Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

Лишь только мэр кончил свою речь, мистер Пикквик, выступая вперед с улыбкой, заигравшей опять на его добродушном лице, сказал:

— Прошу извинить, господин судья. Не можете ли вы уделить мне несколько минут для переговоров о деле чрезвычайно важном, и которое собственно касается вас самих?

— Что-о-о?

Мистер Пикквик повторил свой вопрос.

— Чрезвычайно экстраординарный случай! — воскликнул судья. — Частная аудиенция!

— Да, сэр, я прошу у вас частной аудиенции, — сказал твердо мистер Пикквик, — только я желаю, чтобы на ней присутствовал и мой слуга, так как известия, о которых вы услышите, первоначально исходят от него.

Судья взглянул на мистера Джинкса, мистер Джинкс взглянул на судью, констебли переглянулись друг с другом с величайшим изумлением. Вдруг мистер Нупкинс побледнел. Не думает ли этот Уэллер, в припадке раскаяния и угрызения совести, сообщить какую-нибудь важную, быть может, убийственную тайну, имеющую отношение к его особе? Не скрывается ли здесь преступное посягательство на его личную безопасность? Страшная мысль! Мистер Нупкинс побледнел, как смерть.

Взглянув еще раз на ученого мужа, мистер Нупкинс подозвал своего клерка.

— Что вы думаете об этой просьбе, мистер Джинкс? — пробормотал судья.

Мистер Джинкс, не понимавший хорошенько сущности этого казусного дела, улыбнулся двусмысленной улыбкой и, завинтив углы своего рта, принялся медленно раскачивать свою голову с боку на бок.

— Мистер Джинкс, вы осел, сэр, — сказал судья.

При этом комплименте мистер Джинкс улыбнулся еще раз и постепенно отретировался в свой собственный угол.

Оставленный на произвол собственных соображений, мистер Нупкинс погрузился в глубокую думу на несколько минут и потом, вставая с места, пошел в боковую комнату, куда, по сделанному знаку, последовал и мистер Пикквик со своим слугой. Чтобы предупредить всякое злонамеренное покушение на свою личность, мистер Нупкинс указал подсудимым на отдаленный конец маленькой комнаты, а сам, на всякий случай, стал подле приотворенной двери, откуда, при возникающей опасности, можно было позвать констеблей. Приняв таким образом все эти необходимые меры, внушенные благоразумием и опытностью, мистер Нупкинс выразил готовность выслушать известие, в чем бы оно ни заключалось.

— Вы позвольте мне, сэр, разом и прямо приступить к делу, которое некоторым образом касается вашей чести и вашего кредита в материальном смысле, — начал мистер Пикквик. — Я имею весьма сильные и веские причины думать, что вы, сэр, имели неосторожность дать приют в своем доме величайшему обманщику.

— Двум, — прервал Самуэль Уэллер, — тонконогой вешалке и серой ливрее с заплаканными буркалами.

— Самуэль, — сказал мистер Пикквик, — когда я собираюсь рассуждать с этим джентльменом, вы постарайтесь контролировать ваши чувства.

— Виноват, сэр, да только кровь бурлит у меня кипятком и без всякого контроля, едва речь заходит об этих забияках.

— Одним словом, сэр, — продолжал мистер Пикквик, — позвольте спросить вас: прав ли мой слуга, обнаруживший подозрение, что в дом ваш весьма часто делает визиты некто выдающий себя за капитана Фиц-Маршала? Потому что, видите ли, — продолжал мистер Пикквик, заметив, что судья начал приходить в сильнейшее негодование, — если прав мой камердинер, то я объявляю, что этот Фиц-Маршал есть не что иное, как…

— Погодите, сэр, погодите, — сказал мистер Нупкинс, затворяя дверь. — Так вы знаете этого человека?

— Очень хорошо знаю и объявляю вам, сэр, что это безнравственный негодяй, плут, все что хотите. Он легко втирается в доверенность честных людей и отплачивает им таким вероломством, такими низостями, что… что… — мистер Пикквик задыхался от негодования.

— Боже мой! — воскликнул мистер Нупкинс, раскрасневшись, как жареный гусь, мгновенно переменив судейскую строгость на ласковое обращение порядочного джентльмена. — Сделайте одолжение, мистер…

— Пикквик, — подсказал Самуэль.

— Сделайте одолжение, мистер Пикквик… Боже мой!.. Прошу покорнейше присесть. Кто бы мог подумать? Капитан Фиц-Маршал!

— Не называйте его ни капитаном, ни Фиц-Маршалом, — перебил Самуэль, — потому что, я вам скажу, он ни тот, ни другой. Он кочующий актер; зовут его Джинглем, и если вам нужен волк в овечьей шкуре, так это широкомордый слуга его, Троттер, мошенник из мошенников первейшего сорта.

— Все это совершенно справедливо, сэр, — сказал мистер Пикквик, отвечая на вопрошающий взор изумленного судьи, — я затем и приехал сюда, чтоб обличить этого негодяя.

И мистер Пикквик вылил целиком в разгоряченное ухо городского мэра сокращенную повесть о похождениях мистера Джингля. Упомянув в сжатых и сильных выражениях о первой встрече с кочующим актером, ученый муж рассказал, как он похитил мисс Уардль, как весело он отказался от этой девы за денежное вознаграждение, как он заманил его самого в девичий пансион и как, наконец, он, мистер Пикквик, считал своим непременным долгом сорвать маску с этого обманщика.

При этом повествовании, вся горячая кровь в теле мистера Нупкинса прихлынула к самым верхушкам его ушей. Он в первый раз имел удовольствие познакомиться с капитаном на конских скачках, откуда и пригласил его в свой дом. Фиц-Маршал знаком был почти со всей аристократией британской столицы, объехал чуть ли не весь свет, знал все, видел все, был сам аристократом с головы до ног: какая драгоценная находка для семейства провинциального мэра! Мистрис Нупкинс и мисс Нупкинс были в восторге от капитана Фиц-Маршала. Они показывали его всюду — на семейных вечерах, на городских балах, на общественных гуляньях — гордились мнениями Фиц-Маршала, прославляли его аристократические манеры, жужжали без умолку о тесной дружбе с капитаном Фиц-Маршалом, и весь город завидовал счастливцам, завербовавшим в свой круг лондонского льва. Искренние приятели и приятельницы их, миссис Поркенгем и девицы Поркенгем, и мистер Сидни Поркенгем готовы были с ума сойти от ревности и отчаяния.

И после всего этого вдруг услышать, что мистер Фиц-Маршал есть ни больше ни меньше как актер, кочующий актер, проныра, пройдоха и чуть ли не мошенник, готовый отважиться на всякую низость! Силы небесные! Что скажут Поркенгемы! Как станет торжествовать мистер Сидни Поркенгем, когда услышит, что ему вдруг ни с того ни с сего предпочли такого грязного соперника! Какими глазами сам он, почтенный мэр города Ипсвича, будет смотреть на старика Поркенгема, когда встретится с ним на скачках или на выборах в Палату? А если — от чего боже сохрани! — весть эта залетит в чужие края — что… что тогда?!

— Однако ж, все это покамест голословное показание, — сказал мистер Нупкинс после продолжительной паузы. — Мистер Фиц-Маршал человек политический, смею сказать, и у него множество врагов: чем вы можете подтвердить и доказать истину таких ужасных обвинений?

— Поставьте меня с ним на очную ставку, и больше я ничего не требую, — сказал мистер Пикквик, — сведите с ним меня и моих друзей: вы увидите, что больше не нужно будет никаких доказательств.

— Это, кажется, легко устроить, — сказал мистер Нупкинс, — он придет сюда вечером, и тогда все это можно будет обделать без огласки… вы понимаете, что я принимаю в уважение ветреность и, конечно, раскаяние молодого человека. Впрочем, не мешает наперед посоветоваться с моей женой: ум хорош, два лучше. Во всяком случае, мистер Пикквик, мы должны сперва покончить ваше дело, чтобы, понимаете, не было никаких задержек. Не угодно ли вам пожаловать в эту комнату?

И они опять вошли в судейскую.

— Груммер, — сказал судья страшнейшим голосом.

— Чего изволите, сэр? — отвечал Груммер, улыбаясь весьма некстати.

— Чему ж вы смеетесь, сэр? — строго сказал судья. — Смотрите! Вы забываете свои обязанности, сэр, и ведете себя, как бессмысленный мальчишка. Точно ли справедливы все те показания, которые вы дали, сэр? Берегитесь, Груммер!

— Сэр, — пробормотал несчастный Груммер, — я… я…

— Что? Вы путаетесь, сэр? Мистер Джинкс, — замечаете вы, как он путается?

— Замечаю, сэр.

— Повторите свое показание, Груммер; только предваряю вас, держите ухо востро. Мистер Джинкс, потрудитесь записывать его слова.

Несчастный Груммер, окончательно сбитый с толку инквизиторским взглядом судьи и насмешливой улыбкой Джинкса, запутался минуты в две или три в таком лабиринте противоречий, что мистер Нупкинс объявил ему наотрез и раз и навсегда, что он не верит ему ни в одном слове. Таким образом штраф был отменен, и поручительство за пикквикистов оказалось совершенно неуместным. Мистер Груммер, как и следует, получил строжайший выговор, и пикквикисты, все до одного, признаны невинными в самом высшем юридическом смысле. Разительный пример непостоянства человеческого счастья.

Миссис Нупкинс была величественная дама в голубом газовом тюрбане и светло-сером парике. Мисс Нупкинс получила в наследство от своей маменьки всю ее гордость, за исключением тюрбана, и все ее капризы, кроме парика. Когда между матушкой и дочкой возникали жаркие споры относительно разных неудобств домашней жизни, вся тяжесть их размолвки обыкновенно падала на плечи господина мэра. На этом основании, когда мистер Нупкинс отыскал свою супругу и сообщил ей интересные подробности, представленные президентом Пикквикского клуба, миссис Нупкинс вдруг припомнила, что она всегда ожидала какого-нибудь пассажа в этом роде, что она никогда не сомневалась в злонамеренности Фиц-Маршала, что ее никто не хотел слушать, что она не понимает, чем ее считает мистер Нупкинс, и так далее, до бесконечности, все в одном и том же роде.