Весна на Одере - Эммануил Казакевич

Лубенцов вышел из подвала. Было темно, тепло и ветрено. Поблизости щелкал какой-то оставшийся на плацдарме храбрец-соловей.

В темноте возле входа в подвал кто-то пошевелился.

- Кто здесь? - спросил Лубенцов.

- Это я.

- Ах, ты? - узнал Лубенцов Каблукова. - Где кони?

- В яме поставил.

- Ты бы спать пошел. Что ты тут делаешь?

- При вас, - ответил Каблуков.

Этот тихий ответ смутил гвардии майора. Пристально взглянув на ординарца, Лубенцов спросил:

- Ты откуда родом?

- Из Ульяновска.

- Завтра наступление, знаешь?

- Знаю.

- Рад?

- Да.

- Родители есть?

- Мать есть.

- А отец?

- Убитый.

- А невеста есть?

Каблуков помолчал, потом ответил:

- Вроде есть.

"Этому соловью следовало бы улететь отсюда подобру-поздорову", думал Лубенцов, прислушиваясь к щелканью.

- Где разведчики?

- Там, подальше.

- Пойдем.

Они пошли по ходу сообщения и вскоре услышали голоса разведчиков. Разведчики сидели в ходе сообщения, покуривали и тихо беседовали.

- А дома-то никому невдомек, - послышался голос Митрохина, - где я сейчас нахожусь... Что они знают? Номер полевой почты - и все.

- А про то, что завтра наступление на Берлин, - произнес Гущин, - про это они и подавно не знают. Спят все, второй сон им снится. Про такую военную тайну только Сталин знает.

- Сталин не спит, - сказал Мещерский. - Я уверен, что он думает о нас. Абсолютно уверен.

- Мне вот интересно, - сказал Митрохин, - когда товарищ Сталин еще тогда, в сорок первом, выступал по радио и тогда же сказал, что победа будет за нами... Знал он это или так, для поднятия духа?

- Знал, - послышался из темноты голос Воронина. - У него все на учете. Он и экономически все подсчитывал и в военном отношении. Ну и, конечно, для поднятия духа. Потому что ведь мы-то еще не знали!

После довольно долгого молчания Мещерский сказал:

- Я за войну много о нем думал. Когда мы отступали, я очень болел душой за него. Мне тогда хотелось увидеть его хоть на минуту и сказать, чтобы он не беспокоился, мы всё, всё сделаем... Он мне снился иного раз.

- И мне, - отозвался Воронин и, засмеявшись коротким, взволнованным смешком, строго закончил: - Кто мог тогда подумать, что мы под Берлином будем? Он, только он это знал, никто больше...

Лубенцов подошел ближе и спросил у Мещерского:

- Разведпартии на местах?

- На местах, - сказал Мещерский, вставая.

Лубенцов сказал:

- Советую вам сходить к канаве и помыть ноги. Завтра ходьбы много будет.

Солдаты сняли сапоги и пошли к соседнему "грабену". Рядом с "грабеном" стояли покрытые ветками пушки. Их длинные тонкие стволы с просветами надульных тормозов ясно вырисовывались на фоне неба.

Лубенцов услышал голос Митрохина, добродушно сказавшего:

- Ох, и пушек понатыкано! Больше, чем людей! Подняться страшно вдруг возьмет, дура, выстрелит, и по башке...

Над головой, где-то очень высоко, прогудели немецкие самолеты.

- Листовки сбросили! - услышал Лубенцов возглас Мещерского.

Вскоре Мещерский вынырнул из темноты с листовкой в руке.

- Вы здесь, товарищ гвардии майор? - спросил он.

Он подал Лубенцову листовку. Лубенцов опустился на дно траншеи, чиркнул спичкой и громко расхохотался.

Смеялся не он один.

Листовки эти вызвали хохот всего переднего края. В них говорилось: "Переходите на нашу сторону!" Сообщался пропуск для перехода фронта. "Мы гарантируем перебежчикам жизнь, хорошее питание и медицинскую помощь".

Не иначе, то были листовки 1941 года, заготовленные впрок в миллионах экземпляров. Теперь этот лежалый товар разбрасывался на Одере, в 60 километрах от германской столицы, в ночь на 16 апреля 1945 года!

Хохот наших солдат достиг даже слуха немцев, и те на всякий случай постреляли из пулеметов.

Кроме этой смехотворной листовки, Мещерский спустя полчаса подобрал еще и другую, на немецком языке. Видимо, их разбрасывали для немцев, но неверно рассчитали расстояние - и они упали тоже над нашими позициями. То было воззвание Геббельса к солдатам 9-й армии.

"Солдаты 9-й армии! - писал Геббельс. - Посетив вашего командующего, я привез в Берлин уверенность, что защита отчизны от степных извергов Востока взята в свои руки лучшими солдатами Германии..."

Лубенцов вернулся на НП, к водяной мельнице. Здесь уже сидел возвратившийся из полков Плотников. Комдив все так же сосредоточенно склонялся над картой, что-то бормоча про себя и временами поглядывая на часы.

Прочитав воззвание Геббельса, полковник Плотников улыбнулся, тоже посмотрел на часы и, став серьезным, сказал, обращаясь к генералу, Лубенцову, Мещерскому, Никольскому и ко всем остальным, находившимся здесь:

- Ну, "степные изверги Востока", через тридцать минут начинаем.

XI

Артиллерийская подготовка грянула в пять часов утра. Она потрясла до основания весь плацдарм. Когда уши немного попривыкли к гулу, можно было различить среди многообразия пушечных голосов басовитые, ухающие голоса тяжелых орудий Резерва Главного Командования. По небу стремительно забегали зарницы "катюш".

Два десятка тысяч пушек, гаубиц, минометов рокотали не спеша, деловито, упорно. Окрестности оделись в багрово-серую пелену.

Солдаты встали в траншеях во весь рост и молча прислушивались к чудовищному гулу. Тут были ветераны, слышавшие сталинградскую и курскую канонады, но то, что они видели и слышали теперь, нельзя было ни с чем сравнить.

Перед концом артподготовки к солдатам левофлангового полка, который, по приказу комдива, наносил главный удар, пришел полковник Плотников. Он велел вынести вперед полковое знамя. Знаменосец, сержант с десятком медалей на груди, вылез на бруствер. И так как он знал, что сзади за ним наблюдают свои солдаты, а впереди, быть может, в него целится какой-нибудь недобитый снарядами враг, он стоял, вытянувшись в струнку, преувеличенно неподвижный, как изваяние.

Следом за ним на бруствер взошел полковник Плотников. В его облике, напротив, не было ничего торжественного. Он нервно похаживал взад и вперед, время от времени прикладывая ладонь к глазам и силясь что-нибудь разобрать в багрово-сером дыму, стелющемся впереди.

Хотя он явился сюда для того, чтобы поднять людей в атаку, но, уже проходя по траншее и увидав на фоне густого дыма теплый пурпур красного знамени, он понял, что произносить речи нет надобности. Люди, стоявшие позади, прошедшие с боями тысячи километров, поднятые четыре года назад в бой за свою Родину, претерпевшие раны, холод, жару, протопавшие своими сапогами через льды и болота, - они не нуждались теперь в словах поощрения.

Когда разрывы снарядов отдалились и Плотников, знавший график артподготовки, понял, что орудия перенесли огонь в глубину, он повернулся к солдатам и спросил буднично и просто: