Сибирский рассказ. Выпуск V - Пётр Денисович Аввакумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Шурышкары они приезжали только летом и виделись изредка — случайно столкнувшись где-нибудь на улице или в клубе, в кино. Унтари вполне дружелюбно приветствовал бывшую одноклассницу, ничуть не подозревая, в какие горячие бездны подвергала «лонгхитам юх хорпи» обычное «Здравствуй!» Впрочем, иногда Туньле казалось, что в его взгляде, направленном на нее, теплится какой-то особенный огонек. Тогда она ликовала: «Я ему нравлюсь!» Иногда, наоборот, ей чудился холод. И по ночам она плакала, уткнувшись курносым носом в пуховую подушку: «Он ко мне безразличен! »
Кого в восемнадцать лет не сжигают подобные страсти?
Туньла была переполнена своей тайной — во все цвета радуги. Эта тайна окрашивала жизнь, — берегла она ее пуще зеницы ока.
На танцах Унтари приглашал ее редко — Туньла при всей своей красоте была застенчива, не умела поддерживать легкий, «танцевальный» разговор, не любила твистов и «роков». «Ему со мной скучно», — с болью думала она и, отойдя подальше в сторону, украдкой наблюдала, как он крутился и болтал с другими девушками. А чаще всего он отплясывал с одной — студенткой по имени Еля. Она тоже училась в Салехарде, собиралась стать медицинской сестрой.
Как мучилась, как ревновала Туньла, возвращаясь одна после танцев домой! Но опять же этого никто не знал. Только Млечный Путь да Большая Медведица были свидетелями ее страданий!
…А в тот день, в грозу, Туньла сидела, ошеломленная — отец сразу укутал ее оленьей тужуркой, — и смотрела, как Унтари пытается разжечь под дождем костер.
И разжег!
Пламя сначала робко, потом все сильнее и жарче занималось над хитро уложенными сучьями.
— Сейчас, Туньла, вскипятим чай!
Унтари повесил над костерком походный чайник и сел рядом с девушкой.
— Продрогла? Сейчас будет тепло!
А ей уже было тепло. Впервые за долгое время их знакомства она открыто, прямо посмотрела ему в глаза. И он не отвел взгляда.
Это была минута, которой ей не забыть!
Кругом все еще неистовствовала гроза, а в душе у Туньлы на мгновенье воцарились светлая тишина и покой. «Он любит меня, — подумала она. — Как же иначе? Ведь никто не приплыл сюда за мной: только он и отец. Любит, любит, любит!..»
Но тут же уверенность покинула ее. И недобрые духи толкнули на маленькую женскую хитрость.
— Все-таки странно, что именно ты приехал на своей лодке, — сказала она, отвернув лицо. — Вообще-то, я ждала, что это Туля сделает.
— Туля?!
— Да, Туля. Наш киномеханик. Ты что, не знаешь разве?
— Нет, почему же, знаю, — после минутной паузы отозвался Унтари. — Кто же этого красавца не знает? Я его видел на берегу. Ждал, наверное, пока утихнет ветер.
И поднялся с мокрой земли.
— Ты пей чай, грейся, а я пойду Лор Вош Ики помогу воду вычерпывать.
Унтари повернулся к ней спиной и направился к своей дюральке.
Что-то чужое, независимое уже было в его походке — Туньла так и сжалась в комок под раскисшей оленьей тужуркой: и кто дернул ее за язык?! Ненормальная! Дура!
Ей захотелось вскочить, догнать Унтари, обхватить его за шею, рассказать, как думала о нем все эти годы, как ждала лета, чтобы увидеть его хоть издали — и кто знает, может, не будь тут отца, она именно так бы и сделала, но отец был здесь. И Туньла осталась на месте — мокрая, голодная и очень, очень несчастная.
Гроза улеглась, все они вернулись благополучно на берег. Унтари вежливо попрощался и исчез во внезапно падшем тумане. А еще через несколько дней она узнала, что он уехал в туристический поход — на Байкал.
Осенью, когда начался учебный год, Туньла в приступе какой-то отчаянной решимости вдруг решила написать ему письмо в Салехард. Хотела рассказать о любви — но ничего не получилось. Письмо вышло коротким и скучным: шурышкарские новости, приветы от одноклассников. Унтари ответил — тоже коротко, в шутливом тоне: мол, живу, не тужу, грызу гранит паук, уже изрядный кусок отгрыз, привет родным и знакомым. Но Туньла была рада и этому. В таком стиле переписка их длилась некоторое время, а потом увяла.
Все письма Унтари хранились у Туньлы в деревянной узорчатой шкатулке, спрятанной в дальний ящик комода. Она их часто перечитывала, а то и просто перебирала, с нежностью прикасаясь пальцами к бумаге, по которой маленькими зверьками разбегались его слова. Писать она не осмеливалась, но постоянно сочиняла в уме для Унтари длиннейшие послания.
Чаще всего она приходила к мысли, что ничего а никогда между ними быть не может. Он — студент, станет учителем, а она — сельская жительница, возится со зверьем и, наверное, до конца своих дней просидит в Шурышкарах. Унтари нужна другая — пообразованней, поинтеллигентней. И разумеется, он такую себе найдет — вон их сколько, красоток, с портфелями по Салехарду разгуливает!
Так что, может, отец с матерью и правы, подыскивая ей жениха из оленеводов? Этот, в неблюевой малице, молодец хоть куда.
Вон каким вихрем в нарту вскочил! Как вот только его зовут?
Мысли Туньлы прервал донесшийся со стороны поселка звон колокольчиков — это отбывала старуха Остяр, всласть нагостившаяся и наговорившаяся у них в доме.
Пора было возвращаться. Туньла погладила рукой ствол ели и покинула заснеженный остров. Луна сняла во всей своей немыслимой красе. Длинные тени от прибрежных деревьев прямыми хореями располагались по ледяному покрову Оби. Звезды казались еще ярче, чем были, а вот Млечный Путь как-то размыло по небу, и он уже не был так четко очерчен, как раньше.
Дома не спали, поджидая Туньлу, хотя время приближалось к полуночи. На столе остывал давно приготовленный ужин.
— Садись, доченька, я сейчас рыбу разогрею, — захлопотала мать.
— Я ничего не хочу. Спасибо, мама.
