Падение царского режима. Том 2 - Павел Щёголев

Председатель. — Они проведены по литературному, как и многие другие?

Протопопов. — Я должен сказать, что я не только не успел подробно рассмотреть этих отчетов, но я даже совершенно не знаю отчетов департамента полиции. Мне некогда было до них дойти… Г. председатель, разрешите мне спросить по поводу дела Перрена. Я вспомнил, когда я его видел; я составил себе гранки 1914–15–16 г.г., и прихожу к убеждению, что я его видел до войны за несколько месяцев.

Председатель. — Вы помните, к какому времени относится телеграмма, которую я оглашал?

Протопопов. — Я все это соображал и все записал. Я его видел раз в жизни.

Председатель. — У вас есть несколько документов, которые вы должны нам предъявить. Мы их разобрали.

Протопопов. — Они ужасно написаны, я экономил бумагу.

Председатель. — Я бы их разобрал, и в следующее ваше объяснение мы бы рассмотрели их.

Протопопов. — Разрешите мне сказать вот что. Тут очень трудно припомнить, но все говорит за то, что это именно было до войны, потому что я с семьей поехал к нему. Затем гадали о женихе моей дочери.

Председатель. — Не будем на этом останавливаться. Я бы хотел прочитать эти записки.

Протопопов. — Они дают довольно полную картину.

Председатель. — Это все про ваши отношения с Перреном. Хорошо, если вы их можете переписать, тогда я их возьму в следующий раз.

Протопопов. — Я их перепишу. Но ужасно трудно вспоминать. Например, дней через 15–20, в конце ноября, было получено второе письмо из Норвегии, в котором он просит помочь ему устроиться в Петрограде. А видел я его только до войны.

Председатель. — При каких условиях вы получили дело о выборах и знали ли вы это дело? Я вам представлял документы и копии секретного рапорта военного агента в Бельгии и Нидерландах от 16 октября 1916 года, касающегося провокатора Малиновского, члена государственной думы.

Протопопов. — Положительно у меня в руках не было.

Председатель. — Этого производства вы сами не брали?

Протопопов. — Нет, никогда.

Председатель. — Я вернусь к документу, о котором я вас раньше спрашивал. Вы помните вашу операцию с векселями — кажется, на 100–150 тысяч, — на покупку хлеба этому обществу. Во главе этого общества стоял Кушнырь-Кушнырев. Вы знали деятельность этого общества?

Протопопов. — Нет. Кушнырь-Кушнырева создали, помнится, А. Н. Хвостов и Белецкий, но он действительно выплатил большую часть данных ему денег и вносил аккуратно то, что ему было авансировано. И именно сам Куколь давал лестные отзывы о пользовании этими лавками от рабочих на заводах, причем высказывал, что сами рабочие занимаются торговлей в этих лавках.

Председатель. — Черновик вашего поздравительного письма на имя государя составлял Бурдуков?

Протопопов. — Нет, я его не посылал.

Председатель. — Я не говорю, что вы его посылали.

Протопопов. — Это было так: мне надо было написать государю, а он хорошо пишет.

Председатель. — Именно потому, что он хорошо пишет, я вас и спрашиваю: не составлял ли он вам черновики некоторых нужных вам вещей, вроде писем или речей — по крайней мере одной речи?

Протопопов. — Очень может быть. Он составлял мне речь при вступлении в должность.

Председатель. — Это была единственная речь, которую он для вас составил, та, которую вы произнесли перед чинами министерства внутренних дел при вступлении в должность?

Протопопов. — Но я все переделал. Я несколько раз просил людей писать мне, и, если что нравилось, я брал оттуда, но редко я посылал в жизнь чужое.

Смиттен. — Так как вы охраняли интересы династии и царствующего дома, то напрашивается вопрос: известно ли вам было, что личность Распутина дискредитирует в глазах общества престол? Говорили ли вы императрице, пользуясь возможностью иметь личное свидание, о том, что Распутин — грязная личность, распутник и что он пользуется дурной репутацией в городе и стране?

Протопопов. — Царице я никогда не говорил. Царю я резко так никогда не говорил. Когда я говорил, я старался эту мысль чуть-чуть трогать. С государыней было довольно трудно говорить.

Председатель. — Вы стояли на той точке зрения, на которой стояли и некоторые общественные деятели. Вы полюбили царя, царь полюбил вас. Вы считали долгом ему служить и говорить правду. Чем объясняется, что по такому больному вопросу, значение которого вы понимали, вы не сделали этого?

Протопопов. — Я в камере думал об этом. Вообще я теперь нахожусь в положении человека, жизнь которого вскрыта. Очень тяжело, но что же делать! Тут есть гораздо хуже: это — сторона душевная, то, что в итоге я и не заметил, как Распутин стал меня очень поддерживать. Ведь он меня поддерживал.

Председатель. — Вы знали, что он вас поддерживает?

Протопопов. — Конечно, я знал, потому что он меня всегда хвалил в глаза.

Председатель. — Поддерживал, значит, и перед Царским Селом, поддерживал и при личных свиданиях, и в письмах?

Протопопов. — Я думаю так. Даже наверное знаю, что так. Это гораздо хуже.

Смиттен. — Позвольте сказать так, что, благодаря создавшимся между вами и Распутиным отношениям и тому, что он вас поддерживал, вы, защищая свои личные интересы перед лицом государя, не могли разоблачать Распутина?

Протопопов. — Нет, это не так. До такой степени это не дошло. Я считал, что Распутина совершенно бесполезно разоблачать. Я считал возможным только одно — говорить мягко: «Государь, он стал притчей во языцех». Он спрашивает: «Что же вы особенного замечаете?» — «Ничего особенного, но он стал притчей во языцех». Идее монархической он принес вред.

Смиттен. — Мне хотелось бы получить определенный ответ. Как министр внутренних дел, вы не могли не понять, что устои трона расшатываются, потому что в общественном сознании Распутин слит с самым понятием Царского Села. Не указывали ли вы, что для государственного порядка и спокойствия представляется нетерпимой эта фигура?

Протопопов. — Я думал, что ему надо уехать в Тобольск.

Председатель. — Вы прямо эту мысль никогда не высказывали?

Протопопов. — Я трогал этот вопрос, но прямо, ребром никогда его не ставил. Но говорил, что хорошо ему уехать в Тобольск. Мне казалось, что это лучшая мера; и он бы уехал: это было дело решонное.

Председатель. — Т.-е. перед тем, как его убили? Значит вы приготовите это к после-завтра?

Протопопов. — Я спутался — либо в 1914, либо в 1915–16 году.

Председатель. — Мы потом в этом разберемся.

Протопопов. — Пожалуйста, если будете допрашивать мою семью по этому поводу, то моя дочь, которая живет в Москве, она беременна, пожалуйста, я вас прошу, испуг будет невероятный.

Председатель. — Хорошо, будьте покойны.

XXV.

Допрос Н. А. Добровольского.

21 апреля 1917 г.

Содержание: Назначение Добровольского на пост министра юстиции. Отношения с б. царем и его семьей. Материальные средства Добровольского. Задолженность и денежные операции. В. М. Макаров и Плетнев. Секретарь Распутина, Симанович. Знакомство с Распутиным и отношения с ним. М. Головина и ее роль в интриге против Добровольского. Назначение Добровольского членом государственного совета. Вырубова и встреча с б. императрицей. Разговор с б. царем. Дело Нахимова. Вопрос об обвинениях при отсутствии состава преступления.

Председатель. — Вы были назначены министром юстиции 20 декабря 1916 г., а до того занимали должность обер-прокурора 1 департамента. Скажите, кроме ваших отношений к великому князю Михаилу Александровичу, кому еще вы приписываете ваше назначение на пост министра?

Добровольский. — Я, положительно, ничего не могу сказать, но позволю себе сослаться на то, что сам за всю жизнь ни к каким протекциям не прибегал и не допускал этого по отношению к моим подчиненным. Думаю даже, что мои сослуживцы по министерству Юстиции могут вам удостоверить, как я к этому вопросу относился. Позволю себе все же сослаться на такой факт. Великий князь Михаил Александрович, с которым я был близок, просил за двух членов петроградского суда. Я справился, мне доложил вице-директор департамента Иванов и весь состав, который всегда присутствовал, что хотя это и вполне достойные работники, заслужившие поощрения, но они моложе многих других и, поэтому, предпочтение их было бы несправедливо. Узнав это, я не счел возможным исполнить просьбу. Относительно себя лично, я вам уже указывал на отношения мои к Михаилу Александровичу, но у меня ко двору были и другие давние и чрезвычайно близкие отношения. Мать моя была замужем вторым браком. Мой отчим был близким человеком к царской семье в двух поколениях. Он состоял преподавателем императора Александра III, когда тот был еще ребенком. Его учениками были также Алексей, Сергей и Павел Александровичи. Отношения с ними были у него настолько близкими, что в семье даже императрица Мария Феодоровна называла его уменьшительным именем — Рудинька. Государь Николай Александрович и Михаил Александрович, они точно так же его называли. Я бы мог в жизни воспользоваться известными отношениями, но никогда ни я, ни братья мои, которые оба сделали точно так же карьеру, ни один из нас ни к каким протекциям не прибегал. К Михаилу Александровичу я никогда ни с чем не обращался. Может быть, этим объясняются те особенно теплые, близкие отношения, которые у нас установились.