, долгое. Гости все шли, шли и шли; и время от времени сверху слышался голос капитана: