Экстр - Дэвид Зинделл

Таковы ограничения портретной степени – и такова цена славы. Как бы ни желал Данло поговорить со всеми, кто желал поговорить с ним, простой здравый смысл подсказывал ему, что это невозможно. Мощные сортировочные программы Поля отбирали из миллионов желающих очень немногих, причем тех, чьи вопросы обещали быть умными. При условии хорошо написанной программы (а такими были почти все программы Поля) у всех нараинов, находящихся в контакте с Данло, должно было сложиться впечатление, что они говорят с ним напрямую.

“Правда ли, что большинство людей в вашем мире относится к строго определенному полу?” “Как вам удается не сойти с ума, живя под открытым небом?” “Не могли бы вы рассказать нам о доктринах Реформированной Кибернетической Церкви?” “Очищаются ли реформисты от негативных программ?” “Существует ли в Цивилизованных Мирах единая власть?” “Что испытывает ребенок, когда растет в животе у матери?

Что он испытывает при рождении?” “Имели ли вы половой контакт с женщиной?” “Имели ли вы половой контакт с обоеполым существом?” “Не могли бы вы рассказать нам о китах?” “Действительно ли киты-косатки безумны?” “Не могли бы вы рассказать нам о Пути Рингесса?” “Что такое Старшая Эдда?” “Многие ли верят в то, что ваш отец стал богом?” “Многие ли верят, что тоже могут стать богами, если будут следовать его путем?” “Возможно ли это?” “Каким путем он шел?” “Он действительно ввел в свой мозг компьютерные элементы?” “Значит, он находился в постоянном контакте со своим личным Полем?” “Не лишился ли он рассудка от подобного контакта с самим собой?” “Что значит быть человеком?” “А что может означать быть Богом? Какой смысл может иметь что бы то ни было?” Изображения мужчин и женщин сменялись в сознании Данло, и он пытался отвечать на их вопросы один за другим, насколько на них вообще можно было ответить. Но вскоре ограниченность этой степени воспроизведения начала его утомлять. Поскольку множество людей могло видеть его портрет одновременно, он считал, что будет только честно, если и он увидит все их лица сразу. Если бы он перешел на прием, это ему удалось бы. Программам Поля было бы достаточно легко представить ему групповое изображение всех желающих. Нараины часто прибегали к этому методу – правда, такие группы, учитывая ограниченность человеческого сознания, редко состояли больше чем из семидесяти человек. И когда Данло обратился к программам Поля с просьбой обеспечить ему полный прием, Изас Лель, должно быть, подумал, что он шутит – или сошел с ума.

“Понимаете ли вы, пилот, о чем просите?” Голос Изаса Леля прервал поток вопросов и лиц в сознании Данло.

“Думаю, да”.

“Полный прием? Нет-нет, это недопустимо”.

“Но почему?” “Вы знаете, что сейчас в одном пространстве с вами находится девятьсот семьдесят шесть миллионов человек? Почти миллиард, пилот”.

“Так много?” “Слишком много. В миллион раз больше, чем нужно. Еще никто не контактировал с таким количеством людей одновременно”.

“Значит, я буду первым?” “Вы не понимаете”.

“У ваших компьютеров есть какие-то ограничения?” “Разумеется, нет! Но столько изображений, такая невероятная степень разрешения… опасно играть с воспроизведениями таким образом”.

“Правда?” Изас Лель замолчал так надолго, что пауза отозвалась в уме Данло, как вздох.

“Правда в том, пилот, что никто еще не контактировал со столькими изображениями, и поэтому неизвестно, в чем, собственно, заключается опасность”.

“Может быть, это вовсе не так уж опасно?” “Неизвестность – вот что опасно”.

“Нет. Неизвестность всегда радует”.

“Миллиард человек! Кому это нужно – контактировать со столькими сразу.г” “Значит, моя просьба будет удовлетворена?” “Если вы действительно этого хотите, то приготовьтесь”.

Данло, сидя в затемненном зале собраний, не видел ни трансценденталов в своих роботах, ни увядших цветов в вазах, ни красок на мерцалевых стенах. Он вообще ничего не видел, как снаружи, так и внутри себя, и не слышал никаких звуков, кроме собственного дыхания, проходящего через флейту горла. Потом настал момент, и его черное, мертвое поле зрения наполнилось огнями. Сначала огоньки были малочисленными и слабыми, розовато-сиреневыми, как световые шары, потом их количество и яркость стали нарастать. Каждый огонек представлял собой человеческое лицо – яркое, уникальное, выразительное и при этом крохотное, как светлая точка. Данло опешил, глядя на этот световой куб, насчитывающий по тысяче лиц в ширину, в глубину и по диагонали. Был момент, когда он почти разглядывал каждую из этих точек, более того – прочел на каждом отдельном лице высокомерие, надежду и множество других эмоций. Почти расслышал жалобы и заботы миллиарда человек, одновременно задающих ему свои вопросы. Все это шло напрямую из их умов в его, без помощи программ Поля, сортирующих вопросы и, следовательно, слегка искажающих суть того, что эти люди хотели бы знать.

Количество этой информации переполняло его. Куб из миллиарда световых точек слился в одну ослепительную вспышку, насквозь прожегшую его мозг, голоса слились в один голос, накрывший Данло приливной волной и оглушивший.

Но это был только момент.

“Пилот, у вас все в порядке?” В сознании Данло снова воцарились мрак и тишина, если не считать озабоченного голоса Изаса Леля.

“Пилот?” “Да, все в порядке”.

“Вы.уверены?” “Да, вполне”.

“Я боялся, что у вас временно помрачился рассудок”.

Данло, улыбнувшись про себя, послал Изасу Лелю успокаивающую мысль.

“Нет, я в здравом уме”.

“Полный прием! Какой опасный, совершенно бесполезный эксперимент!” “Опасный – возможно, но не бесполезный”.

Под миллионами заданных Данло вопросов проглядывала общая тема. Если вырвать лишние слова, как смолу деревьев йау при производстве лекарства тифуи, остался бы единственный, основной вопрос: возможно ли человеку достичь божественного состояния, или это только кибернетическая мечта народа, изолированного от всего остального человечества.

“Вы извлекли из полного приема что-то полезное, пилот?” “Возможно”.

“Что же?” “Возможно, я стал более глубоко понимать ваш народ”.

“Что же вы поняли?” “Это трудно объяснить”.

“Попытайтесь все-таки, прошу вас”.

“Как хотите. Ваши люди стремятся стать чем-то высшим”.

“Не обязательно было прибегать к полному приему, чтобы понять это”.

“Да, но…” “Продолжайте, я слушаю вас”.

“Ирония в том, что, когда живешь ради чего-то невозможного, возможности жизни становятся… очень ограниченными.

Безобразно ограниченными. Ваш народ боится этой ограниченности. Глубоко в себе, вне блеска Поля, люди боятся, что попусту тратят свою жизнь”.