Журнал Наш Современник 2009 #2 - Журнал современник

Они не задают вопросы. Это мы, вглядываясь в родные лица оставшихся в вечности друзей, вдруг с беспокойством безвозвратной утраты, с ощущением, словно по нашей вине совершённого предательства, начинаем остро чувствовать прошедшие в нас болезненные изменения и ощущаем себя виноватыми перед ними, перед их незамутнённой праведностью.

Но вот я прохожу по "плацу" Книги памяти, где собраны образы "атлантов". Выстроены по годам гибели и географии захоронений. Иных отличий теперь у них нет - что рядовой, что подполковник, что девятнадцатилетний мальчик, что озабоченный отец семейства. И у нас, работающих над страницами Книги памяти, возникает дерзновенный, по сути, но необходимый вопрос: как воскресить человека для памяти? Имя, даты прибытия (в этот мир) и убытия (в мир иной), факты биографии, документы, награды, звания - это не более чем регистрационные отметки в актах гражданского состояния. Они уже запечатлены по ходу судьбы живого человека, и их повторение ничего не прибавляет ни облику, ни памяти. Нужны какие-то другие искры.

Начинается "воскрешение", когда эти искры вдруг вспыхивают в самых неожиданных местах: в просьбе прислать семена белорусских цветов (вдруг да приживутся в Афганистане!), в жалости к афганскому крестьянину, пашущему землю деревянной сохой, в нежном поглаживании ладонью встреченного в далёком краю "земляка" - тепловоз родного Коломенского завода, в нескрываемой мальчишеской браваде перед родителями в конце письма: "Ваш сын Витя, ВДВ", в "святой неправде" о "курортной" службе в "Монголии", где на каждом шагу апельсины и персики (охраняемые от волнения родители с холодом в груди догадаются, что в Монголии апельсины не растут, что сын служит в опасном Афганистане), в тысячах тому подобных движениях души. И каждая такая "искорка" выхватывает из тьмы живой образ живого человека.

Начнём рисовать портрет поколения с самого громкого, страшного, трагического, запутанного и героического эпизода этой войны, такого же неоднозначного, как и вся она.

По названию места сражения именуются в истории Грюнвальдская, Куликовская, Бородинская, Сталинградская битвы и множество других. Афганская война, рассыпанная на мелкие операции, не имела таких масштабных сраже-

ний. Но и она оставила звучные имена, болью отзывающиеся у всех "афганцев": Саланг, Паджшер, Маравар…

Мараварское ущелье в провинции Кунар стало местом гибели 33 спецназовцев 23 апреля 1985 года. Об этом бое, лучше его назвать побоищем, много осталось слухов, противоречивых воспоминаний.

Что в нем такого особенного? Количество жертв бывало и больше. Обстоятельства - типичные: обманным путем моджахеды заманили дозорную группу разведчиков в глубь ущелья, отрезали от основных наших войск, окружили во много раз превосходящими силами и уничтожили. Такова канва событий. Но по этой канве идут замысловатые узоры. Во-первых, посланные на выручку подразделения столкнулись с очень крупной и хорошо вооруженной бандой, и было не понятно, почему так долго идет бой с отрезанной ротой, которую противник должен был давно уничтожить. Все наши на "большой земле", безуспешно прорываясь к окруженным, потрясенно понимали, что обреченные на поражение "мараварцы" сражаются героически, до последнего патрона, до последней гранаты. Вот это - первая объективная неоспоримая особенность мараварского боя. Вторая "объективная" особенность предстала перед глазами тех, кто наконец-то, разгромив банду, прорвались туда, где шел бой. Так вот, застывшая мертвая картина прошедшего боя запечатлела еще один неоспоримый факт героизма "мараварцев": словно подтверждая бытующую среди спецназовцев прибаутку, что просто десантник справляется с тремя, а десантник-спецназовец - с шестью. Трупы погибших наших разведчиков были окружены бесчисленными трупами "духов". Только вокруг лейтенанта Н. Кузнецова валялось около двух десятков. Вокруг семи солдат отделения сержанта Ю. Гавраша, взорвавших себя противопехотной миной, было 33 трупа "черных аистов". Замполит роты Игорь Семенов подсчитал, что из всех погибших в этом бою 17 человек подорвали себя в последнюю минуту от безысходности положения.

Они почти рядом, эти кишлаки, где произошла трагедия, - Маравар, Санчам, Даридам и Чинау, которые и должна была "зачистить" рота. Группа лейтенанта Н. Кузнецова, пройдя без проблем первый из них - Маравар, - обнаружила двух душманов и стала преследовать их вплоть до Чинау. А когда рота вошла в кишлак Санчам, тут-то все и началось. Это была ловушка. Командир роты капитан М. Цебрук, видя, что группа Н. Кузнецова окружена, поднял роту ему на помощь.

Об этом газета "Известия" в 1986 году в очерке "Я вас прикрою" писала так: "Поняв, что лейтенант Кузнецов попал в окружение, Цебрук поднял свою роту. Но каждый шаг давался тяжко: к душманам подошло подкрепление. Капитан слышал, как отстреливался Кузнецов. Неожиданно наступила тишина.

- Вперед! - поднялся в полный рост Цебрук и вступил в рукопашный бой. Теперь он увидел Кузнецова. - Держись! Я вижу…

Но Кузнецов ничего не слышал. Он видел только налитые кровью злые глаза душманов. Когда бандиты подошли ближе, он выдернул чеку и бросил гранату себе под ноги. Те, кто остался в живых, бросились наутек. - Врешь, не уйдешь! - хрипел Цебрук, орудуя прикладом. И тут снова ударил пулемет. Капитан пошатнулся, но, прежде чем упасть в пыльную траву, швырнул через дувал гранату.".

Двадцатидвухлетний паренек из Моршанского района Тамбовской области, окончивший суворовское училище и Ленинградское ВОКУ, недавно надевший лейтенантские погоны и ставший командиром группы специального назначения, Николай Кузнецов, тезка знаменитого советского разведчика, принял и провел первый и последний бой в своей жизни так безупречно уверенно, как не каждый опытный командир смог бы. Действуя в безнадежных условиях, организовал круговую оборону. Успел оттащить за скалу первого раненого - прапорщика Бахмутова, героически подорвал себя последней, шестой, гранатой вместе с бросившимися на него душманами. Ни у кого не возникло сомнений в справедливости посмертного присвоения ему звания Героя Советского Союза.

А вот другой эпизод этого боя стал предметом споров, пересудов, до сих пор не нашедших четкого, достоверного описания.

Для начала процитируем сухое воинское донесение:

"Во время ведения разведывательно-поисковых действий в Мараварском ущелье, кишлак Сангам провинции Кунар, 23 апреля 1985 года группа лейтенанта Кузнецова Н. А. была отрезана. Отделение, которым командовал млад-

ший сержант Гавраш Юрий Чеславович, прикрывало отход своих боевых товарищей. Окруженные мятежниками, разведчики отстреливались до последнего патрона, а когда в дувал ворвались душманы, воины подорвались миной ОЗМ-72. Смертью храбрых погибли:

младший сержант Гавраш Юрий Чеславович,

рядовой Музыка Василий Николаевич,

ефрейтор Вакулюк Александр Сергеевич,

рядовой Мустафин Наиль Маратович,

рядовой Бойчук Владимир Васильевич,

ефрейтор Марченко Вячеслав Валентинович,

младший сержант Кухарчук Василий Федорович.

Во время боя разведчиками отделения младшего сержанта Гавраша было уничтожено более тридцати мятежников.".

В донесении ничего не сказано про надпись на стене дувала, нацарапанную по сухой глине: "Передайте на Родину. Погибаем как герои". Конечно, факт коллективного решения подорвать себя вместе с противником будоражит воображение. Разговоры об этом обрастают противоречивыми "подробностями", превращая быль в легенду. Писатель Петр Ткаченко, долго и тщательно изучавший всё, связанное с этим боем, и написавший повесть "Слово о Ма-раварской роте", несколько усомнился в правдивости надписи и коллективном решении подорвать себя.

"Для меня до сих пор остается тайной, психологической загадкой, - пишет он, - как семь человек в какие-то, может быть, секунды могут договориться на одновременную добровольную гибель. Люди ведь умирают так же, как и рождаются - в одиночку. И иной порядок противоестествен их природе… С этой тайной не справится наше бедное сознание.".

Но в том-то и дело, что это были не совсем обычные люди. Их нельзя мерить мерками среднего обывателя. Это были ребята, выросшие в СССР. Воспитывавшиеся на примерах героизма всей советской истории. Для них поставить в один ряд слова "родина" и "герой" не было чем-то надуманным и помпезным. Это было их естество.

Конечно, писатель, разгадывающий "психологическую тайну" коллективного подвига, имеет право на свое "не верю". Тем более что ссылается на некую виденную им рукописную "методичку" политотдела, где ради "воспитания патриотизма" эта надпись уже подавалась по-кабинетному сухо, как пример официального геройства.

Возможно, кто-то желаемое выдал за действительное. Но психологическое "верю" в таком случае уместно. Тем более что свидетельства оставшихся в живых участников боя подтверждают такую догадку.