Последний танцор - Дэниел Моран

Есть! Слабый намек на движение справа и чуть выше по склону. Дван выстрелил не целясь, полагаясь на слепую удачу. Замер на мгновение и выстрелил снова. Солнечный диск почти скрылся за горизонтом. Горы заволокли сумерки, и сразу потемнело. Он послал еще один импульс в направлении предполагаемого движения беглеца и прислушался. Никакой реакции. Можно было попробовать лазер, но Дван не стал этого делать. Если уж китжан с его достаточно широким радиусом поражения не сработал, нечего и рассчитывать на лазерный луч. Огорченно вздохнув, он вернул китжан на прежнее место и возобновил преследование.

Склон сделался еще круче — до такой степени, что Дван уже даже не карабкался, а буквально полз по нему, вжимаясь всем телом в усеянный острыми обломками грунт и цепляясь руками и ногами за холодные как лед скальные уступы. Небо приобрело ту же окраску, что и окружающие его утесы. Поневоле пришлось снизить темп. Кровь бешено стучала в висках, сердце колотилось так, будто готово было выскочить из груди. Из глубоких царапин и ссадин на лице и руках сочилась кровь. Но все это не шло ни в какое сравнение с охватившим Двана отчаянием, когда он понял, что упускает Седона. И один Безымянный знает, когда ему снова представится случай разделаться со своим злейшим врагом.

Он поднял голову и бросил взгляд наверх.

Бог оказался милостив и сжалился над ним.

Танцор стоял, выпрямившись во весь рост, как Защитник на посту. По его неестественной позе Дван сразу понял, что один из импульсов китжана все-таки задел Седона. Его стройная, высокая фигура вырисовывалась на фоне звездного неба так же четко, как днем. Их разделяло не больше сотни шагов. Дван сорвал с бедра китжан, проклиная сквозь зубы запутавшийся ремешок, но, когда снова поднял глаза, Седон опять исчез.

Сжав оружие в правой руке, Дван вскочил на ноги и помчался вверх по склону, перепрыгивая через трещины и каменистые осыпи и уже не заботясь о том, что каждый последующий шаг может оказаться для него смертельным. Глубокая расщелина привела его к узкому горизонтальному выступу, тянущемуся параллельно гребню в обе стороны. Дван не столько услышал, сколько почувствовал справа от себя торопливые движения удирающего Танцора.

За спиной словно развернулись крылья. Невыносимая усталость разом слетела с плеч, и Дван пустился в погоню, испытывая невыразимую радость и благодарность божеству, не обманувшему его надежд и ожиданий. За поворотом внезапно открылась зияющая мраком пещера. Седон стоял на коленях спиной к нему, запустив правую руку в щель под козырьком и что-то лихорадочно нашаривая там.

Дван застыл на мгновение — столь краткое И одновременно долгое, что определить его истинную протяженность впоследствии так и не смог. Странная пустота возникла внутри него; казалось, его собственная сущность уступила место сущности бога, избравшего его бренную оболочку в качестве инструмента реализации своей божественной воли. Он словно со стороны наблюдал, как бог Дван вскинул китжан и нажал на спуск, тихо прошептав напоследок:

— Прощай, Седон.

Болезненный крик смертельно раненного Танцора прорезал ночную тишину...

И в следующее мгновение на том месте, где он только что находился, возникла мерцающая серебром сфера поля замедления времени.

Бог покинул Двана, и он вновь сделался самим собой.

Защитник едва устоял на ногах, отказываясь верить собственным глазам. Китжан в руке внезапно отяжелел, как будто налился свинцом. Хронокапсула высилась перед ним равнодушной глыбой, отражая зеркальной поверхностью сияние далеких звезд. Дван уронил оружие, с трудом доковылял до нее и без сил опустился на холодный пол пещеры, привалившись спиной к нижней части шара.

И стал дожидаться рассвета.

Еще ни разу за всю свою невероятно долгую жизнь он не чувствовал себя таким уставшим и таким одиноким.

Утро выдалось хмурым и морозным. Стряхнув оцепенение, Дван выбрался наружу и огляделся, фиксируя в памяти расположение окружающих горных вершин по отношению к пещере.

Прошло немало времени, прежде чем он окончательно уверился в том, что найдет это место, сколько бы тысячелетий ни протекло с этого момента до следующего визита.

Сделав несколько упражнений, чтобы разогнать застывшую в жилах кровь, он поднял китжан, прицепил его к поясу и начал медленно спускаться в долину.

14

Осень и большую часть зимы Дван провел в безуспешных попытках отыскать давно простывший след Индо. В конце концов он плюнул на это безнадежное занятие и отправился на поиски Мары.

Нашел он его довольно легко и быстро — на расстоянии дневного перехода от того места, где они расстались. Лориен выбрал для засады обильно поросшую кустарником обрывистую кручу над рекой. От кручи мало что осталось; Танцор, должно быть, не предполагал, что у Мары окажется гранатомет. В результате у реки изменилось русло, а прибрежное пространство на протяжении сотни метров превратилось в спекшуюся корку из расплавленного песка и галечника. По прикидкам Двана, здесь было выпущено не меньше трех атомных зарядов.

Тело Мары, густо утыканное стрелами, лежало на краю выжженной ядерными взрывами площадки. В одной руке он сжимал китжан, в другой — тяжелый гранатомет. Хотя Дван так и не сумел обнаружить труп Лориена, он нисколько не сомневался в том, что его бывший наставник разделался с беглым Танцором. Об этом свидетельствовала хищная улыбка, навсегда застывшая на его сведенных губах. Дван разобрал гранатомет, вынул из магазина две последние гранаты, включил таймер и не спеша зашагал прочь.

Полчаса спустя горизонт за его спиной озарился яркой вспышкой, на миг превратившей ночь в день. Прямо от ступней Двана выросла вдруг гигантская тень, протянувшаяся далеко вперед. Зарево быстро померкло, а настигшая его на излете ударная волна лишь слегка пощекотала шею и лопатки, словно порыв знойного ветра летней порой.

Он обосновался в прибрежном гроте, где они спрятали десантные боты.

Он не знал, сколько прошло времени, но постепенно начал подмечать, что лето становится длиннее и жарче, а зима короче и мягче. Однажды неподалеку остановилось племя кочевников. Они разбили стойбище на опушке леса, на краю бескрайней ковыльной степи. Дикари не мешали Двану, с любопытством наблюдая за ним издали, а он в свою очередь не трогал их.

В конце лета они свернули свои чумы и отправились куда-то на юг. Проснувшись на следующее утро, Дван с удивлением обнаружил, что ночная приливная волна залила посадочные опоры и основание фюзеляжа обоих ботов. Только сейчас он обратил внимание, что береговая линия, некогда отстоявшая на добрые полторы сотни шагов, приблизилась к пещере почти вплотную. Ползучие растения обволокли сопла и входные люки сплошным покровом. Дван с трудом пробрался в кабину, уселся в кресло пилота и долго взирал сквозь все еще прозрачный иллюминатор на слегка колышащуюся лазурную морскую гладь. Потом решительно отцепил от пояса китжан, с которым прежде не расставался ни днем ни ночью, и положил на соседнее кресло бортстрелка.

Он оставил люки открытыми. Собрал нехитрые пожитки и пустился вдоль побережья догонять ушедшее накануне кочевое племя.

С тех пор прошло больше тридцати тысяч лет.

15

Глинобитная хибара притулилась в самом конце узкого переулочка под сенью величественного здания Александрийской библиотеки. Лучи солнца освещали ее только по утрам и вечерам — все остальное время дня лавка оставалась в тени.

— Привет, Индо.

Хозяин, худой, пожилой мужчина лет шестидесяти, медленно повернулся, подслеповато щурясь на посетителя, настоящего великана, только что раздвинувшего входной полог и остановившегося на пороге.

— Прошу прощения, господин, — произнес он на безукоризненном греческом, — вы что-то желаете?

— Только не ври, что ты меня не узнал.

— Я не понимаю уважаемого господина, — подобострастно поклонился старик. — Быть может, ему будет угодно перейти на арамейский или латынь? Других языков, к сожалению, я не знаю. Господина интересуют ткани? Могу предложить самые лучшие в...

Гигант, чье одеяние безошибочно выдавало греческого купца средней руки, даже не пошевелился. Неторопливо вытянув из ножен меч, длина которого вполне соответствовала его незаурядному росту и габаритам, гость одним движением приставил острие к кадыку владельца лавки.

— В последний раз предупреждаю, Индо. Либо говори на шиата, либо сейчас умрешь.

Торговец опасливо покосился на клинок. Мгновение поколебавшись, он выпрямился, отчего сразу сделался заметно выше и моложе. Куда-то подевалась услужливая манера поведения; черты лица отвердели и приобрели надменное достоинство.

— Извини, Дван, — произнес он без акцента на превосходном шиата, — лона у меня нет, зато могу предложить отменное хиосское.

Дван вернул меч в ножны, согласно кивнул и уселся на пол, добродушно проворчав по-гречески: